Владимир Топорков - Наследство Страница 41

Горькие размышления получаются, только и сам такой Евгений Иванович – сколько этих ненужных семинаров готовил на потребу районного руководства. Эх, правильно говорят: всякий умён задним умом!

Машина гору преодолела, резво пошла по гладкой дороге, как раз где ячменное поле раскинулось. Нет, это не дрогнуло перед бурей.

Бобров из машины вылез, походил по посевам – на душе полегчало. Как ковёр, стелилось зелёное поле, ему ещё один июньский добрый дождь – и урожай будет.

И опять «газик» скорость набрал, легко потянул. Теперь бы посевы свёклы осмотреть и, если там всё хорошо, – гора с плеч. Но чем ближе он подъезжал к свекловичному полю, тем тоскливее становилось на душе. Ещё издали увидел он широкую чёрную полосу, уходящую к горизонту, разделившую поле надвое, и понял – снёс ветер неокрепшие посевы.

Бобров остановил машину около посадки, пошёл через поле. От края, как раз где ветер ещё разгон взять не мог, – зелёные листочки посевов сохранились, прослеживались чётко, а дальше, к середине, только траурная чернота била в глаза. Первый раз в жизни увидел такое Евгений Иванович – верхний слой земли содрало, как шкуру, чулком, и теперь почва была похожей на старческое лицо, точно от несчастья, залегли эти грустные морщины. Вот тебе и ветровая эрозия! За каких-нибудь полчаса почти полполя унесла стихия, как ненасытный зверь проглотила.

Бобров чувствовал – судорогой начало сводить тело и холодный пот как стылый дождь, накалил лицо. Вот она, судьба хлеборобская, вся жизнь на удачу рассчитана. А не выпало этого счастливого везения – и целый год впустую.

На другом конце поля заметил Бобров «этажерку» – так называют кишинёвский трактор, специально созданный для возделывания пропашных культур, и понял – прискочил сюда Иван Фролов, колхозный свекловод, работящий мужик. На корточках по плантации ползает, точно ягоду ищет.

Бобров шаг прибавил, даже одышка появилась, и, когда к Ивану подошёл, понял – как потерю близкого человека переживает случившееся тот, лицо сумрачное, с отёками, впавшие глаза краснотой налились.

Иван молча руку протянул, вялую, потную, уставился на агронома, точно ждал помощи. Но что мог сказать сейчас Бобров, тут даже утешение не подыщешь.

– Здесь раньше свёклу сеяли? – только этот вопрос и задал.

Иван помолчал, ответ обдумывая, потом сказал глухо, со злостью:

– Сад старый не надо было сносить! Кому он мешал? Вот ветра и взыграли на свободе.

Обожгли эти слова Боброва, обида как стрелой пронзила. В огород Дунаева камешки. За этим полем сад был, старый, сразу после войны посаженный. Место для него подобрали на самом взгорке с южным склоном. Последние годы он яблок практически не давал – ухаживать за ним некому, да и во фруктах нужды не стало – у колхозников свои сады на огородах, а в кооперации ответ один – некуда сбывать яблоки, тары нет, по пять копеек за килограмм, за бесценок и то не принимают, отмахиваются, как от назойливой мухи. Вот и распорядился Дунаев с садом распрощаться, послал сюда бульдозеры, и они за два дня эти сорок гектаров раскорчевали, оттащили в буерак зеленеющие стволы. Тогда его похвалил начальник управления, приехавший в хозяйство.

– Молодец, Дунаев, правильно поступил. А то мы про этот сад тысячу директив спустили – раскорчуйте, а твои земляки нынешние упирались. Пашня у нас в районе и так сокращается, то под постройки уходит, то овраги размывают. А тут целых сорок гектаров гуляет, лишние корма можно вырастить.

Он так и поступил – засеял сад люцерной. Правда, щедрого урожая не предвидится – жёлтая какая-то трава растёт, на вымытых склонах явно азота не хватает.

Стыдно было сейчас смотреть в глаза Ивану, и тут ничего в оправдание сказать нельзя.

– Что будем делать, Иван? – голос стал глухой, как после ледяной воды.

– Тут теперь один выход, товарищ агроном, – Фролов, наверное, специально тянул это слово «агроном», мол, твой воз, тебе и везти, – пересевать свёклу.

– Кто ж в июне свёклу сеет? Да и земля сухая, дождей давно нет.

– Другого выхода нет, – Фролов опять внимательно посмотрел на Боброва, – иначе одни сорняки стеной станут. Обидно только, сколько труда здесь вложил. А насчёт посева надо так поступить – собрать женщин, сегодня же семена замочить в тёплой воде, чтоб ростки наклюнулись. Тогда даже сухая почва не повредит, всходы появятся. Был у нас такой опыт.

– Ну, тогда действуй, Иван, культивируй, готовь площадь, – слова эти Евгений Иванович произнёс торопливо, как руку подал к перемирию, и добавил: – А о семенах я позабочусь, сейчас же позабочусь, как только до конторы доберусь…

Доехал Бобров и до поля Степана. Но там драмы не было – посевы сохранились, только измочалил их ветер. «Тут слава Богу, – подумалось, – посевы отойдут».

Через полчаса Бобров звонил в областной центр своему другу Николаю Артюхину, доценту сельскохозяйственного института, чтоб посоветоваться, как тот тугой узел, в который сегодняшняя буря все его думы завязала, разрубить. Он головастый парень, Николай, делом своим добросовестно занимается.

– Ну, как поживаешь, Женя? Как хлеб крестьянский? – наверное, он улыбался сейчас, постукивая пальцами по столу, есть у него такая привычка.

– Про хлеб потом. Ты подъехать сейчас можешь?

– Что-нибудь случилось?

– Да-да, случилось, – Бобров умолк, ждал ответа.

– Ладно, только машину пришли, у меня сегодня почти свободный день. Так что встретимся.

Бобров вздохнул облегчённо, сказал бодро: «Ну, пока», – и положил трубку.

До областного центра час езды да час обратно, так что шофёр как раз к обеду Николая доставит. Бобров в столовую позвонил, заказал обед, шофёру распоряжение сделал, а потом за текущие дела принялся. Первая забота – семена свекловичные, надо их замочить, как Фролов советовал. Пока бригадира искали, успел Евгений Иванович позвонить в райцентр насчёт шифера. Председатель райпо долго молчал, дышал в трубку тяжело, отрывисто – здоровье подводит мужика, сердечко барахлит – потом ответил резко:

– Не могу тебе помочь, Евгений Иванович. Торговые фонды, только за наличный расчёт. Проси в управлении, там ваши фонды.

– Да у них, как говорят, сухи лелюхи, ничего нет…

– Дави, небось что-нибудь найдут. А у меня, брат, даже застройщикам не хватает. Может быть, председатель райисполкома чем и поможет. А я тебе сочувствую, но руки развожу.

Председатель райисполкома Завьялов долго с кем-то говорил по другому телефону, просил подождать, и Бобров ждал минут десять, пока наконец Завьялов не зарокотал басом:

– Ну, здорово, Бобров! Чем порадуешь?

Завьялов – он под бодрячка работает, человек на словах, что на гуслях, и Евгений Иванович в другое время не позволил бы, что толку – только время зря тратить. Но сегодня случай особый, экстренный, неужели и сейчас отделается обещаниями? Но у Завьялова сообщение о колхозных несчастьях тоже озабоченность вызвало, он попросил подождать и наверняка за второй телефон взялся, с кем-то ругался – в трубку доносился раздражённый бас, хоть и слов всех понять было невозможно. Минуты через три сказал:

– Слышь, Бобров, ты к председателю райпо Черных своего человека посылай. Он тебе тысячу листов шифера отпустит, мягкой кровли. А насчёт досок – не проси, вшивую изгородь и тут построить не из чего, сам выкручивайся…

– Да с Черных я только сейчас говорил насчёт кровли. Отказал…

– Ну, тебе отказал, – засмеялся дребезжащим смехом Завьялов, – а мне не посмел. Ты приучайся, хоть и молодой, торгашей понимать. У них профессия такая – из любого пустяка дефицит создавать, чтоб к ним на поклон люди шли. А то кто их ценить будет? Тебе эта психология понятна?

– Да уж как понятна… – засмеялся Бобров.

– Ну вот, а к вечеру начальник управления Сергеенко подъедет, посмотрит, что со свёклой твоей делать. Держи хвост пистолетом!

Бобров, положив трубку, улыбнулся грустно, первый раз за этот тяжкий день. И то дело, хоть какая-то помощь, одна забота с плеч свалилась. Теперь надо быстрее снабженца посылать, иначе через день концов не сыщешь от обещанного, на тебя же и вину свалят – не зевай, брат, на то и ярмарка.

Николай приехал к часу дня. Он вошёл в кабинет стремительной походкой, и Евгений Иванович даже залюбовался своим товарищем – кажется, Николай подрос за эти годы, стройнее стал, излишнюю полноту сбросил. Одна только и примета возраста – серебристая прядка в волосах, да лицо укрупнилось, черты стали грубыми, резко очерченными.

– Ну, как живёшь? – Николай порывисто обнял Боброва, прижался горячей щекой и, не дожидаясь ответа, спросил: – Люба в добром здравии? Сто лет её не видел… Красавица, королевой всего нашего факультета была! Признайся, небось угробил бабу своим деревенским житьём-бытьём, а, эксплуататор несчастный? – Но, видимо, уловив тревожное состояние друга, сказал уже серьёзно, усаживаясь на стул у окна: – Ладно, о наших любимых жёнах потом поговорим. Давай о деле, я понял, что у тебя не всё благополучно, так?