Светлана Пахомова - Ангелам господства Страница 40

Ура, попала. Комплекс валежника в ребятах отступил. Затихли.

В дверной косяк просунулось предплечье с шахматной доскою — пришли соседние палаты, отобедав. Пристроились на краешках, в углах. Примолкли.

— Я вообще не понимаю, чего вы здесь лежите? Внизу такой буфет. А ну-ка, парни, быстро на коляски. Я что тут перед вами, в качестве термометра присутствую? Нет бы развлечь прелестных дам приятным светским разговором.

— Чем-чем? — меня из нескольких углов переспросили святые представители казарм. — Мы лучше, в шахматы сыграем.

Да, тут, конечно, я переиграла, какой уж светский разговор. Все анекдоты позабыты. Зато вдруг кто-то вспомнил про событье и рассказал, как в прошлую неделю сыграли свадьбу, прямо здесь. Парню грозила такая же по сложности, как и Олегу, многоходовая оперативная доктрина по наращению второй ноги, но девушка с ним годик просидела, он сделал предложение, она дала согласие, и он сказал врачам, чтобы отняли ногу.

Геройство — вещь непредсказуемая. Как любовь. А медицина теперь равняет человеков с богом, но отпущений не имеет их грехов, и шансов, и гарантий.

На швабре преданная нянька вступила, чтобы сделать резюме.

— Сидела тут дура эта год. Нет бы сперва оформить отношения, потом заставить муженька доделать операции. Имели бы и денежк, и ножки. — Нянька внесла свою приветливую лепту в восторги молодцов. Споткнувшись шваброй о мои стопы в отвесных шпильках, истошно выдохнула в Рыбу:

— У нас тут родственникам платят, от государства, за уход, когда оформленные отношенья.

Рыба шатнулась, стойко промолчав.

Бывают же в судьбе такие разговоры, откуда не сбежать. Искусство речи в камерных пространствах. Нас этому учили? Здесь не сочувствие, находчивость нужна. Безжалостные собеседники. Герои, спасаешь их — от них шарахаешься, их боишься. У тебя к ним что-то вроде страха уважения, у них к тебе — что-то вроде классового презрения, но всех объединяет смертность. Как нерешительность и безысходность. Безволие.

— Рыба, ты помнишь из истории искусства главу о философии природы смеха?

Мы шли в буфет за соком — опоминались от пережитого. Рыбеха сложила брови к переносице, как истый кандидат наук.

— Как возникали карнавалы? Помнишь? Карнавалы возникали тогда, когда народам случалось побеждать чуму. Умение рассмеяться в глаза смерти — маска, гримаса хохота, иммунная система против эпидемий. Смех против смерти. Понимаешь?

Рыбеха от меня тащилась, как воин от катеттерных лекарств. Другие бы сочли меня с ума сошедшей, но это не касалось Рыбы — она-то знала меня с той альмы, какая матер. И она могла кому угодно подтвердить, что нанотехнологии изобрели виагру гораздо позже, чем мой отец родил меня на свет. Вместе с Рыбехой мы мертвого поднимем. Или в подобном случае употребим пассаж с предлогом «у»?  Кому надо, тот понял.

— Помнишь, когда коснулись разработок драматургии Пушкина, нам Мэтр сказал, что непотребно для славян пировать во время чумы, но самое жизнестойкое, что есть на свете — природа женского начала. Не мужественная отвага рассмеяться и шагнуть в огонь, а сила тока женской жажды. Вот что вытягивает жизнь через естественный отбор. Ты просто в девственном своем начетничестве недопоняла — он хитро бросил нам в толпу, кому попало: только женский организм способен жить три дня после кончины.

Я стала как бельмо на рыбином глазу.

— Что ты несёшь, когда такое было?

Пределы чувства на глубоком дне препятствуют вменяемости Рыбы.

— Когда пошли в печати за интердевочками процессы по изнасилованью трупов в моргах. Ну, вспомни, зори перестройки, свободу слова, вседозволенность огласки.

— Ян, у меня щас в голове своё. Я вообще сюда в буфет сбежала, чтоб Нике позвонить. Нет транспорта, такси отказывается в такую даль брать вызов, пусть что-нибудь придумает.

— Николь у нас завхоз? Министр транспорта и авиации?

— Звездина популярных сериалов. Цыц, отойди! Алё!

Николь не ведала распределеньем транспортных маршрутов, зато имело смысл на популярности воздействовать на службы. Ей удалось невероятное — она продлила пребывание Жоржа еще на сутки. Племянный родственник первопристольных президентов, по совместительству главврач — хирург и казначей в приватизации на койко-место по контракту, сдался на милость обаянию звонка известным голосом экранной героини. Образовалось временное поле для маневров. Во истину, известность в рынке котируется как валюта в обращении. Доллары Рыбы были спасены. Не суть, что бог весть сколько — существенней условия контракта. Доцента и продюсера уважили отменным соблюденьем сроков. Рыба теперь не рвалась наизнос, как если бы шарахалась против течения на нерест. Фланировала медленно по коридору и предавалась взглядам «свысока».  Как мало надо женщинам для самообладанья — ровно ведь столько же, сколько мужчинам: воздействие увеличеньем тонуса на емкость кошелька.

Прелесть рыб — в уменье ловко сбросить напряженье: вода быстрей, чем с гуся. Жена с порога мужу объявила:

— Я ухожу, а за тобой приеду завтра. Покуда можешь маме позвонить.

Медсестры вкалывали в трубки капельниц еще по десять кубиков диковинных веществ из шприцев.

— Пускай осмыслит. Такси поймаем где-нибудь на трассе. А может быть в час рейсовый автобус подойдет. Николь подъедет вечером, поговорим.

Отличный миленький междусобойчик. Уменье рыб отбрасывать заботы, чтоб не тянуло за икру, за жабры не брало, не волокло теченьем.

Я вдруг подспудно догадалась, что Жорж устроил выписку досрочно сам. Этот гигант, стропила питерский, питомец школы несравненных «бухманят»,  пиит апологетики юмористических гротесков в стиле О` Генри — купанья ног в тазу на сцене с обвязанной махровым полотенцем головой и полосатым подранным халатом — изображал в Тартюфе мнимого больного и так хворал, что зал от смеха колыхало.

Теперь в его глазах селился страх и тенью проносился ужас. Он проявлял в сужденьях отклоненья этапа деквалификации и постоянно посылал сигнал: «тише, опасность, поприостановись, завеса тайны»   и, наконец, издал дельфинье: «ни звука!».  Так много преткновений в условиях игры мой хо-леричный темперамент не превозмогал, и я пустилась ёрничать задирой.

— Послушай, Жорж, если она меня с собою завтра не возьмёт, то я намерена сейчас свести с тобою счёты. Ты помнишь, как доцент Ирина Николаевна впервые представила тебе меня?

Жорж не словил условия игры и показался ловко сбитым с толку.

— Не помню. Кто был доцент Ирина Николаевна?

— Да Дуся-Рыба, жена твоя, перекрестившись молвить всуе.

Рыбёха чмокала губами и строила бельмо на голубом глазу. Она-то с юных плавников смекала, что если Йанну понесло, то лучше онеметь в сторонке. Потом она прекрасно знала, что Орлеанская всегда «за бабс»,  и потому им, икромётным, все искрометные почти что безопасны.

— Напомню следствию. Ты появился на рассвете в расположении жениного дома после ночного эфира на Останкино. Еще при приближении к подъезду, переговорами по домофону ты был пропедаллирован на кухню для срочной варки утреннего кофе. Протискиваясь мимо раскладушки, ты оборачивался и истошным шепотом доцента взывал к ответу кристальной честности: действительно ли здесь лежит подруга давняя по институтским летам? И как с такими буклями бывают режиссёром? Внимание, вопрос: чем именно усугубляло конфликт прямого подозрения в супружеской неверности моё присутствие в расположении дома?

Жорж:

— Ну, я тебя теперь так давно знаю, что все подробности забыл.

— Спасибо, это откровенно.

А взгляд испуганный уже блуждал, как в марте. Вот-вот — и рыбку словит, хитрый кот.

— А я напомню. Ты нахально усомнился в моей причастности святым основам режиссуры!

— Да ну?!

— Отверг саму возможность моего присутствия в профессии!

— Да разве можно?!

Жоржик помалу возвращался в бытиё. Услышал ноту, где ирония взыграла.

— Как ты тогда преступно сокрушил мою незыблемую связь с театром в специфике диктата. Смел усомниться в моих способностях! Суди, Олег, ты будешь здесь свидетелем: этот упрямый, ядовитый гад, не постеснялся трижды казнить Татьяну, которая чудесно хороша, как Рыба-Кит, вопросом: действительно ли я училась с ней на режиссуре. Когда, зверея его ночным отсутствием на подработке отхожим промыслом в эфире, Златая Рыбка закатила ему волну величиной в девятый вал, он тихо молвил, примирённый: «Ирина, ну как она могла учиться вместе с тобой на режиссуре, если она красивая».  Олег, ты представляешь себе одновременное, двойное оскорбленье женщин, величиною в жизнь? Рыба ему припомнила афиши. Просветила. В гриме я узнаваема. Теперь немного о гримасах. Иронии судьбы…

Закончить фразу в таком контроле за режимом ввода амброзий в тела участников дискуссии было затеей для фантаста. Мы с Рыбьим жиром снова вытекли за дверь, когда явились иже в белом со шприцами. Зато теперь она бы не смогла утечь с мозгами на ловлю автостопом такси в проезжей части транспортной дуги — всего, чем представлялась третья кольцевая. Ей надо досмотреть-дослушать. Чтоб было что навешать Нике. Не только на уши, не токмо на язык, на отвлечение от мысли. От главной. Которую я всё никак не уловлю, а Ника сразу все пронзит, только рентгеном глянет. Рыба боится огласки ясновиденьем. Ей мой спесивый трёп — спасенье. А мне в диковину их заговор: всё вижу, так и не пойму, зачем я время здесь теряю, когда в родном дому квашонка стынет?