Александр Проханов - Губернатор Страница 40

– Еще одно распоряжение, Петр Васильевич. – Головинский приблизил пальцы к своему заостренному носу. Но не касался его, ибо на самом кончике пульсировал едва заметный пузырек плазмы – признак интеллектуального возбуждения.

– Какое распоряжение, Лев Яковлевич?

– Через неделю у губернатора день рождения. Это особый день в жизни человека. В нем оживает младенческая память, вспыхивают звезды, которые горели над его колыбелью, оживает пуповина, связывавшая его с матерью и всем остальным миром. В этот день человек беззащитен. Его пупок открыт для внешних воздействий. Вот поэтому в день рождения человек собирает гостей, принимает от них подарки, слышит поздравления, восхваления, которые укрепляют его жизненные силы. Но если в этот день случается несчастье, все силы зла, все черные энергии ударяют ему в пупок и губят его, иногда убивают. Вы меня понимаете, Петр Васильевич?

– Нет, – растерянно произнес Луньков. Он смотрел в бассейн, где плавали медлительные рыбы. Приближались к поверхности, хватали воздух большими немыми ртами, словно что-то хотели сказать Лунькову. И возникла пугающая догадка, что эти рыбы были когда-то людьми, провинились перед Головинским. И тот превратил их в рыб. Теперь они томятся в своей немоте, силятся что-то поведать своими безгласными ртами, смотрят на Лунькова выпуклыми страдающими глазами.

– Поясняю, Петр Васильевич, – с легкой досадой произнес Головинский, раздражаясь недогадливостью Лунькова. – Если в день рождения Плотникова случится нечто, что причинит ему зло, то волна тьмы устремится к нему, вонзится в пупок и сокрушит. Тем более что он уже почти мертв. Теперь вы поняли?

– Кажется, да, – прошептал Луньков. – Кто-то из близких Плотникова должен умереть, как умер его сын.

Большая красная рыба колыхалась в бассейне, ловила воздух, хлопая квадратным ртом. Смотрела на Лунькова страдающими глазами, словно хотела предостеречь, уберечь от той участи, которая постигла ее.

– Вот именно, Петр Васильевич, вот именно! – Головинский улыбнулся, и в его улыбке было что-то детское, наивное. – Теперь подумайте, кто?

– Не знаю. Может быть, его супруга? – пролепетал Луньков, чувствуя, как его затягивает мутная тьма.

– Ну что вы! Его жена обречена, и он свыкся с мыслью о ее смерти. Думайте дальше, Петр Васильевич.

– Может быть, его возлюбленная Валерия Зазнобина?

– Не она. С ней он расстался и пережил боль разлуки. Она уехала, и, как говорится, «с глаз долой, из сердца вон». А мы работаем с его сердцем. Мы с вами кардиологи, Петр Васильевич! – Головинский счастливо рассмеялся, радуясь своей шутке.

– Кто же? – прошептал Луньков, глядя в темную глубину бассейна, где ему было уготовано место среди молчаливых рыбин. – Кто, скажите!

– Паола Велеш!

– Как? При чем здесь она?

– Видно, вы не изучали в разведке теорию политических убийств, – строго произнес Головинский, так, как будто он сам преподавал этот секретный курс. – Если объект недоступен, если его окружает кольцо охраны, если над его головой дежурят вертолеты, а с моря прикрывают военные корабли, то для его устранения используют «метод отражения». Паола Велеш в глазах общественности является главным врагом Плотникова. Она участвовала в разоблачениях, она писала обличительные статьи, в ее адрес Плотников высказывал угрозы, намекая на ее устранение. Когда Паола будет убита, все укажут на Плотникова. Он в глазах общества предстанет убийцей. Никакие оправдания не помогут. Удар смерти, сразивший Паолу, отразится от нее и ударит в Плотникова. И это случится в день его рождения, когда его пупок не защищен. Отраженный «удар смерти» вонзится ему в пупок и сокрушит. – По лицу Головинского пробегали мелкие судороги. Оно меняло цвет, как кожа хамелеона, переливалось алым, оранжевым, голубым, фиолетовым. На кончике волнообразного носа пульсировал бесцветный пузырек плазмы, способный расплавить металл, разрезать гранит, рассечь броню. Луньков с ужасом смотрел на этого всесильного мага, управлявшего злыми энергиями.

– Но мне кажется, Лев Яковлевич, у вас с Паолой… Мне кажется, вы Паолу… Мне кажется, она дорога вам!

– Жертва угодна Богу, если мы приносим в жертву самых любимых! – произнес Головинский. – Вы найдете этого русского разбойника Семку Лебедя. Сунете ему пачку денег. План устранения я разработаю сам. Вы меня поняли, Петр Васильевич?

Большая златоперая рыба смотрела на Лунькова и что-то пыталась сказать. Черный рот беззвучно раскрывался, не в силах поведать тайну

– Вы меня поняли, Петр Васильевич? – повторил Головинский.

– Да, – глухо ответил Луньков. Он должен был срочно ехать в Копалкино.

Семка Лебедь посреди своего двора бил ремнем щенка, посаженного на цепь. Щенок провинился, съев кусок хлеба, который подбросил ему мальчишка. Семка стегал щенка, тот визжал, скалил зубы, опять визжал, уклоняясь от ударов, волоча тяжеленную цепь. А Семка хлестал ремнем по тощей спине и худым ребрам, приговаривая:

– С чужой руки не бери! Вот так! С чужой руки сыт не будешь! Вот так!

Он мог бы забить щенка насмерть, если бы перед домом не остановилась дорогая машина, из которой вышел Луньков.

– Пожалей скотину. Мал еще, чтобы так бить.

– Ничего, меня в детстве били. Оттого человеком вышел.

– Меня к тебе Лев Яковлевич послал. Велел дать денег. – Луньков достал конверт, туго набитый красными купюрами. – Дело сделаешь, еще столько получишь.

– А что он мне бумагой платит? Отсыпал бы бриллиантов. У него бриллиантов, как камней на дороге. В трех магазинах торгует.

– Зачем тебе бриллианты? Что с ними станешь делать?

– А есть буду. Водку ими закусывать. Али еще чего.

– Что еще-то?

– А хоть бы ручку ножа украшу. Нож с деревянной ручкой не красивый, а я ручку бриллиантами обсыплю. Интересней тебя резать будет. – Семка засмеялся и вынул из-за пояса финку с деревянной рукоятью. Повертел перед носом Лунькова.

– Это другое дело. Пойдем поговорим в дом, – сказал Луньков.

Сидели в неубранной, грязной комнате за столом, на котором стояли немытые тарелки, лежали огрызки хлеба и кривой зеленый огурец.

– Вот эту бабу надо убрать. – Луньков протянул Семке большую фотографию, на которой Паола улыбалась, откинув на плечи черные, стеклянные волосы.

– Красивая баба. – Семка принял фотографию и с интересом рассматривал. – Говорят, в России красивых баб развелось. Надо их маленько порезать.

– В городе мост через озеро знаешь?

– Ну.

– С одного конца на берегу ресторан «Бристоль». По другую сторону новый дом с рекламой. В доме эта баба живет. Когда пойдет из ресторана домой, ты ее на мосту встреть и сделай дело. На мосту не светись. Найми помощника, чтобы он тебе с моста сигнал подал. Вот два телефона. Один тебе, другой помощнику.

Сделаете дело, телефоны бросьте в озеро и тикайте из города. Все понял?

– Чего не понять? Вторую половину когда привезешь?

– Через неделю возвращайся. Я тебя отыщу. – Луньков поднялся и вышел из дома. Щенок, увидев его, жалобно взвыл и, поджав хвост, свернулся в кулек.

Семка, оставшись один, пересчитывал деньги, делил на две части, снова складывал. Отобрал несколько красных купюр и пошел к Анюте. Та выкапывала на огороде картошку, сыпала в жестяное ведро. Дети перебирали клубни, отделяя мелкую семенную картошку.

– Ксюшка, Андрюшка, сбегайте на зады, там Витька Костыль змея пускает. Змей красивый, хвостатый.

– Куда их посылаешь? – недовольно спросила Анюта, подбирая под косынку белесые волосы. На ее усталом лице светились синие глаза.

– Поговорить надо. Ну, – хлопнул Семка в ладоши, – бегом, ребяты, змея смотреть.

Дети убежали, а Семка и Анюта остались на огороде среди увядшей ботвы и мешков с картошкой.

– Деньги нужны, Анюта? Могу подарить.

– Гад ты, Семка. Обманщик.

– Возьми. – Он протянул ей стопку купюр.

– Дашь, а потом отнимешь? Ты всегда, Семка, был обманщик и вор. У своих же, у соседей воровал. Совести не имеешь!

– Смотри, вот баба. – Семка протянул ей фотографию. – Встретишь ее на мосту, и мне сигнал подай. Вот телефон, две кнопки. Нажми красенькую и зелененькую. И вот твои деньги.

– Не возьму от тебя денег. Ты злобный. Ты этой женщине зло сделаешь. А я не хочу. Иди от меня, Семка.

– Дура, Анька. Так и будешь под дальнобойщиков ложиться? Ты же красивая, красивше этой лахудры. Я тебя любил, Анюта. Жениться хотел. Споткнулся, ларек ограбил и сел. Тюрьма разлучила. И нашей любви конец. Твой-то кобель отыскался, детишек тебе настругал и смылся. А я здесь, рядом. Все жду тебя.

Семка стоял перед ней, опустив бессильно руки, воздев глаза к небу, где толпились тяжелые тучи, копились холодные дожди, сулили долгое ненастье, долгую, на всю жизнь, напасть. Анюта вытирала ладони о передник. В ее выцветших синих глазах засветилось слезное воспоминание о былой мечте, о миновавшей любви, и тот, кого она когда-то любила, целовал в теплой ночи среди цветущих сиреней, тот человек стоял перед ней, исковерканный, изведенный, с погибшей, как и у нее, душой.