Эльфрида Елинек - Перед закрытой дверью [Die Ausgesperrten ru] Страница 41

Софи внимательно смотрит на Ханса. Райнер хочет, чтобы она на него, а не на Ханса, смотрела внимательно, и швыряет на пол только что принесенный стаканчик мороженого. Прежде чем он начинает топтать разноцветные шарики, потому что они ему пришлись не по вкусу, а деньги не имеют никакого значения, когда ты вне себя, Софи произносит:

— Ты что, рехнулся?

— Стоит тебе только пожелать, Софи, и я Хансу велю, чтобы он все это вылизал.

— Ты опять ведешь себя как дитя малое.

— Я те покажу сейчас, кто тут что вылижет, — реагирует Ханс.

Официантка в черно-белом одеянии, как гибкая ласка, снует между столиками, и недоросший высший слой обращается с ней на равных, причем черно-белое сливается в серое, потому что различие тонкое, и нужен наметанный глаз, чтобы воспринимать такие различия. Некоторые говорят с ней, как равные с равной, хотя у них есть вилла в двадцать комнат в презентабельном Хитцинге. Они приходят к ней со своими ничтожными горестями, главным образом школьными, которые она пытается разрешить. Любая профессия дает удовлетворение, если работать добросовестно, эта же — в особой степени, потому что здесь общаешься с людьми. А человеческий материал, с которым здесь сталкиваешься, неплох.

— И ты, Ханс, тоже запомни хорошенько, — все зависит от того, как, а вовсе не от того, что.

Райнер говорит, что планируемое убийство или нападение суть не сумасшествие, но вполне разумный вывод, когда ты вынужден влачить существование, материальная база которого ненадежна.

Ханс говорит, что все-таки это глупость, нельзя намеренно наносить раны окружающим.

Софи отвечает, что если она поняла правильно, то делать это можно, однако исключительно лишь ради самого акта насилия как такового.

— Ну, ладно, деньги, конечно, дело второстепенное. Убийство есть не что иное, как горстка приведенной в беспорядок материи, — считает Райнер.

Софи возражает что-то, и Ханс присоединяется к ней. Он говорит, что разделяет мнение Софи.

Райнер говорит, что пусть он вообще заткнется, раз уж не имеет ни малейшего представления о диаметрально противоположных полюсах мышления— ни о его абсолютной автономности, ни о его полнейшей зависимости. Софи, желая его подразнить, говорит Райнеру, чтобы тот шел учить уроки, а потом разрешает поразмышлять над тем, что хорошего он себе купит на добытые деньги. Райнер орет, что плевать ему на деньги, так же точно, как и Софи на деньги плевать, он ничем не отличается от Софи, и восприятие его тоже ничем не отличается.

— Может быть, купишь себе велосипед, — продолжает Софи, — или полезные книжки, конструктор…

А теперь пускай он уходит, она сегодня с Хансом договорилась встретиться, а не с ним, так вот пусть он за ней и не шпионит.

Ханс говорит, что согласен с мнением Софи.

Райнер объясняет, что некто, контролирующий ситуацию, не шпионит вовсе, потому что все нити в его руках. А еще он написал стихотворение специально для Софи, в котором окончательно расправляется с христианским мышлением, так что теперь оно не в счет, раз и навсегда.

Софи говорит, что Райнер будет строчить свои стихи и тогда, когда станет угодливым чиновником на государственной службе. Ханс говорит, что он тоже так думает. Софи отчетливо чувствует, как Райнер доходит до предела, словно во время мастурбации, когда приближается оргазм. Ханс говорит, что он придерживается того же мнения, что и она. Он полностью под этим подписывается.

— Вахлак полуграмотный, — вопит Райнер, и багровые пятна мелькают у него перед глазами. А еще у него перед глазами Ханс и Софи, поющие в унисон, и спелись они, кажется, очень основательно. И он тут лишний. Нет, это все наносное, а вот между ним и Софи, напротив, — глубина. Глубина идет не вниз, она простирается внутрь. Он говорит, ему дела нет ни до Бога, ни до своих родителей, которых он ненавидит, вот именно! и Бога этого тоже ненавидит, и оттого-то он один более свободен, чем они оба! Он решил твердо, что ничто не имеет ровно никакого значения. Но сначала им следует узнать, чтб же есть это самое Ничто, которое есть ничто.

— Здесь я должен полностью согласиться с Софи, — говорит Ханс, а пока я наконец-то дам тебе в рыло, Райнер.

Однако Софи удерживает его. Райнер замечает, что Ханс является посторонним элементом, мешающим жизни Софи, что, однако, не следует смешивать с посторонним субъектом. Потому что Ханс в действительности для Софи лишь объект, предмет, и больше ничего.

— Ах, черт, я, оказывается, кошелек дома забыла, — восклицает Софи. — Дай-ка мне деньжат до завтра, ведь это я Ханса пригласила и угощаю.

Райнер, который знает, что не должен быть мелочным, чтобы не показаться мелким, тут же расплачивается. Не без того, чтобы ясно не показать Хансу, что именно он за него платит.

Софи выглядывает из окна наружу, в тихую улочку с виллами.

— Тут я полностью согласен с Софи, — говорит Ханс.

***

Мать по ночам все чаще вскрикивает от боли, и эти звуки доносятся до чувствительных и сильно навостренных ушей подрастающего сына и подрастающей дочери. Они не раз слышат, что отец хочет застрелить мать, потому что она провинилась, совершив преступление против института брака. Райнер знает, что никакого преступления не совершалось, просто жизнь ее так безо всякого смысла и завершается, а совершать она никогда ничего не совершала, да и с кем она могла бы что-то совершить, с ее-то теперешними телесными формами. Жизнь матери предстает как долгая вереница лет, лишенных всякого смысла, подобно тому как низшие классы общества суть не что иное, как длинные вереницы людей, из которых никогда ни один человек не выделяется на общем фоне. Они застревают там, да так и остаются в пошлой заурядности, никогда не вскарабкиваясь на следующую ступень. Лишь случайно кто-нибудь из них попадает наверх, где больше места, где можно развернуться, где есть какое-то развитие. В джазовых подвальчиках сидят обычно граждане второго сорта, шансы которых невелики, они слушают Райнера, который вновь пространно разглагольствует все равно о чем, будь то о Боге или о современном направлении «холодного джаза» и его композиционных структурах. Одноклассники стараются улизнуть, едва завидев Райнера, им слишком хорошо известно: их ожидает занудный монолог, невозможно будет и словечка вставить. Парень этот — тоска смертная. Дёру отсюда. Даже если некоторые его соученики во многом разбираются лучше Райнера, он ведь все равно им и рта не даст раскрыть.

Когда мамочка испускает ночью тихие ойканья, на следующее утро Райнер смотрит на отца так, что тот сразу же говорит, обращаясь к свидетелям: «Вы только полюбуйтесь на этот взгляд! Он же что угодно может сделать с собственным отцом»!

За завтраком Анна упрекает свою мать, что та исковеркала ей жизнь, а Райнер предрекает своему отцу, что лично он, Райнер, ему, отцу, жизнь еще исковеркает.

Райнер является натурой лидерской, что сразу же становится очевидным для всякого, однако никто не берет на себя труда вглядеться в него повнимательнее. Поэтому можно не сомневаться в том, что он станет вожаком, когда будет предпринято нападение с целью грабежа.

Все не сводят с него глаз, ожидая, что же он предложит относительно предстоящей акции. Софи больше всех не сводит с него глаз, и зарождающаяся симпатия перерастет в любовь. Следующий шаг— не подвергать любовь сомнению: она тут как тут.

Он лично постиг и познал ужас, — и в этом сила Райнера. Часто ужас приходит к нему в облике сна: Райнер ночью идет по улицам, с деревьев опадают листья, падают и засыпают его с головой. И когда он пишет стихи, побуждают его к этому либо книги, либо погода.

Сегодня в школе директорский день, значит, в виде исключения, уроков нет. Непривычно свободный день распадается на торопливо разбегающиеся по сторонам виды деятельности, в которых участвуют самые разные персонажи в самом разном и постоянно меняющемся составе. Райнер рано уходит из дому, держа путь в слесарную мастерскую и лелея намерение заказать дубликат ключа от отцовского футляра с пистолетом по дилетантски изготовленному восковому оттиску. Он не знает еще, зачем это делает, но, вероятно, намерен спрятать пистолет в безопасном месте, чтобы его папочка не застрелил насмерть его мамочку, о чем ей неоднократно было объявлено без сколько-нибудь достойных упоминания последствий. Только ведь как знать, как знать… Как бы то ни было, одно совершенно ясно: нет пистолета, нет и выстрела. Позднее Райнеру придется убедиться в том, что ключ не подходит совсем и не закрывает, ведь не было еще такого, чтобы что-нибудь, сделанное Райнером, срабатывало на сто процентов, за исключением тех случаев, когда речь идет о мозговой деятельности. Все дело в том, что Райнер — человек рациональный. Бог есть Богочеловек (Иисус), а вот Ханс — человек действия, которого нужно направлять. Он начинает думать лишь тогда, когда уже слишком поздно. Чаще всего он творит какие-нибудь глупости. Тут Райнер только еще жару поддает и отдает противоречивые приказы, которых никто не понимает и которые поэтому каждый выполняет по-своему, а не так, как подразумевалось.