Альва Бесси - И снова Испания Страница 40

В любом обществе все события тесно взаимосвязаны, а поэтому остановимся сначала на волнениях испанского студенчества и нынешнем положении католической церкви, а уже потом перейдем к кульминационному моменту истории «карабанчельской десятки», к баскским патриотам (о чем ниже) и к крупнейшему взрыву народного негодования за последние семь лет.

На протяжении этих семи лет крупнейшие испанские университеты открывались и закрывались, словно вращающиеся двери, и полиция все время торчала где-то поблизости. В 1968 году мадридские студенты выступили с протестом против войны во Вьетнаме, и полиция нещадно их избила, после того как они согласились выйти из-за баррикад и вступить в переговоры. В Валенсии они протестовали не только против войны и режима — они также требовали свободы студенческих союзов, не контролируемых государством, и возражали против права полиции вторгаться на территорию университетских городков без разрешения деканов.

В январе 1969 года полиция стреляла в студентов Мадридского университета, протестовавших в связи с «самоубийством» арестованного студента. Университет закрыли, начались массовые облавы; сотни студентов были брошены за решетку, последовал приказ о введении чрезвычайного положения (на три месяца), и, разумеется, удалось «раскрыть международный заговор» против непорочного испанского правительства. Режим выразил свое неудовольствие по поводу сообщения прессы о принятых им репрессивных мерах.

Испанские студенты отнюдь не хранили спокойствия в течение следующих двух лет, и в январе 1972 года вспыхнули сильнейшие волнения в Мадридском университете. Взбешенные власти изгнали из университетского городка тридцать тысяч студентов, двести пятьдесят человек были арестованы, а остальные подвергались избиениям со стороны полиции во время митингов и стычек, не прекращавшихся четыре дня.

Два года спустя, в марте 1974 года, их ненависть к происходящему достигла апогея: студенты Мадрида, Барселоны, Гранады, Сан-Себастьяна, Сарагосы и Бильбао выступили с протестом в связи с казнью двадцатишестилетнего каталонского анархиста Сальвадора Пуига Антиха. Чтобы убить этого опасного молодого человека, режим воскресил орудие казни XIV века — так называемую гарроту. Это железный ошейник с винтом, при вращении которого он затягивается, ломая позвонки и разрывая спинной мозг. Такое вопиющее варварство вызвало бурю возмущения во всем мире, в ответ на что его превосходительство, сеньор дон Паскуаль Виллар Альберто, новый испанский посол в Австралии, счел нужным 19 марта заявить следующее:

— Гаррота более гуманная форма казни, нежели любая другая. Она работает быстро, надежно и бескровно.

4

С тех пор как Наиглавнейший в интервью для «Лондон ньюс кроникл» 29 июля 1936 года обещал «спасти Испанию от марксизма любой ценой», крови в Испании пролилось очень много.

На вопрос: «Значит ли это, что вы готовы расстрелять половину Испании?» — был дан ответ: «Повторяю: любой ценой».

Половину Испании он не перестрелял — всего четыреста тысяч человек. Но эта кровь отравила землю и продолжает символизировать вражду между Франко и одним из его бывших главных помощников: испанской католической церковью.

В 1969 году церковь протестовала против чрезвычайного положения, и Франко отменил его, гордо заявив, что его правительство произвело семьсот девятнадцать арестов и «уничтожило» ЭТА — Организацию освобождения басков{[73]}, Объединенную социалистическую партию Каталонии, а также Рабочие комиссии.

В 1970 году влиятельная организация светских католиков и духовенства «Дело господне» стала большой силой в правительстве. Им нравилось наименование «технократы», и они фактически заменили единственную политическую «партию» Франко — фалангу. Одновременно каудильо назначил своего ближайшего помощника, адмирала Луиса Карреро Бланко, вице-президентом.

Но накануне суда над шестнадцатью басками, которым вменялась в вину революционная деятельность, среди церковников произошел раскол относительно того, какую следует занять позицию, поскольку процесс, несомненно, должен был получить международную огласку, Подсудимые содержались в тюрьме уже два года по обвинению в незаконном владении оружием и за убийство Мелитана Мансанаса — ненавистного шефа полиции Сан-Себастьяна. Обвинение требовало смертного приговора для шести подсудимых, а для остальных десяти — тюремного заключения на общий срок в семьсот пятьдесят два года.

Один из обвиняемых был священником, и на суде он гордо признал себя членом тайной баскской партизанской группы.

Произошло бурное столкновение между обвиняемыми и полицией, баски запели народную песню свободы, а публика разразилась аплодисментами и приветственными криками. На суде присутствовали иностранные наблюдатели, и суд отложил вынесение приговора. Вновь было объявлено чрезвычайное положение — власти опасались волнений. И не напрасно.

В тридцати милях от Барселоны, в монастыре Монтсеррат, на крутой вершине, собрались триста представителей испанской культуры и науки. Зная, что их заявление не будет напечатано в испанских газетах, они пригласили иностранных журналистов и выпустили прокламацию, разоблачающую судебный процесс над басками, стоящий у власти режим и его жестокие репрессивные меры.

Теперь оппозиция объединилась. Она включала всех: от стоящих вне закона (и поэтому «несуществующих») коммунистов до либеральных католиков. Гражданские свободы, и без того призрачные, были временно отменены с целью «охладить» атмосферу, и Карреро Бланко объявил, что правительство реорганизуется и укрепляется и во всеоружии встретит новую «угрозу коммунистической крамолы».

В Бургосе подсудимые получили именно то, на чем настаивало обвинение: шесть двойных (!) смертных приговоров и длительные сроки заключения для остальных. По всей Испании и в Европе начались демонстрации. К милосердию призывали представители итальянского, австрийского, датского, норвежского и бельгийского правительств — но ни слова от Ричарда Никсона, который тайком проскользнул в город 2 октября, был принят в Эль Пардо и столь же незаметно убрался восвояси.

Сторонники Франко в армии раскололись на два лагеря: троглодитов, которые жаждали возвращения времен католических королей (1479–1504 гг.), и военных чуть помоложе, возглавляемых лицом в ранге нашего председателя Комитета начальников штабов, генералом Мануэлем Диесом Алегриа (запомните это имя!). Они обращались к Карреро Бланко, ничего не добились и воззвали к Франко, настаивая на проведении умеренных политических реформ, а может быть, и на устранении самого Бланко. Франко стравил эти группы между собой.

Затем 30 декабря 1970 года Франко, чтобы показать, что его не зря называют «добрым христианином», заменил смертные приговоры баскам тридцатилетним заключением. Даже члены его кабинета не оказали ему единодушной поддержки. Вспыхнула новая волна забастовок, повторные протесты заявили Западная и Восточная Германия, Швеция, Ирландия, Франция, Швейцария и СССР. Ричард Никсон молчал.

Заключенные баски, однако, ликовали. Они рассказали своим адвокатам, что берегли положенную им к Новому году порцию вина, но прошлым вечером выпили его до капли — не пропадать же добру, если их утром казнят.

Что происходило в кулуарах испанской церкви, пока остается тайной, но после объявления приговора и его смягчения, которое льстивая испанская пресса приписала «личному великодушию» Франко, полностью игнорируя давление международной общественности, и после созыва в ноябре 1971 года другого нелегального собрания в Барселоне — «Ассамблеи Каталонии», — которое потребовало покончить с режимом Франко и не заменять его монархией, церковь внезапно заговорила — и попросила прощения у испанского народа за ту роль, которую она сыграла во время гражданской войны!

«Необходимо бороться с нынешним социальным устройством, — говорилось в специальном церковном Послании справедливости и мира, — потому что нельзя требовать от людей, чтобы они поступали справедливо, если им приходится жить под бесчеловечным игом несправедливых систем.

…Проблема правосудия… стоит для нашего народа особенно остро. Мы часто слышим, что мир в испанском обществе был установлен 32 года назад силой оружия, но, возможно, многие не отдают себе отчета в том, какая большая и горестная дистанция отделяет мир, официально обещанный после завершения гражданской войны, от так называемого мира, который мы имеем сейчас».

Затем церковь, которая в 1931 и 1936 годах объявляла своей пастве, что подача голоса за либералов равносильна смертному греху, которая благословила «крестовый поход» Франко и устами своих служителей отпускала грехи жардармам после расстрелов, продолжала: