Абель Поссе - Долгие сумерки путника Страница 41

Фонтан был преисполнен уверенного спокойствия. Все подчинялось непреложным экономическим законам, подкрепленным накладными и отчетами о погрузке.

— Придется оплатить, только и всего… — сказал он.

Сумма была обычная, но для нас чрезвычайно крупная. Все мы приуныли. Я чувствовал, что даже не в силах рассердиться. Это была коммерческая действительность, речь шла о торговых перевозках, никак не связанных ни с папской буллой, ни с гуманными чувствами епископов и самого императора.

И вот тогда мне пришло на ум предложить ему взамен единственное, что оставалось у меня, чтобы там встретить свой смертный час, — мой дом на улице Пимьента.

Все с той же деловитостью, без сочувствия или неприязни Фонтан де Гомес приказал своим конторщикам немедленно осмотрегь дом и оценить его.

На том встреча наша завершилась. Я подумал, что мог бы попросить у Лусинды и Мохамеда помощи для насильственного освобождения сына. Однако Амадис был слишком болен, чтобы выдержать трудные перипетии похищения и долгий путь бегства.

Короче, я смирился. Я разочаровал Брадомина и самого каноника, который со своими неистовыми францисканцами жаждал поскорее встретиться с епископом.

Я почувствовал, насколько я устал и изнемог.

Я еще боролся, но уже не веря, что борюсь за жизнь. Ибо уже не ощущал жизненной силы ни в себе, ни во взгляде Амадиса, все более тусклом. Я утратил свое изначальное праведное негодование.

Писари Фонтана рассчитали, что можно снести стену гостиной и поставить там трактирную стойку.

Тем, кто возвращается ночью после посещения шлюх на улице Агуа, негде выпить бокал вина и съесть горячее на закуску. Да, верно, мысль удачная.

На следующий день к полудню дело было сделано, и, если выражаться образно, я опять вложил в ножны шпагу, не обагренную человеческой кровью.

Писец составил акт и получил распоряжение передать мне товар с Ареналя.

Хотя настала уже поздняя осень, но полдень выдался яркий. У писарей Фонтана бумаги были в порядке, смотритель нас сопровождал до площадки с грузами. Мы немного задержались, ждали кузнеца, чтобы разбить цепи. Лусинда и Эуфросия плакали. Брадомин пожелал прийти во что бы то ни стало. Он никогда не видел индейцев так близко, и ему наверняка требовалось хоть немного наполнить реальностью его вымышленные похождения в Америке (кажется, он теперь выдумал какого-то тирана в Мексике).

Женщины обмыли Амадиса, а его товарищей из этой грязной клетки передали, согласно составленному нотариусом документу, братьям монастыря в Уэльве[99], имеющего обширные орошаемые участки, где, наверно, побольше солнца и тепла, чем в холодных краях Фландрии, где индейцы уж наверняка умерли бы, как о том говорит опыт. (Священники в Уэльве владеют оливковыми плантациями, и я сумел уговорить четырех индейцев согласиться жить на этих сухих благородных землях, похожих на их равнины). Амадис не мог ходить. Мы несли его на руках до кареты на улице Фуэнтес.

Я настоял, чтобы он поел фруктов и кукурузных лепешек с рыбой. (Эуфросия хотела его «подкрепить» чесночным супом и фасолью с кровяной колбасой, какую готовят в ее астурийской деревне.)

С тех пор прошло не более десяти дней.

Я помыл Амадису ноги, пока он дремал, они были как мои когда-то.

К вечеру он проснулся, выпил немного воды, и мы поговорили на том давнем языке, который я двадцать пять лет носил в себе, будто ожидая этой чудесной беседы со своим сыном.

Он мне повторил, что Нубе жива, Нубе свободна. А вот Амария умерла. Амария должна была умереть, но не так, как это случилось.

Много времени спустя после моего ухода из племени появились другие белые люди со своими кораблями, не потерпевшими крушение, и со всяким оружием. С собаками и лошадьми. Это были люди из большой экспедиции жестокого Эрнандо де Сото, человека, который убивает на своем пути все живое, который противится земному Подателю Жизни, сказал Амадис.

Случилось это намного позже того, как касик Дулхан возвратился в открытые, беспредельные просторы.

Капитаны Сото появились внезапно. Они сразу же поделили между собой деревни и отправили мужчин на плантации и расчистку берега. Священники заставляли мужчин принимать католическую веру. Вся прошлая жизнь этих племен лишалась смысла. Когда убивали богов, приходил конец племенам.

Амадиса погнали работать на прибрежную плантацию на землю, принадлежавшую кевенам, под началом некоего Мендисабаля, который жил, окруженный собаками, и объезжал плантации с бичом в руке. Играя в карты, он потерял все свое состояние и продал индейцев, в их числе и Амадиса.

— А Нубе?

— Нубе свободна, свободна, — повторил Амадис.

Дулхан перед смертью ее удочерил и передал ей звание касика. Она стала воительницей. Она очень высокая, не похожа на женщин своего племени. Она научилась всем военным приемам.

Когда прибыли испанцы, они, как и в других местах, распределили между собой женщин. Нубе искали, потому что она славилась своей красотой, но она скрывалась в горах с военными вождями. Чтобы не даться врагам в руки и не быть изнасилованной, она со своими воинами ночью проникла в деревню — они угнали табун лошадей и взяли щенков от свирепых собак. Потом ушли в пустыню, прихватив еще и оружие неприятелей.

— Они вырастили собак. Скрещивают их с волками, с тиграми. Собак у них много, а мужчины учатся ездить верхом, так как и лошадей у них много. Все они ушли далеко в пустыню, много дальше Дороги коров. Люди знают, что Нубе вернется, она касик — богиня для многих племен… Но это будет не скоро. Она идет по пути северной звезды, в холодные края, где озеро большое, как море. Куда христиане никогда не доберутся… Это страна орлов…

Пока он говорил, я растирал ему руки и щиколотки ароматическим уксусом, потому что у него были сильные боли в суставах.

Потом он мне поведал о жестокой смерти Амарии.

Амария думала, что заморские собаки и лошади понимают по-испански. Амария, по словам Амадиса, была уже очень старая. Никто из жителей равнины не был бы так жесток, чтобы продлить ей жизнь. Но один сержант по имени Видела взял ее в услужение, чтобы она мыла посуду и готовила морскую рыбу (этому Амария научилась у меня, она готовила по моему вкусу).

Видела дурно с ней обходился, презирал ее. Он знал, что она «знала испанцев времен Нарваэса», и не терпел, чтобы она носила имя «Амария», по мнению сержанта, не подобавшее индеанке, так как оно напоминало о Святой Деве, нашей Госпоже.

Однажды, напившись допьяна, Видела и его друг Саласар (продавший Виделе несколько сторожевых псов, еще щенят, выдавая их за потомков волкодавов) решили избавиться от Амарии, испробовав на ней свирепость псов из породы собак Сото.

Они дали Амарии исписанный лист бумаги — письмо для «кабальеро Кабеса де Вака», которого она не раз упоминала. Сказали, чтобы отправилась к дому губернатора — а это одна лига, — показала письмо, и тогда ее освободят.

Они выждали, чтобы испытать чутье своего пса, пока она прошла пол-лиги, и выпустили его. Сами же верхом последовали за ним поглядеть на его работу.

Амария, видя, что за нею гонится пес, испугалась, села на землю перед разъяренным зверем, у которого шерсть стояла дыбом и торчали клыки.

И туг Амария попробовала поговорить по-испански.

— Собака, сеньор собака, — сказала она, — я несу это письмо сеньору губернатору… Не трогайте меня, сеньор собака!

Пес посмотрел на нее и расслабился. В недоумении он два раза обошел вокруг Амарии и помочился на нее, как делают собаки на углах домов[100].

Если и собака ее освободила, казалось, чего уж больше. Но Амария уже не хотела жить. Она легла в какой-то полусожженной хижине, дождалась полнолуния и, когда оно наступило, скончалась.

Она знала науку умирать, когда человек этого захочет и это необходимо. Науку, известную далеко не всем людям равнины.

Известно, что в Севилье, да и во всей Испании лучшие лекари, или врачи, или целители — это евреи. И с тех пор как наши благословенные Католические короли их изгнали в 1492 году, народу умирает все больше и все более трудно.

У нашего пекаря есть зять, выдающий себя за весьма благочестивого христианина, которого, зная его ученость в медицине, люди приглашают тайком, даже священники из инквизиции. Зовут его Ариэль Солорсано. Я попросил Лусинду пригласить его и отнести в виде предварительной платы серебряные канделябры моей матери и столовые приборы с рукоятками из слоновой кости.

Солорсано пришел вечером. Осмотрел Амадиса очень внимательно. Послушал дыхание, пощупал пульс. Проверил кровообращение — как проходит кровь по ступням. Заставил его сгибать ноги в коленях.

Потом отозвал меня в сторону и сказал:

— У него в костном мозге осела сырость. Я полагаю, что осушить его кости не удастся. Причина в том, что он три месяца был связан и постоянно находился в воде, скопившейся в трюме. При дыхании слышатся хрипы, потому что легкие его изъедены болезнью. У него там жидкость, он плохо дышит. Но самое худшее — его взгляд. Разве ваша милость не видите, что его взгляд затуманен, как у людей, не желающих жить? Конечно, видите…