Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака Страница 41

И мы начали разбирать ошибки. Тоха изнемогал.

— Да я сроду так не учился! — сказал он.

Васька молча сопел.

На следующий день мы повторили эксперимент.

— Пишите медленно. Вспоминайте всё, что мы вчера разбирали. И проверяйте, проверяйте свой диктант. Проверяйте — как своего, родненького!

У Васьки оказалось шесть ошибок, если без запятых. У Тохи — двенадцать.

— Молодцы! — сказала я. — К концу лета мы, наконец, напишем на настоящий трояк. Ну, а завтра…

— Ма, ты же завтра дежуришь!

— Точно, дежурю. Завтра — дежурю, послезавтра — сплю. Но вы-то — не дежурите. И, поэтому выучите стихотворение.

— Нет! — выдохнул Тоха.

— Нет! — сказал Васька.

— Да, — сказала я. — Но ладно, недлинное. Пушкина будем учить.

Я сняла с полки томик и полистала.

— Ну, хоть вот это.

И я показала им стихотворение длинное, на два листа.

— Нет! — взвыли оба.

— Ладно, шутка. Вот, вот это. Я его сама люблю, и буду сама вместе с вами повторять. Вот!

Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…

— Ну, это ещё ничего, — сказал Васька.

— Вот вам задание, на два дня. А потом — снова будем писать, так что не расслабляйтесь.

Придя через сутки с дежурства, я слышала, как Тоха бубнил на балконе — о том, что «на свете — счастья нет, но есть покой и воля». Мне было и грустно, и смешно.

Стихотворение они выучили.

— Нет, про «покой и волю» — я понимаю, — сказал Тоха, после того, как вполне прилично, «с выражением», рассказал стихотворение. — Но куда этот «усталый раб» замыслил побег, и почему он — усталый раб?

— А ты, Васька, как думаешь?

— Ну, я думаю, что он в рабстве был, — сказал Васька. — Был в рабстве, и решил бежать. Ну а где ему жить-то, когда он сбежит?

— Где-нибудь в пещере, в горах! — стал развивать Вась-кину мысль Тоха. — Там надо трудиться, чтобы себя прокормить. Охотиться, рыбу ловить…

— А как понимать это — «трудов, и чистых нег»? Что такое — «чистых нег»?

— А что такое — «нег»? — спросил Тоха.

— Удовольствий. Радостей, — ответила я. — Получается, что в обитель трудов и чистых радостей. Ладно, не мучайтесь больше. Тут говорится о человеке, который испытал многое в жизни, и понял, что ни в чём на свете нет радости, как только в покое и свободе.

— Да! Это точно! — вставил Тоха. — В свободе!

— Но тут ещё одно условие есть, для этого человека, который решил обрести и покой, и волю.

— Какое условие?

— Тема уж очень такая… Ну ладно, я вам скажу, как я это понимаю. Дело в том, что нет их в нашем мире: ни свободы, ни покоя. Потому что всё, в этом мире, не вечно и переменчиво. Всё — может уйти, умереть. Да?

— Да. Так где же тогда эта «воля»? — спросил Тоха. — Где же есть такое место, которое не меняется?

— Там, где вечность, полнота всего сущего, и любовь. В Боге.

— А-а-а…

— Что «а-а»? Как может быть человек свободен в этом мире, когда он всё время чего-то хочет и куда-то стремится? И зависит от своих желаний. Бог — это свобода. Это полнота знания и полнота любви. Любви! Вот уж куда нельзя человека насильно загнать, так это — к Богу. Только свободно и добровольно. Можно ли полюбить из-под палки? И каждый в своё время к Богу приходит.

— Когда?

— Когда поймёт, что к чему. Когда додумает свою мысль до конца. Тогда приходит человек к Богу и принимает все Его законы. И ещё говорит: «Боже, какой же я был дурак, что раньше к Тебе не пришёл»!

— Что-то это слишком сложно, — сказал Тоха.

— А какие эти законы? — спросил Васька. — Мы их знаем?

— Мы их чувствуем. Иногда — чувствуем, как совесть.

А чтобы мы знали точнее, нам даны заповеди. Заповеди — это и есть законы, которые надо принять добровольно и по любви. Это — как бы Бог объясняет нам, людям. Как нам надо жить, чтобы не оторваться от Бога. Или — чтобы прийти к Богу. Кому — как.

— Так не бывает, — сказал Тоха, — чтобы человек добровольно решил какие-то законы выполнять!

— Бывает. Вот человек, в этом стихотворении, понял всё и решил уйти в монастырь. В «обитель дальнюю». Чтобы там, в монастыре, жить по Божьим законам. И найти там — свою чистую радость, свой покой и свою свободу.

— А в монастырь-то — зачем?

— Трудно человеку, в мире живя, полностью заповеди выполнять. Да и в монастыре — тоже нелегко. Я же говорю: человек оставляет всё мирское, чтобы по Божьим законам жить.

— Как это — оставляет?

— Да по разному. По. разным причинам люди мир оставляют, разными путями идут. Но истинно мудрые, в конце концов, приходят к Богу, и говорят Ему: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Здравствуй, Господи, я оставил мир, и пришёл к Тебе.

— Что-то не верится. А «раб»? Раб почему?

— А «усталый раб» — это не обязательно раб физический, раб — в рабстве. Усталый раб — это я, например. Или — вы. Только вы… ещё не очень устали. Вам ещё покувыркаться хочется, побегать по этому миру.

— А почему рабы?

— Рабы — но только Божьи, а не человеческие рабы. Мы все — рабы Божьи, вот в чём суть. Мы сами не в силах выполнить Божьи заповеди. И поэтому мы болеем, и умираем. Мы — не в силах вырваться из этого рабства.

— Из рабства смерти? — подал голос Васька.

Из рабства человеческой смерти. Сами мы — не в силах. И только Бог вытаскивает нас из смерти и может сделать нас свободными. И чем раньше человек это поймёт, тем лучше.

— А как это — Бог вытаскивает? Мы ведь всё равно умираем? — снова спросил Тоха.

— Бог искупает нас от рабства вечной смерти. От вечной! И ты, Тоха, не можешь совсем этого не знать. Ты же — крещённый! Пришёл Христос, Сын Божий, и отдал за нас Свою жизнь. В жертву. Искупил нас, на кресте. От смерти — искупил.

— А, я это слышал! Нам рассказывали!

— Значит, знаешь. Только вот, смысла не понимаешь.

— Угу…

— И вот, Бог и говорит нам: вы уже искуплены, и теперь — только пожелайте же, наконец, свободы! И свободно придите ко Мне. Придите ко Мне с любовью, как Мои любимые дети!

— Что, мам, только в монастыре свобода? — спросил Васька.

— А я — не хочу в монастырь! — вставил Тоха.

— Нельзя всё понимать так буквально. В Боге — свобода. А монастырь — это собрание людей, которые к Богу стремятся. В миру труднее. Мир тебя на части рвёт, своего требует.

— И что, всем надо — в монастырь?

— Да не всем. Не всем — надо, не все и могут. Люди-то разные. Не всем в монастырь надо, а к Богу — всем надо. Но свободно! Добровольно! Вот в чём суть!

— Да… — протянул Васька.

Глава 30

На следующем занятии я диктовала им десять заповедей. Из той книжки, которую приносила Тохе в психушку. Потом положила книгу на середину стола и сказала:

— Исправляйте сами свои ошибки, а потом скажете мне, сколько у кого.

У Васьки было пять ошибок, у Тохи — одиннадцать. Как мы не философствовали, но вырваться из «пары» по русскому не могли.

— Не убий — понятно, — сказал Тоха. — Не укради — тоже. Хотя все воруют. А вот не прелюбодействуй…

— Ну, во-первых, воруют — не все.

— Почти все. Вы, Наталья Петровна, разве не знаете, как у нас в интернате воруют?

— Это ты что, опять про свои обои?

— Ну, про обои. Нет. У нас окна спальни выходят как раз на кладовую. Так мы и смотрим каждый вечер, как туда люди с пустыми руками заходят, а с полными сумками — выходят. Бухгалтерия вся, завхозиха, да ещё кое-кто… А когда в прошлом году была машина с гуманитарной помощью, то через два дня приехал такой маленький грузовичок, и всё перегрузили обратно, и увезли.

— Откуда ты знаешь, что грузили?

— Да ну, Наталья Петровна, мы же не слепые! А вы, Наталья Петровна, вы за всю свою жизнь — разве не украли ничего?

— Украла.

— Ну, вот видите!

— Я потому и человек. Могу ошибаться. Но могу и понять, что так нельзя. Могу покаяться, и перестать. И ты — можешь.

— Нет, я не могу!

— Не можешь сейчас — потом сможешь. Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Это значит, что до последнего твоего дня, до смерти твоей — Бог ждёт тебя, чтобы ты покаялся и пришёл к нему. Добровольно! Как мы вчера говорили — свободно и с любовью. Чтоб ты понял, что «не укради» — это значит — «не укради», и больше ничего. Никаких компромиссов.

— И не прелюбодействуй… так же?

— Во всех заповедях — что сказано — то и есть.

А как же… Нет, у нас девчонки… Многие с двенадцати лет уже с ребятами. И любовь всякая, и за деньги девчонки продаются. А иногда — старшие к младшим лезут. И не сделаешь ничего, никто не заступится за тебя. У нас в том, в прошлом интернате, такое было, что не хочется говорить. А вы говорите — «не прелюбодействуй». Да вас бы там… засмеяли бы, или прогнали. Или поймали бы ночью, и…

— А это уже и есть наше, человеческое. А не Божеское. Божеское, вот оно: «не прелюбодействуй»! Получается, что ты и есть — «усталый раб», раб мира. Воруешь, прелюбодействуешь. Понял? Потом начинаешь что-то понимать и «замысливаешь побег». Понял?