Нодар Джин - Я есть кто Я есть Страница 41

В чем же заключается смысл человеческой жизни да и всего органического бытия? Поскольку ответить на этот вопрос призвана религия, то — спрашиваете вы — стоит ли нам им заниматься? Я отвечаю, что человек, который расценивает свое существование и существование своих близких как бессмысленное бытие, — не просто несчастлив, но почти непригоден для жизни…

Все мы, смертные, пребываем в положении чрезвычайном! Каждый из нас приходит в мир на какое-то короткое мгновение; никто не знает — почему, с какой целью, хотя изредка и думает, будто ответ ясен. Однако если не копать глубоко и занять позицию поглощенного повседневными заботами человека, мы существуем ради тех из людей, от улыбок и благополучия которых зависит наше счастье, а также ради лично нам не знакомых наших современников, с судьбами которых нас связывают узы сочувствия. Сотни раз в течение дня я напоминаю себе, что вся моя жизнь — как внутренняя, никому не видимая, так и видимая — зависит от трудов и усилий многих других людей, живых и мертвых, и что этим людям я обязан вернуть столько же, сколько уже получил и все еще получаю от них…

Я не верю в человеческую свободу, если понимать ее в строгом смысле. Каждый из нас живет и действует не только под властью внешнего давления, но также и в соответствии с внутренней необходимостью. „Каждый человек может делать все, что пожелает, но не должен пожелать всего, что желает“. Еще с юношеских лет это изречение вдохновляет и постояннно умиротворяет меня, являясь неисчерпаемым источником терпения и выносливости перед лицом всевозможных жизенных невзгод, — моих собственных и чужих. Это состояние благоприятнейшим образом смягчает зачастую парализующее человека чувство ответственности и уберегает его от того, чтобы воспринимать себя и других чересчур уж серьезно.

Мое чувство социальной справедливости и ответственности всегда, однако, резко противоречило моему же стремлению к освобождению от необходимости контактов с другими людьми и группами. Я ступаю своею походкой и, собственно говоря, никогда полностью и безосто-точно не предаюсь ни своей стране, ни своему дому, ни своим друзьям, ни даже своей родной семье. Перед лицом всех этих и подобных уз я никогда еще не утрачивал неистребимого желания уединяться и особой своей потребности в одиночестве, потребности, которая с годами лишь возрастает.

Мой политический идеал — демократия. Я за то, чтобы каждый человек был признан как личность, и в то же время не оказался в глазах людей идолом.

Лучшее из того, что нам дано испытать — таинство. Это чувство является тем основополагающим началом, которое лежит в истоках истинного искусства и истиннной науки. Человек, не сознающий этого и не способный удивляться и затаивать дыхание при виде неведомого, подобен живому трупу или затухшей свече. Именно это чувство удивления, это смешанное со страхом ощущение таинства и породило в свое время религию. Знания и истины, которые нам не дано по-настоящему постичь, высший разум и неземная красота, которые воспринимаются нами лишь в их самых элементарных формах, — именно существование подобных истин и ощущений и составляет основу подлинного религиозного отношения. В этом смысле, и только в этом, я отношу себя к числу людей глубоко религиозных.

Мир, каким я его вижу

Говорить о специфически еврейском мировоззрении неправомерно: иудаизм следует связывать почти исключительно с принципом нравственной ориентации в жизни. Я воспринимаю его скорее как проявляение особого, присущего еврейскому народу, отношения к жизни, чем как воплощение законов и постановлений, заявленных в Торе и интерпретированных в Талмуде. И Тора, и Талмуд являют собой прежде всего наиболее рельефное и существенное выражение того особого стиля существования, который в ранние времена породил представление о еврейской концепции жизни.

Ее сущность я усматриваю в утверждающем отношении к жизни и к миру.

Иудаизм не есть застывшая религия. Он полностью обусловлен жизнью, которую каждый из нас проживает, и он призван помогать нам проживать нашу жизнь, — и ничего больше. Понятно поэтому, что лично мне представляется сомнительным, будто иудаизм можно именовать религией в общепринятом смысле этого слова; иудаизм требует от еврея по существу не веры как таковой, но освящения жизни, надличностного бытия.

Между тем еврейская традиция содержит в себе также и нечто большее, нечто такое, что находит свое прекрасное выражение во многих псалмах Давида; эта традиция вбирает в себя особую разновидность всеобъемлющего чувства радости, — восторженность величием этого мира, т. е. ощущение, не поддающееся точному определению. Это то самое чувство, которое вдохновляет всякое истинное и подлинное научное изыскание, но в то же время это — чувство, которое проявляется в пении птиц. Считать, будто это особое ощущение обусловлено идеей Бога, было бы просто-напросто ребяческим вздором.

Можно ли, однако, воспринимать все это как отличительную черту иудаизма? Можно ли это обнаружить где-нибудь еще под каким-нибудь другим именем? В чистой форме этого нельзя найти больше нигде, причем этого невозможно найти даже в самом иудаизме, где, так сказать, первозданно-чистая идея погрязла в многочисленных культовых предписаниях и обрядах. И все-таки именно иудаизм представляется мне одной из наиболее чистых, полноценных и действенных проявлений этого чувства, — и это прежде всего потому, что основополагающий принцип иудаизма — освящение жизни…

Там же

Открытие деления урана угрожает человечеству не больше, чем изобретение спички. Дальнейшее развитие человечества зависти не от уровня технических достижений, но от его моральных устоев.

Государство для человека, а не человек для государства.

Наука без религии — что хромой, и религия без науки — что слепой.

Образование — это то, что остается после того, как забыто все, чему нас обучали.

Большинство ошибок обусловлено тем, что человеческий мозг склонен принимать символ за живую реальность.

Я верю в Бога Спинозы, который являет себя в гармонии сущего, но не в Бога, который возится с судьбами и поступками людей.

Бог изощрен, но Он не злонамерен!

Нет ни одной идеи, в которой я был бы уверен, что она иыоер-жит испытание временем.

Я никогда не думаю о будущем. Оно наступает довольно быстро.

Если бы мы не жили среди нетерпимого, узколобого и дикого люда, я был бы первым, кто отверг бы принципы национализма во имя идеи о едином человечестве.

Тот, кто выступает сегодня против идеалов разума и личностной свободы, тот, кто с помощью грубой животной силы пытается насадить бесчувственный мир раболепия, не может не усматривать в еврее своего непримиримого врага.

Тяга к знаниям ради знаний, чуть ли не фанатическая любовь к справедливости, стремление к личностной независимости, — вот черты еврейской традиции, которая вынуждает меня благодарить Господа за мою принадлежность к этому народу.

Сегодня каждый еврей сознает, что быть евреем значит нести серьезную ответственность не только за свою общину, но также за все человечество.

Если моя теория относительности будет успешно доказана, Германия объявит меня немцем, а Франция — гражданином Вселенной. Если же моя теория окажется ошибочной, Франция заявит, что я — немец, а Германия возвестит миру, что я — еврей.

ФРЕЙД О ЮДОФОБИИ

Если учесть, что наука обрела в сегодняшнем мире статус религиозной моралистики древности, то австрийского психиатра Зигмунда Фрейда (1856–1539) можно уподобить самому Христу. Подобно последнему, Фрейд выделился среди коллег стремлением и способностью к синтезированию своих конкретных наблюдений и открытий на уровне всеприложимых истин. Если б даже не нынешнее заискивание перед науками, это обеспечило бы ему репутацию одного из видных мудрецов современности. Открытый им метод анализа психики был тотчас же признан как универсальное средство объяснения и формирования отдельной человеческой души. И не только: с помощью этого метода стало возможным объяснять не только поведение индивида в группе людей, но также поведение народа в истории. По сути дела, он оказался столь же универсальным, сколь марксова теория, с той, конечно, разницей, что если Маркс рассматривал триаду человек-общество-история с позиций заключительного ее звена, с позиций абстракций, то Фрейд — с позиций начального, с позиций конкретных фактов о человеческой психике. С Марксом его роднит и безусловно еврейский тип мышления, обусловленный самою традицией еврейского духа: известно, например, что еврейский мистицизм оказал на Фрейда решающее влияние.