Михаил Гиголашвили - Захват Московии Страница 41

Вот, «воряга» слово есть, а «воряра» — нет, а почему? Могу я так сказать?.. Или мне запрещено, как этот косовар утверждал, и я должен говорить только то, что кто-то из носителей уже сказал?.. Можно-нельзя — кто решает? Комиссия? Вот эту диктатуру надо уничтожить! Пусть все говорят как хотят, язык развиваться будет…

Я пожалел, что со мной нет электронной записной книжки — некоторые лексемы стоило бы выписать. Хотя словарь оберфюрера Даля есть у нас в университете, можно посмотреть, когда вернусь…

Самуилович пришёл скоро, неся одетые на большие пальцы, как на вешалки, два пакета:

— Всё взял. У метро всё есть.

В одном пакете были баночки-стекляночки, хлеб, колбаса, что-то белое, какие-то пирожковые… В другом — две бутылки водки неказистого вида, что меня обрадовало, и я сразу взялся открывать, но чуть не порезался крышулькой — пробочка не хотела сходить…

— Стой! Я сделаю! Это раньше водка хорошо открывалась, а теперь… Всё шахер-махер…

— Что хотите сказать? Это спалёнка?

— Да кто её знает, всё может быть.

Он начал ворочать кухонным ножом, а его слова меня успокоили — раз «может быть», значит, «может и не быть», а это уже фифти-фифти. И была же до этого хорошая водка — вот она, пустая, на этикетке даже написано «ВОДКА ХОРОШАЯ»… Почему эта должна быть плохая?..

Когда бутылка была открыта, старик пошел на кухню за вилками, а я разлил по рюмкам. Теперь меня интересовало одно — когда люди откупоривают вторую бутылку, и тосты следует начинать-начать с начала, «первая — колом», «человек на двух ногах» и т. д., — или можно продолжать прежнюю нумерацию?..

Самуилович, чем-то звеня и гремя из-за косогора, ответил:

— Думаю, надо продолжать. А то так всё время на первых трёх тостах просидеть можно…

Логично, если всё время новую бутылку открывать… И я подумал о том, что Вы были не совсем правы, когда говорили, что немец может мыслить долго и системно, потому что у него душа толстая, со страховкой, а русский долго и системно мыслить не может — у него душа трепетная, неусидчивая, летящая, летающая, свободная — взмывает, взметается ввысь, катится вниз, поэтому никаких своих философских систем в России не создано, кроме «пути печи». Вот, мыслит же Самуилович очень даже логично и системно!

А он принес из кухни разные открывалки и принялся открывать банки, приговаривая:

— Вот батончик, еще свеженький даже… Тут ветчинка… Это такая вкусненькая колбаска, испанская, написано, хотя не верь глазам своим, человек… Вот лучок свеженький (что мне сразу напомнило наш семинар по Бабоархату: славяне не только называют всю еду в уменьшительных формах, но, по легенде, от вечного голода даже научились жевать свои дёсна, отчего дёсна у них много краснее, чем у арийцев)…

Но всё это в прошлом! У метро всё есть!.. Надо выпить за метро!

— Стоит метро на четырёх ногах… качается! — вспомнилось мне что-то; я поднял и чуть не опрокинул полную кайзеровскую рюмку.

— Угощайтесь, вот пончики, свеженькие… Вот беляши… У вас нет таких?

— Нет. Таких откуда?.. — Я откусил вкусный кусок. — Это что — беляш? Белая армия ела?

— Какое там! В Гражданскую голод был страшный… Ну, за всё! — И Самуилович не спеша вытянул жидкость из рюмки себе в рот.

Я заглянул в свою, уже пустую: что это — всё время «голод, голод, голод»?.. На краеведении тоже, как новая тема — так в России голод, голый голодняк…

— А почему этот голод? Страна большая, что ли? Или кушают много? — Я вспомнил Кению, где гид объяснял особой прожорливостью и большой похотью африканцев тот факт, что в Африке много голодного и лишнего народа.

Самуилович начал разворачивать что-то белое:

— Большая страна, конечно, девять часовых поясов, шутка ли?.. Притом шестьдесят процентов территории — вечная мерзлота…

— Мерзота?

Самуилович объяснил:

— Ну, лёд, где мамонтёнка нашли… И все кушать хотят, конечно, а как же… Да и народ наш… как бы это сказать… не слишком чтоб уж очень трудолюбив… Это даже по языку видно — слов для «хороший работник» почти нет, а если есть, то такие, не очень хорошие, вроде «трудяга», «работяга», «умник»… Но зато слов для безделья и лентяйства — сколько угодно: лодырь, лоботряс, шалопай, оболтус, сачок, фланер, лежебока, дармоед… Да вот, сами увидите…

Не вставая, он сволок с полки какую-то книгу (я успел заметить кусок названия, что-то с диалектами), полистал её, начал читать:

— Пожалуйста, полюбуйтесь, водной только Смоленской области масса обозначений бездельника: алатырь, алахарь, балахрыст, базарник, байдуга, байтус, банцуй, балтёжник, быкса, байдуска, вислый, воропёха, гулевен, гуляга, гуляка, гулёна, гуляльщик, гуляльщица, гулянок, гулячка, гуляшка, гулявица, гультай, гультайка, гультяйка, жалбер… — Он замолк, видя мое немое удивление, потом продолжал: — Кавзель, дендюря, дырда, дрыгалка, лоёха, лёпа, лында, латрыга, луйда, ляга, ошар, опока, пусто-гряк, пяхтирь, плёха, сябёр, страбуль, турбыль, тельпух, тягарик, телепень… И так далее… Ну что ты с этим народом делать будешь?.. А ведь что в жизни — то и на языке! — Потом, отложив книгу, пододвинул ко мне белое сало: — Лучше вот попробуйте сальце, еще Роза Наумовна делала, в берёзовой кадке на балконе сама солила, потом в ларёк сдавала…

Но я не хотел сальце, я был сражён обилием лексики — такого же нет нигде! Вот это богатство, чтобы для обозначения одного понятия было столько слов! И опять пытался понять про вечную голодину:

— Нелогично: если шестьдесят пять процентов лёд, мерзота и никто не живет, то кто тогда всё время кушать хочет и голодает?.. Сами говорите — тундра, степь, Сибирия… Емелюшка Тимофей кассировал… Долго шёл, казаки съели свои сапоги, голод был… А, за пятое колесо выпить, запасное, чтоб всегда в пути!.. Пять концов звезды! Там, на Мавзолее!..

Мы дружественно выпили. Обдавало изнутри толчками жара. Мои слова казались мне такими важными и нужными, что казалось, от них сейчас звезда загорится ярче:

— Да, да, звезда горится!.. Была тоже при Иване Шреклихе на Кремле?..

— Вам лучше знать — ваш предок у Грозного служил…

Потом мне приспичило обязательно и обстоятельно узнать, как надо правильно говорить женский тост — за женщин, девушек, дев, баб, мам, дам, мадам? — на что Самуилыч сказал, что они всегда пили «сто грамм за прекрасных дам».

— Кстати, может быть, музыку желаете послушать? — И он, порывшись толчками рук в пластинках, достал одну: — Вот, Вагнер! — поставил её кое-как на предпотопный проигрыватель, отчего в комнате вдруг поднялся ужасный вой и переполох, звуки стали бить по голове, нарывать в ушах, сполоховать в глазах.

Я с детства ненавижу эту музыку, которую постоянно слушает дед Людвиг у себя в горах! Бог! Бог! Чары! Чаша Грааля! Аненербе! Какой бог? У фашистов — один бог, смерть! Они должны не эту вазу-чашу искать, а косу носатого косаря… да, в носу косатого носаря…

Самуилович загребал стоячей рукой что-то прямо из банки, говорил то ли о боге, то ли о беге:

— Не могли бы вы узнать там, в Германии, а то тут бегать трудно…

— Что? — поднимая рюмку, не понимал я.

— Ну, как в Германию переехать…

— Ко мне?

Старик рубанул воздух:

— Да не к вам, а жить, вообще… Многие вот уехали…

О ком он говорит? О чём?

— Кто? Куда?

— Евреи… Вот, Роза Наумовна недавно, соседка… Здесь жила, напротив, сейчас в Дюссельдорфе…

— Не знаю. Но за пятое колесо… допить… а то не поедет…

Допив, он поведал, что у Розы Наумовны дети давно в Израиле, им там до чёртиков надоело — жара, опасно, арабы, — но их оттуда не пускают уехать в Германию…

— Кто, Моссад? Не ходите, девки, в сад, там сидит Моссад!

— Ну да, типа того… Говорят, раз вы приехали на свою историческую родину, то и сидите на месте. Тысячу лет шли в святую землю, куда вам еще?.. Вот. А у неё из Москвы получилось поехать на жительство в Германию напрямую… Сейчас живет как в раю — квартира и медицина бесплатные, еще 300 евро на расходы, всякие блага…

— А за что ей? — как-то не увязывал я и вдруг испугался: «Может, она в Дахау сидела? Живала? И он будет мстить за соседку?» Нож опять торчал в его плетне. — Она где, в концлагере?

— Нет, она в войну в Ташкенте жила, бухарская еврейка, её сын потом перевёлся в Москву, её забрал, квартирку купил. Нет, нигде не сидела. Просто так. За то, что еврейка.

— И правильно! Не триста, а три тысячи должны… Мы на кружоке… я человек-пацифист… часто дискутироваем… был в Израильске… прокляты немцы всегда, что делали-сделали, а?! — И я потянулся к бутылке, которая быстро пустела.

Самуилович отправился в коридор. Качаясь и натыкаясь на мебель, шлёпая тапочками, принес папку со шнурками, заботливо уложил её на стол:

— Вот, мои документы. Собрал.

Я понял, что ему что-то надо. Но что?

— А мне зачем? Куда?