Вера Галактионова - На острове Буяне Страница 40

– Давай. А то плачет больно, Миня-то. Говорит: его резинку в роте держать заставляли и её попусту жевать, без конца, как скотина серку жуёт. Вот как издевались. Охальники… Разве же можно его так обижать? Он ведь наказанье на себе несёт за весь Буян! Так-то за грехи наши она, глупость, на нас, на всех, помаленьку бы раскинулась: в наказанье, на каждого. А Миня всю её, глупость, на себя одного ведь собрал. Взвалил ношу-то какую – на весь свой век взвалил! И несёт он её один, бедняжечка, нашу глупость, всю: целиком. И его же – обижают…

– Да, – вздохнула Бронислава. – И несёт, и везёт. Вон как рулит. Нагонит всё, да как бибикнет за спиной! Чтоб мы про глупость свою вспомнили, от которой избавилися… Прямо душа в пятки уйдёт. А он, бедненький, обгонит – и дальше тарахтит, свой груз везёт, в котором все, все мы виноватые…

[[[* * *]]]

Недовольный гостями, Кеша устал ворочиться в постели с бока на бок и затих.

– Дурдом, – проговорил он в подушку.

Но выходить к гостям ему отчего-то не хотелось. И будто колёса опять постукивали в его голове: «уезжать, уезжать, уезжать…»

Наконец, старики распрощались и ушли. И в дверях спальни тут же появилась улыбающаяся Бронислава.

– Ты вставать-то, Кеш, думаешь, нет? – поправляла она цветную косынку на голове то так, то эдак, поглядывая в сторону настольного круглого зеркала. – Спишь, как на каникулах. А я вот, с утра пораньше, лапши сварила. Тебе. Торопилася.

– Я слышал! Как там кипела работа. Безостановочная, – проворчал Кеша с постели, однако оживился. – Лапша – на каком бульоне? Надеюсь, на мясном?

– Ой, у нас, в селе, кого сваришь? У нас по-простому…

– С чем? – привстал Кеша. – Лапша с чем?!.

– С петушиными потрохами. Похлебаешь в дорогу. Горячего. Да ватрушка у меня нынче с ванилью. Нина-то с Антоном вот по такому куску умяли! И старички тоже, без зубов, а хорошо приложилися… Пораньше я подсуетилась. А то как ты, голодный, поедешь?

Бронислава успела разгладить ладонью скатерть на столе. Привстав на цыпочки, она озабоченно заглядывала теперь на полку со старыми учебниками; не накопилась ли там поверху пыль.

– Ох! Прохлаждаюся, а тут и не протёрто.

Кеша вскочил, накинул на себя рубаху и вдруг удивился:

– Куда ещё мне ехать?! Ни свет, ни заря? Что за глупость? …Ну не сегодня же, в конце концов!

Бронислава засмеялась.

– Собирайся давай!.. Откладывать-то зачем? Я уж и деньги тебе приготовила. Вон, к рубашке твоей карман тряпичный пришила, – показала она пальцем. – Понизу. Синенький. А то… как бы ворьё их не вытащило. Из верхних-то карманов.

– Какое ворьё? Откуда? Бред…

Разглядывая на себе низ рубахи, Кеша озадаченно почёсывал шрам на затылке. Потом выглянул в окно:

– А если метель разыграется? Зачем же я, как дурак, подамся в такую непогоду?

– Какая тебе метель? – удивилась Бронислава. – Ветер-то разве на гнилой угол нынче дует?

– В смысле? – строго переспросил её Кеша.

– А без смысла без всякого, – отмахнулась Бронислава. – У избы какой угол вперёд других гниёт? Тот, на который ветром дождик надувает и снег… А корову я доить поднимала? Она мордой-то куда лежала? Думаешь, куда?.. К морозу она лежала, не к снегу.

– Ну, хорошо, хорошо! – торопливо согласился Кеша, рывком натягивая брюки. – Я и сам понимаю, что мне давно пора в высший свет! Пр-р-роклятье, карман какой-то дурацкий… Ну, вот посмотрит на него Хрумкин, и что он скажет?!. Эх, и до чего же я дожил. Вылитый деревенский остолоп… Нет, пора, пора исправляться. Лапша где?

– Да на плите, Кеш. Где же ей быть? Умывайся, иди… Ступай! Я тебе уж большую тарелку налила. Чтоб не обжёгся. И шею куриную положила…

[[[* * *]]]

Поел он и собрался довольно быстро. Уже через час, прихлопывая руками в коротких перчатках, Кеша стоял на автобусной остановке. Уплотнённая толпа стремилась войти в только что подошедший автобус – в старый жёлтый Паз. И Кеше расхотелось присоединяться к озабоченным людям. Он морщился, недовольно поглядывая на сутолоку.

– Давай сдадим билет! – сердито говорил он Брониславе, уже подумывая с завистью, как она вернётся в тепло, как польёт широко разросшийся столетник, похожий на зелёного живого осьминога, и как станет расхаживать босиком по чистым половикам, сотканным из пёстрых мягких тряпиц, тогда как он, Кеша, будет трястись день-деньской в холодном тесном автобусе, вдалеке от кухонного стола и горячей плиты…

Бронислава, напудренная и подкрашенная, но только чуть-чуть, стояла рядом и смотрела на него с жалостью.

– …С чего ты взяла, что мне в самом деле ехать необходимо? – брюзжал Кеша. – Мало ли какие фантазии приходят за рюмкой в головы мужчин? И что? Каждую – претворять в жизнь? Парадокс какой-то…

– Надо! – разводила руками Бронислава. – Едь-едь, раз Козин тебе велел! Ты же с ним советовался, не со мной. А я вам подчиняюся… Что ж теперь! Раз мужики так задумали, бабье дело: выполнять… Только к этим, к азерам разным, там, в городе, не приставай. С ними, кому надо, пускай те разберутся. А ты не нарывайся пока что. Ещё ножиком пырнут.

Кеша усмехнулся снисходительно:

– Дикие, горные люди? С кинжалами?.. Они около Пегаски не кучкуются. Что им делать среди таких образованных людей, как я?

– Как, что? А пиво вам продавать? Им ведь всё равно, с кого деньги-то лупить. Для них человека нет, а есть его карман. Вот не расплатишься, и пырнут, – тревожилась она.

– Нас теперь много таких стало, неплательщиков. Всех не перепыряешь.

– Всё равно. Не связывайся. И правды в городе – никому не говори. Даже под пыткой. Город ой как правды не любит! Старики ведь предупреждают, не ещё кто: скажешь правду – потеряешь дружбу! Молчи там больше. В тряпочку… Носовой платок я тебе в карман положила, нет? Проверь…

Автовокзальные улицы расходились от Кеши и Брониславы в три разные стороны. Одна огибала высокий холм и подбиралась к серой, скучной коробке элеватора. Другая поднималась к кирпичному кубу электростанции у самого бора. Третья надолго пропадала в низине, а потом возникала снова. Она прижималась к огороженному квадрату кладбища. Среди мощных заснеженных деревьев сияло там, вдали, жёлтое солнце церковного купола.

Люди с поклажей всё подходили – и от элеватора, и от электростанции, и от реки. Очередь у кассовых окон росла.

– Давай вернёмся! – говорил Кеша сердито. – В магазин по пути заглянем. Обмоем возвращение.

– Разве поездку твою я придумала? – посмеивалась Бронислава. – Ты да Козин… Нет уж, нет уж! Решили – значит, решили. Так тому и быть!..

Печи в Буяне протопили все спозаранку, и дым не поднимался над кирпичными трубами… Теперь Кеше оставалось бросить на глухое таёжное село последний, прощальный взгляд и подняться в автобус, чтобы всё это скрылось за железной крашеной дверцей навеки. И ничего ему не было жаль, однако это «навеки» пугало немного и заставляло медлить.

– Зойка мизинца твоего не стоит, – ворчал он, поглядывая на Брониславу искоса. – И потом… В её распоряжении столько алчущих грузчиков. Хотя они не в её вкусе. У них с начитанностью неважно, в последнее время… Впрочем, если я нарисуюсь… Ты же понимаешь!..

Бронислава с готовностью кивала знакомым из-за его плеча и улыбалась каждому, придерживая свою тяжёлую сумку, поставленную на казённую скамью:

– Доброго здоровьица! Доброго здоровьица!.. Никак, провожаете кого? Далёко ли?

И то пугала Кешу:

– Вот нынче не уедешь, а завтра затоскуешь у меня. Нервничать начнёшь. Да злиться на весь Буян. А зачем злиться-то, Кеш? По-моему оно и нехорошо.

А потом успокаивала его со смехом:

– Ничего. За десять дней обернёшься. Для бешеной собаки семь вёрст не крюк. Вернёшься зато – насовсем! По-надёжному… Нет, как тебе в полушубке в этом хорошо! Кеш, ты в нём – не как купчик, правда, а всё ж – как богатенький мужичок. Правда, правда!..

Она осматривала его с гордостью. Он же прятал подбородок в огромный рыжий ворот и морщился:

– Что за женская глупость, пьяные мужские слова принимать за чистую монету? Я и про Зойку, может, придумал. От обиды… Это меня твоя подружка Зинаида расстроила, между прочим! Она любую, самую крепкую, семью способна разбить! По ходу жизни. Неужели не понятно?!.

Но Бронислава вдруг посуровела:

– Коробейничиху не трогай. Не при чём тут она. Зинка, хоть и гадина, а соседка нам. Напакостить она, конечно, напакостит. Зато и пожалеть первая придёт!.. Она придёт – не ещё кто.

– А ты видела, как она девчонку воспитала?.. – доказывал своё Кеша. – Я бы ночью с такой дочуркой под общей крышей глаза бы сомкнуть побоялся. Пока бы все ножи от неё не попрятал. И вилки, кстати, тоже: два удара – восемь дырок…

– А вон она, Аришка, куда-то на лыжонках бежит, – показала Бронислава в сторону бора. – И пальто верёвкой что-то подпоясала. Бельевой… Батюшки-светы, все подпоясанные!

Кеша глянул в сторону мельком, без интереса. Там, вдалеке, деловито лезла в гору ватага мальцов на лыжах. И крошечный мальчик с салазками бежал за ними, поскальзываясь и падая.