Александр Житинский - Сказки времен Империи Страница 41

— Регина Михайловна! — опять воскликнул я.

— Дурашка!.. Иди, иди. — Она подтолкнула меня к двери. — И никому ни слова. Остерегайся! Иосифа!

Я шел домой, обдумывая последние слова Регины. Почему мне нужно остерегаться Петрова? Каким образом?

Дома я застал Яну. Она сидела за столом, сложив руки перед собою, как школьница. Перед нею по комнате выхаживал Петров. В руках у него была книга по режиссуре — одна из взятых мною в библиотеке. Указательный палец Петрова был зажат между страницами.

Я, естественно, насторожился.

— Простите, — сказал Петров. — Маленькое напутствие перед выходом на сцену. У меня большой опыт, а у вас… — он вежливо улыбнулся. — Так вот, — продолжал он, слегка помахивая книгой. — Массовая культура отличается от настоящей не средствами выразительности, а тем, что она снимает проблемы. Искусство обнажает их, а массовая культура снимает. Делает вид, что их нет… Никому не должно быть неприятно. В произведении массовой культуры кровь может литься ручьем — и все же никому не должно быть неприятно. Если представить себе нервную систему человека в виде дерева, то массовая культура воздействует на верхушку, то есть на листья. Оно шевелит их, может даже оборвать, подобно ветру, но дерево от этого не зачахнет. Искусство же действует на корни. Совесть у нас глубоко, — сказал Петров. — Дерево может погибнуть или, наоборот, выстоять, если воздействовать на корни.

— Это напутствие? — спросил я, стараясь быть легкомысленным.

— Да, — кивнул Петров.

Яна завороженно смотрела на него.

— Вы пропустили начало разговора, — сказал Петров. — Я говорил, что важно сразу понять, чего же мы хотим.

— И чего же мы хотим?

— Мы хотим шевелить листья, — внятно произнес Петров. — Даже если думаем, что обращаемся к корням… Кстати, не злоупотребляйте вот этим. — Он потряс книгой в воздухе.

— Мне не верится, что вы хотите шевелить листья, — сказал я. — Простите.

Петров улыбнулся.

— Мы можем… и хотим шевелить листья, — сказал он.

В ту ночь Яна долго не давала мне заснуть. Она строила планы и мечтала о зарубежных гастролях. Она видела нас в Париже на Елисейских полях, в одном концерте с Жильбером Беко. Я внимал рассеянно, изображая усталость. Мне нужно было срочно сниться Регине. Внезапно Яна прильнула ко мне и провела ладонью по щеке.

— Помнишь, как ты дрался из-за меня во сне?

— Ты же говорила, что это было дешево?

— Да, — вздохнула она. — Все равно хорошо. Ты давно мне не снился. Только мне, и никому больше. Понимаешь?

— Я учился работать, — объяснил я.

Она снова вздохнула, еще плотнее прижимаясь ко мне.

— У меня такое чувство, что что-то кончается… Приснись мне сейчас, хорошо?

— Хочешь, я покажу тебе Регину Чинскую в детективном сюжете? — спросил я, будто это только сейчас пришло мне в голову.

— Покажи, покажи! — оживилась она. — Все! Я засыпаю…

Она прикрыла глаза и засопела, как простуженный зверек. Я почувствовал себя подлецом. Как мало, однако, надо, чтобы почувствовать себя подлецом! Мне было совсем не до сна. Я поднялся, выпил пару таблеток и снова прилег рядом с Яной, повернувшись к ней спиной.

«Никому не должно быть неприятно», — вспомнил я слова Петрова.

Регина Чинская уже неслась в автомобиле по пригородам Чикаго, преследуя машину инспектора. За Региной, в свою очередь, мчались два полицейских на мотоциклах. Все оживленно перестреливались.

Словно для того, чтобы искупить вину перед Яной, я ранил Регину в плечо. И все же ей удалось уложить инспектора.

Странно! Я почувствовал боль… Этот инспектор был мне незнаком, в отличие от Регины. Более того, он никогда не существовал на белом свете. Я выдумал его для развлечения стареющей женщины. Я дал ему имя, облик, манеру носить шляпу и стрелять из пистолета. Я успел полюбить его… Несколько ночей подряд он охотился за Региной, показывая незаурядные мужество и сметку. И вот сейчас я фактически его убил…

Я проснулся. Рядом спала Яна с детской улыбкой на устах.

Вышел в кухню. Было четыре часа ночи. Глухая пора… Самое время, чтобы тихо повеситься. Мне уже ничего не хотелось — ни славы, ни денег. Я понял, что взвалил на себя слишком тяжелый крест. Шевелить листики… Мягко гладить сограждан по нежной листве нервов. Приятно щекотать их. И не стыдиться при этом.

Вот-вот! Если при этом можно было бы не стыдиться — все было бы в порядке.

Первый наш концерт состоялся в одном из дворцов культуры. Мы выступали во втором отделении. Перед входом во дворец висело множество афиш. Среди них была и наша. На ней был изображен Петров в чалме и я — почему-то без чалмы. Ниже была надпись: «Бригантина поднимает паруса. Психологический аттракцион».

К моей физиономии кто-то успел пририсовать усы.

Название номера придумала Чинская. Она сказала, что оно отражает суть сна и в нем есть романтика.

Кстати, освобождение невольников-негров в какой-то инстанции выкинули.

Петров загримировал нас в тесной артистической уборной. Рядом вертелся конферансье — маленький человек с выпученными, как у лягушонка, глазами. Этими глазами он ел Яну. Он сказал, что объявит нас после опереточного дуэта.

В томлении прошло полчаса. Я волновался. Яна сидела перед зеркалом и лихорадочными движениями взбивала себе ресницы. Петров был невозмутим.

Наконец конферансье пригласил нас за кулисы. Яну он повел под руку. Мы потоптались в пыльном узком пространстве, пока со сцены не вывалился потный опереточный дуэт. Партнер во фраке, вихляя тонкими ножками, тащил на плече плотную женщину в кринолине. Она спрыгнула с плеча, едва не задев меня, и они вновь устремились на сцену навстречу жидким аплодисментам. Через несколько секунд они вернулись. На их лицах застыла одинаковая мученическая улыбка.

Конферансье подошел к микрофону. Его высокие каблуки гулко стучали по деревянному полу сцены. Он что-то произнес, еще более выпучив глаза, и сделал жест рукой по направлению к кулисам.

— Яна, вперед! — прошипел Петров.

Яна выпорхнула на сцену, сияя улыбкой. За нею вышел Петров, скрестив руки на груди. Я шел следом. Я не знал, что делать с руками.

В полутьме зала можно было различить группки людей, точно островки в океане. Оттуда тянуло прохладой. Петров с Яной начали номер, а я потихоньку разглядывал публику, определяя основных действующих лиц предстоящего боя с пиратами. В третьем ряду я увидел плотную шеренгу наших лабораторных дам. Ближе всех сидел начальник лаборатории с букетом гвоздик. Вид у него был приподнятый.

«Сейчас я вам устрою феерию!» — подумал я. Яна бросила в зал тюльпаны. Некоторые из них упали в пустые ряды. Петров играючи усыпил публику, перевел взгляд на меня, и начался все тот же бой в Индийском океане.

На этот раз главными действующими лицами были дамы нашей лаборатории. Я поместил их на пиратский барк, сделав начальника главарем флибустьеров. Татьяна, Нина Васильевна, обе Ларисы без устали палили из пищалей. Остальные зрители героически им противостояли. Неожиданно я заметил на пиратском судне Регину. Видимо, она была где-то в зале и сумела вклиниться в действие. Регина проявляла бешеную активность. Скоро зрители победили наших дам и побросали их за борт. Я дал расправиться с ними акулам. Я будто мстил им за что-то.

Регину я не рискнул бросить за борт, а взял в плен.

Когда Петров разбудил меня, зал еще спал. Мертвая тишина, прерываемая храпом из последнего ряда, стояла над креслами. Яна и Петров сидели на бочонках рома. Голова Яны была перевязана красным платком. В руках у нее был пистолет.

Такова была финальная мизансцена.

Петров разбудил публику. Я с удовольствием заметил, что наши дамы проснулись в ужасе. Лишь постепенно на их лица возвращались улыбки, которые сменились бурным хохотом. Зал рукоплескал.

Начальник лаборатории уже семенил по проходу, сияя, как блин на сковородке. Он вручил Яне букет, восторженно тряся головой. Мне он бурно пожал руку.

— Молодцы! Отлично! Молодцы! — прокричал он.

Публика продолжала неистовствовать. Мне показалось странным, что такое ограниченное количество зрителей смогло наделать столько шума. Более же всего меня поразила реакция бывших сослуживцев.

Они действительно были в восторге. Раньше они реагировали не так. Я был для них не более чем чудаковатым сотрудником, как говорится, «с небольшим приветом». Теперь же они смотрели на меня как на артиста. Они купили на меня билеты!

Но больше всего был потрясен конферансье. Он в течение десяти минут наблюдал из-за кулис за мертвецки спящим залом. После чего услышал гром аплодисментов. Конферансье не понимал — за что нам аплодируют. Он снова и снова приглашал нас на сцену, затем шепнул Петрову: