Софи Оксанен - Очищение Страница 41

У шлюхи нет другого дома и не предвидится. Никогда. Скажи это.

— Так как я — шлюха, мой дом там, где член хозяина.

— Отлично, теперь все правильно. Повтори еще последние слова.

— У шлюхи никогда не будет другого дома.

— Почему шмотье все еще на тебе?

Она услышала треск. Он шел снаружи. Или изнутри. Шеф ничего не заметил. Легкий треск, такой, какой бывает, когда переламывают позвоночник мыши или засохшую рыбью кость. Звук был подобен тому, как хрустит хрящ свиного ушка на зубах. Она начала раздеваться. Очищенное от волос, тонкое, как у птицы, бедро задрожало. Немецкие трусики упали на пол, их эластичные кружева собрались в кучу, как проколотый воздушный шар.

Это было легко. Она даже не успела обдумать дело. Она ни о чем не успела подумать. В одно мгновенье ремень обвился вокруг хозяйской шеи, и она изо всех сил затянула его. Это было легче всего. Так как она не была уверена, умер ли мужчина, она схватила подушку, положила на его лицо, придавила и держала десять минут. Она следила за временем, сверяясь по знакомым тяжело стучащим позолоченным часам, во Владике у них были такие же, кажется, ленинградского производства. Мужчина не шевелился.

Отлично сработано для начинающей, может, у нее природная способность? Мысль эта рассмешила ее, за десять минут успела передумать о многом.

Читать она обучалась медленно, на утренней зарядке не попадала в общий ритм, не имела той прямой осанки, которой добивалась учительница физкультуры, пионерский салют отдавала не так энергично, как другие, школьная форма на ней всегда была помята, хотя она без конца поправляла ее. Она никогда не могла сделать что-то сразу, не раздумывая, как сделала сейчас. Она смотрела на свое отражение в темном стекле окна, на свое тело поверх тела толстого мужчины, придавливающее потертую подушку к его лицу. Ей приходилось так много смотреть на свое тело, что оно казалось ей чужим. Может, чужое тело легче заставить что-то совершить в нужной ситуации, чем свое. Может, оттого так легко получилось. Или, может, она стала одной из них, из тех, каким был этот мужчина.

Она пошла в туалет и вымыла руки. Потом быстро надела трусики, колготки и лифчик, влезла в платье, проверила, на месте ли фотография и успокаивающие таблетки и подошла к двери послушать. За дверью начальство играло в карты, смотрело видео и ничто не говорило о том, что они что-то заподозрили. Скоро они все увидят и услышат: у шефа имелись здесь камеры и микрофон. Но ими не имели права пользоваться, когда у шефа находилась женщина. Она еще выпила шампанского из чешского хрустального бокала и, глядя на цветы на хрустале — они были похожи на васильки, — подумала, что вокруг всегда много стаканов и она давно могла стащить один из них и порезать себе вены. И что она могла уйти от них гораздо раньше, если бы очень захотела. Выходит, она сама хотела остаться, хотела, значит, блядовать и нюхать попперсы, и Паша дал ей ту профессию, которая ей подходила, может, она лишь воображала, что хочет вырваться и что все это ужасно? А на самом деле ей все это нравилось, и у нее от природы сердце шлюхи и характер шлюхи? Может, она сейчас совершила ошибку, противясь судьбе шлюхи, но думать об этом теперь поздно.

Она взяла с собой несколько пачек сигарет и спички, проверила карманы шефа, но денег в них не обнаружила, а для дальнейших поисков времени не оставалось. Квартира находилась на первом этаже, по шаткой пожарной лестнице можно было влезть на крышу, а оттуда попасть в другой подъезд, так она сможет избежать встречи со стоящими у двери квадратноголовыми телохранителями.

Итак, через темный пахнущий мочой подъезд вниз. Она поскользнулась на треснувшей каменной ступеньке, грохнулась на лестничной площадке и ударилась об обитую кожей дверь, толщина которой смягчила удар. Изнутри слышался детский смех и возгласы «бабушка, бабушка». А внизу она наткнулась на кошку и разбитые почтовые ящики. Парадная дверь скрипнула и мяукнула. Перед дверью стояла даже в темноте блестевшая и хорошо начищенная черная машина. Мужчина внутри курил, через стекло смутно блестела кожаная куртка, русскоязычная дискотека гремела. Обходя машину, она не смотрела на нее, ей казалось, что так она не привлечет внимания мужчины. И, видно, это сработало, потому что мужчина продолжал не переставая кивать головой в такт музыке.

Зайдя за угол, она остановилась. Сознание было ясным, она чувствовала себя бодрой, но внешний вид оставлял желать лучшего: платье порвалось, на колготках пошли петли и туфель на ней не было. Идущая по улице босоногая женщина может многим запомниться, ей же нельзя привлекать внимание. Нужно бежать, нельзя медлить. Разбитый уличный фонарь лил желтый свет, какой-то человек возвращался домой. Темнота делала лица неразборчивыми. Район казался ей совершенно незнакомым, может, она и была здесь когда-то у клиента, может, нет, бетон везде выглядел одинаковым. Она дошла до конца большой улицы, через которую проходил мост. Мимо прогромыхал рейсовый автобус, грязно-желтая гармошка тряслась, его огни светили тускло и никто не обратил на нее внимания. А даже если бы заметили, кого это могло интересовать, прежде чем Паша начнет расспрашивать. Тогда страх или деньги заставят вспомнить то, чего не очень-то и помнишь. Однако всегда отыщется кто-то, кто на самом деле помнит. Не настолько было темно, чтобы глаз не нашлось вокруг.

За автобусом ехал «Москвич» с одной горящей фарой, затем мимо протрещал «Жигуленок». Темнота скрыла остановку так быстро, что она не успела подумать, как обойти ее и сменить направление, а затесалась в середину ждущей на остановке толпы. Она оказалась посреди домашних девочек в коротких юбках и белых колготках, которые распространяли одновременно запах невинности и абортов, их красные ногти светились в темноте и, казалось, цеплялись за будущее. Стайка ошарашенно затрепыхалась, когда она втесалась в ее середину. Длинные серьги в сморщенных ушах их бабушек закачались, окружающие девиц молодые люди не успели загородить их своими руками. А она уже вышла из стайки, пронеслась мимо хмельного и благоухающего одеколоном мужчины, и шорох пластиковых пакетов остался позади вместе с нарисованными на них веселыми парусниками, плывущими в блестящее будущее девочек. Она вернулась в район многоэтажных домов. В освещенный автобус без туфель она не решилась войти. Кто-то мог бы запомнить запыхавшуюся босоногую женщину. И сообщил бы. Она побежала мимо домов с зарешеченными окнами и балконами, по пустым разбитым дорогам, где местами торчала бетонная арматура. Мимо переполненных мусорных баков, мимо выброшенного пакета с пельменями, мимо магазина, угодила ногой в полупустой пакет с кефиром, продолжила бег, пробежала мимо старушки, несшей в сетке лук, мимо детской горки, мимо ящика с кошачьим песком, мимо притаившихся у бетонных стен путан с кожей, исколотой героином, и с комочками застывшей туши на ресницах, мимо пакета с клеем и маленького мальчика, словившего кайф из паров клея и соплей, наткнулась на жалкое подобие киоска, который был открыт, и замерла: в окне мелькали пачки сигарет, и целая кампания квадратноголовых парней заигрывала с продавщицей. Она повернула в обратную сторону, они не успели ее заметить, стала искать новый маршрут, оставила позади их бычьи загривки и широко расставленные ноги. Побежала мимо жужжания и влажного пыхтения, исходящего из закоулков между бетонными блоками, прочь от каменных колоссов, от тараканьего гетто и скрипа шприцов, пока не вышла на большую дорогу. Куда теперь? По шее струился пот, лейбл фирмы «Сеппяля» на тонкой ткани платья ощущался как мокрая подушечка. Темнота сгущалась, пот становился холодным.

Где-то недалеко от столицы был таксопарк, она вспомнила, что слышала про него, какой-то клиент говорил, что он открыт круглосуточно, там ходят такси, но какая ей от этого польза? У таксистов спросят в первую очередь, а воровать машины она не умеет и водить тоже. Нужно искать что-то другое. Нет ли тут бензоколонки, где останавливаются грузовики, туда и надо идти. Куда-то ей нужно было идти, очень быстро и так, чтобы никто не заметил, быстро вперед, и вдруг прямо перед ее носом возник грузовик. Он был с заведенным мотором, в кабине никого не было, его темно-зеленый цвет сливался с зеленью окружающего пространства. Она влезла в кузов, ей повезло, успела только-только. Из кустов вышел водитель, застегивая пряжку ремня, влез в кабину и нажал на газ. Она устроилась между ящиков. Дорожные огни едва освещали дорогу. Потом и их ряд кончился. Поднялся туман. Промелькнула пустая будка ГАИ. Маленькие, отражающие свет столбики мелькали по краям дороги. Несколько «BMW» пронеслись мимо, рассыпая веером гравий и гремя музыкой, другого транспорта не было.

Водитель остановился в пустынной местности и выпрыгнул наружу. Зара стала изучать окрестность, в темноте тускло светилась надпись со словом «Пеолео». Тут вернулся водитель, отрыгивая, и они поехали дальше. Порой огни машины падали на покосившиеся дорожные указатели, но Зара не могла разобрать их надписи. Она приподняла брезент настолько, чтобы можно было выглянуть наружу, и заметила, что у машины не было боковых зеркал. Тогда она осмелилась подальше высунуть голову. Машина может идти куда угодно, даже в Россию. Разумнее было спрыгнуть с нее, отъехав подальше от столицы. Водитель наверняка где-то остановится, должен же он сходить по надобности или попить. А что потом? Ей придется найти другую машину. Надо будет голосовать. Выезжающие из столицы машины, очевидно, не сразу возвращаются обратно, все они хотя бы на какое-то время недоступны для Паши и его людей.