Камилл Бурникель - Темп Страница 41

Они обратили внимание на зимний сад, на освещенные столики и толчею гостей под большой люстрой и под освещенной крышей-витражом. Прожекторы были спрятаны за группами карликовых пальм, и Арам впервые подумал, настоящие они или искусственные. Все это напоминало фойе театра или маленький оперный зал, в котором оборудовали площадку для бала.

Они пересекли холл, прошли мимо бюро приема и пошли по галерее вдоль ресторанного зала, сверкающего огнями и пустынного, зияющего в ночи своими огромными окнами.

Арам обратил внимание на ее походку. О чем она могла думать? Она раскачивалась взад и вперед, как это делают сверхсерьезные люди, погруженные в размышления, которые, предаваясь своей интенсивной философской гимнастике, как бы испытывают потребность воткнуть в землю какие-нибудь суры, посадить в почву их предписания, чтобы они дали там корни. При этом шаг был мягким. Сейчас она ему казалась более высокой, более стройной, чем он ее себе представлял, когда думал о ней днем. Может быть, менее беспечной, чем когда увидел ее выходящей из воды. Очевидно, это было связано с ее колебаниями относительно того, о чем говорить. Однако ее молчание в тот момент, когда она проходила перед всеми этими зеркалами и освещенными витринами, только усиливало в нем ощущение ее присутствия.

— Вам случается видеть сны и потом их вспоминать?

— Всего один! — сказал Арам. — Я никогда не вижу этих вещих штук, которые люди рассказывают, когда событие уже произошло.

— А что именно? Какой сон?

— Банальный, из самых обычных: лечу очень высоко и планирую.

— А пейзаж… внизу?

— Никакого пейзажа… Пустота.

Дойдя до конца центральной аллеи с раковиной работы Лалика[57] в нише, выполненной с каскадом разноцветного стекла, они повернули обратно и в конце концов оказались в атриуме, внутреннем дворике в римском стиле с высокими порфировыми колоннами, увенчанными капителями из позолоченной бронзы. Стеклянные двери бесшумно расступились перед ними. Они пересекли портик и прошли по слегка покатой кривой до двух ярких шаров у входа в отель.

— Вам нужно было бы набросить что-то на плечи, — заметила она, поправляя на своих плечах куртку с подкладкой из овчины. — Арам, обратив внимание на ее очень неженский покрой, подумал, что Ретна, очевидно, взяла ее перед тем, как присоединиться к нему в кино, в шкафу Шинкера, своего знакомого, своего boy-friend[58] — теперь это слово звучало несколько старомодно. — Что-нибудь такое, на улице немного прохладно, — добавила она. Однако она ничего не сделала для того, чтобы избежать близости воды, где эта прохлада, естественно, чувствовалась больше.

— Я знаю эти места, не беспокойтесь за меня, — сказал Арам. — Местные жители могли бы подтвердить, что я здесь родился. Во всяком случае, я здесь вырос… Впрочем, кто знает, где мы рождаемся…

Они пересекли дорогу, обочины которой были забиты выстроившимися наискосок машинами, потом лужайку, освещенную источником света, расположенным на уровне травы, такой ярко-зеленой, что она казалась столь же нереальной, как освещенная рефлекторами трава на скаковом круге. Небольшие белые плитки позволяли пересечь этот газон, как японский сад, — одинаковыми и мелкими, как у японочки, шажками.

Дойдя до берега озера, Ретна, вместо того чтобы направиться в сторону города, в более светлую, хотя и столь же пустынную зону, пошла в другом направлении. Арам, вероятно, воздержался бы идти в ту сторону, где после Гравьера и обнесенных оградой садов, обступавших изолированные дома, через восемь или девять сотен метров находились доки с лодками и катерами, а еще чуть дальше участок сухого дока. Если смотреть на «Ласнер-Эггер» оттуда, то он вызывал ассоциации с каким-то огромным трансатлантическим лайнером, поставленным с зажженными огнями в сухой док. Но зато дальше идущая вдоль озера дорога из-за густой растительности терялась вдруг в пятнах довольно густой темноты.

— Вам, наверное, лучше надеть вашу куртку, — сказал он.

— Это не моя куртка, — ответила она, подтверждая правильность хода мысли Арама о ее принадлежности. Потом добавила: — Забавная манера вот так беспокоиться друг о друге… это избавляет нас от необходимости разговаривать.

Постепенно их окутали сумерки, запах почти неподвижной воды, обступила тишина, лишь изредка нарушаемая хлопаньем крыльев проплывшей наискосок птицы или криком какой-нибудь другой птицы, доносящимся из травы.

Арам в конце концов спросил, правда ли, что она стучала, а он не ответил? Таким образом можно было уточнить, действительно ли это была она, и узнать о ее намерениях.

— Конечно же нет. Как можно? Я только написала несколько слов и сунула записку под дверь. Я приходила на ваш этаж за одним человеком.

— Вы работаете в городском агентстве?

— Вовсе нет! — воскликнула она. — Почему вы так предположили?.. Мне случается возить людей туда-сюда… это дает мне немного на карманные расходы… А иногда я присматриваю за детьми, день-два… иногда дирекция просит меня почитать кому-нибудь, проводить к врачу, в церковь… Похоже, я на хорошем счету. И с рекомендациями, само собой разумеется.

— Вы студентка?

— Была. Не захотела продолжать.

— Ваши родители живут в Монтрё?

Она засмеялась.

— Угадайте, — сказала она. — В Саскачеване, в Канаде. Вы любите снег? Пургу?

— Вы что, захотели увидеть Европу? — спросил Арам, вспомнив про объявления, публикуемые в «Гостеприимстве», и подумав, не началось ли приключение Ретны именно таким образом. Но тогда почему Монтрё, а не Рим или Париж?

— Это из-за одной молодежной группы симпатичных мальчиков и девочек, которых я встретила в Шенноне, в аэропорту, и которые направлялись в Швейцарию на концерт кельтской арфы. Они потом уехали в Коннемару, а я осталась здесь.

— Очень привлекательный уголок, — сказал Арам. — Праздник нарциссов. Золотая Роза. Здесь редко давят собак. Навалом стариков. Здесь довольно мало самоубийств. Вы знаете Стоуна?

— Ансамбль?

— Нет, писателя. Ирвинга Стоуна, боже мой!.. Ирвинг утверждает, что Монтрё не имеет себе равных по части поддержания людей в форме и что здесь никто не умирает. Это как Ирландия, ваши друзья, должно быть, вам это говорили: там тоже никто не умирает, просто превращаются в призраки. Я мог бы рассказать вам историю, которая произошла со мной в Уиклоу… но, очевидно, в другой раз.

В этом месте растительность образовала нечто вроде темного туннеля. Она подождала, пока они из него выйдут.

— Теперь у меня здесь комната… однокомнатная квартирка… неплохая… и вот эта работа здесь… уже вторая с тех пор, как я в Швейцарии.

— А вы приехали?..

— Год назад. Почти год.

Она приехала вскоре после его последнего приезда в «Ласнер»; через несколько месяцев после того, что произошло в Гштаде.

— А что вас еще интересует помимо этого?

— Путешествия!.. Банально, я понимаю… То же, что вы говорили про ваш сон.

Она прошла немного вперед, думая, что он задержался, чтобы помочиться. Однако он облокотился о перила и смотрел на какие-то заросли травы метрах в тридцати, на другой стороне дороги. Ретна возвратилась к нему и прислонилась спиной к перилам, лицом к озеру.

— Вы бы никогда не поверили, я прожил здесь до одиннадцати, почти двенадцати лет.

— И были счастливы?

— Как может быть счастлив гамен. Здесь так говорят, гамен. Только потом все кончилось довольно плачевно. Ссора… с одним человеком, которого я тогда любил.

— Такое не забывается, — сказала она.

— Совершенно дурацкая история… Тут была оранжерея, — начал он, — и я застал… Только зачем я все это рассказываю?

Внезапно у него возникло ощущение, что с момента своего возвращения он попадается во все эти воспоминания, как в сети.

— Слишком счастливое детство, это всегда заканчивается каким-нибудь фиаско, — сказала она несколько назидательно. — От него остаются только комплексы или сожаления. Зачем к нему возвращаться?

— Это вы, — заметил ей Арам, — это вы повели меня в ту сторону. Тогда вот это нагромождение обломков и ежевики, которое вы видите, называлось Гравьером.

И он добавил почти с яростью:

— Чего они ждут и не сносят эти развалины?

— Не думаю, чтобы они собирались делать это, — спокойно возразила она. — Прежде всего, это не развалины и там нет никаких обломков… Рядом с отелем, как можно!.. Они даже оборудовали там комнаты для персонала, находящегося на стажировке, для молодежи, кончающей школу гостиничного дела. Одну из них могла бы получить и я.

— Вы?

Подобный вариант ему показался поразительным, удивительно неуместным, хотя он и не смог бы объяснить самому себе причину такой самопроизвольной негативной реакции. А Ретна продолжала свои объяснения, не догадываясь о том смятении, которое вызвала в нем.