Таир Али - Идрис-Мореход Страница 41

Взошел молодой месяц — кончики серебряных рогов, повернувшись против часовой стрелки, смотрят вниз.

Пока Фатима–ханум разбирает постель, Идрис Халил пытается угадать под складками ее ночной рубашки растущий живот. Бабушка уже беременна первым из шестерых своих мертворожденных сыновей — все они, напуганные странными изломами времени, родятся до срока. Выживет лишь седьмой. Мой отец. Банальная арифметика магических чисел.

— Что так воют собаки! Дурной знак! — Она стоит спиной ко мне, волосы распущены по плечам, на ногах толстые вязаные чулки.

— Собаки? А что им еще делать в такой холод!.. Гаси свет!

Она щелкает выключателем, и в комнате наступает темнота. Отсветы огня, просачиваясь сквозь круглые отверстия в заслонке печи, мечутся по деревянному полу. За окном серебрится заснеженный сад.

В последний вечер зимы 1920 года Идрису Халилу в последний раз явился странный призрак в муслиновом платье — но если раньше, объединяя в себе черты Ругии–ханум и покойной мадам, он был как бы двуликим, то теперь он еще приобрел характерные бабушкины губы и даже ее походку…

Призрачная женщина, единая в трех лицах.

Она появилась, держа перед собой медный таз, почти до краев наполненный водой.

— Что это? — спрашивает Идрис Халил, пытаясь скрыть смущение. Женщина молча ставит таз у его ног.

Неподвижная вода без искажений отражает лицо дедушки с молодцеватой щеточкой усиков под тонкими крыльями носа и приземистый минарет старой мечети, справа от которого в окружении бесчисленных звезд рогами вниз висит молодой месяц. Наклонившись вперед, он недоуменно рассматривает свое отражение, как вдруг по воде начинают расходиться круги, вначале медленно, с паузами, потом быстрее и чаще…

— Да что же это? — вопрос повисает в воздухе, трехликий призрак прикладывает к губам указательный палец. В его прекрасных глазах тревога и любовь.

…Идрис Халил проснулся в тот самый момент, когда потолочная лепнина покрылась паутиной трещин, а вокруг кровати уже с грохотом стали падать куски штукатурки…

Вращаются все девять небес: от первого до последнего. Оглушительно бьют все часы сразу, на острове Пираллахы дрожат заснеженные сосны.

В кромешной тьме он мечется по комнате, пытаясь найти Фатиму–ханум.

— Где ты?.. Где ты?.. Я не вижу тебя!..

Со скрежетом распахнулась заслонка печной топки, повисла на одной петле, на ковер, освещая багряно–красными отблесками ползущие по стенам трещины, посыпались угли.

Из запертых конюшен несется безумное ржанье лошадей.

Прикрыв голову руками, бабушка стоит на коленях в углу спальни.

Трещины добрались до подоконников, лопнули стекла. Через мгновенье в столовой стала опрокидываться мебель.

Толчки сотрясают гибнущий особняк. Спальня охвачена огнем, едкий дым стелется по полу. Выскакивая из своих гнезд, под ногами прыгают паркетные доски. Они пробираются по коридору к столовой, чтобы оттуда выбраться в сад, но на половине пути Идрис Халил вдруг понимает, что пройти через застекленную веранду им вряд ли удастся. Время вышло. Он хватает Фатиму–ханум за косы и тащит ее в противоположную сторону, к парадной двери.

Это и спасло их. Успев сделать лишь несколько шагов, они услышали, как у них за спиной обрушилась часть стены.

Спасительная заснеженная площадь. На затоптанную дорогу падают хлопья пепла. Отовсюду бегут кричащие люди.

Дедушка с бабушкой оказались босыми на снегу. Он — в шерстяных кальсонах, она — в накрахмаленной ночной рубашке с повязанной поверх шалью. Из разбитых окон особняка валит дым. Не обращая внимания на стынущие ноги, Идрис–мореход в оцепенении смотрит, как насмешливый и яростный огонь вырывается из глубоких трещин в фасаде.

Но комендантский особняк избежал злой участи сгореть во второй раз: последовала еще одна серия толчков, земля тяжело закачалась, и под аккомпанемент завывающей от ужаса толпы, разваливаясь на части, дом стал грузно оседать вниз. Через несколько минут от него осталась лишь уродливая груда дымящихся камней, из которых торчали переломанные ребра потолочных перекрытий, да плотное облако едкой пыли…

Только безумный Гаджи Сефтар знает, что будет дальше.

Вначале они увидят свет, такой яркий, что он, пожалуй, действительно мог бы осветить верхушки верблюжьих горбов, если и не в Басре, то в караван–сараях на окраине Баку, уж точно! Свет родится из моря. Слепящий, бешеный, но, как и было предсказано — холодный. И кто–то закричит: «Смотрите! Смотрите!». А кто–то запричитает: «Вай Аллах!». Кто–то упадет на колени и заплачет от страха, начнет молиться, прижимая лицо к замерзшей земле. Женщины будут рвать на себе волосы, но многие просто оцепенеют, как мухи в меду.

И они увидели свет.

— Смотрите! Смотрите!

— Ой Аллах!

Вокруг вдруг стало светло, словно днем, и свет был такой силы и такой удивительной яркости, будто одновременно вспыхнуло сразу несколько солнц. И, выталкиваемый на поверхность чьей–то непререкаемой волей, свет стал подниматься все выше и выше над кипящим морем, меняясь от белого к яркому желтому с текучими вкраплениями оранжевого по краям. Весь остров начала гудеть и сотрясаться, и от криков закладывало уши. Гигантский конус света, изрыгаемый из глубин моря, превратился в огненный фонтан, который, достигнув высоты в несколько десятков метров, распался на шипящие ручьи.

…Нарастает дребезжание зарешеченных окон. Нары, прикрепленные к стенам железными скобами, скрежещут и, сорвавшись, падают. Вспышка света, сопровождаемая почти животным воем заключенных, выбеливает узкие камеры до самых темных углов. Вой прокатывается по тюремному плацу, где сгрудились дежурные надзиратели и солдаты.

Было очень холодно. Происходящее всего лишь в нескольких саженях от крутого берега слепило, но не согревало, и это было удивительно для тех, кто не верил в предсказание.

Идрис Халил сказал:

— Это, кажется, вулкан.

И не ошибся.

Три сторожевых катера, три морских пса салютуют в небо кольцами дыма.

Иногда сны возвращаются, и тогда они становятся чем–то вроде путеводной нити, тем самым Соломенным путем, что ведет в прошлое. Как это ни странно, но шумное извержение грязевого вулкана у берегов Пираллахы было первым моим сном об Идрисе Халиле, а образ морехода, увидевшего ранним утром 1913 года Город Царей, — последним и, пожалуй что, самым ярким. В нем тайна. Однако все эти люди на площади под небом, усеянным звездами, кристаллическое сверкание снега и черные руины комендантского особняка, так и не ставшего домом для Идриса Халила, мокрое от слез лицо Фатимы–ханум, клокотание раскаленной грязевой жижи, потоками стекающей в море, многоликий призрак и этот свет — стоят в самом начале моего приватного путешествия в прошлое…

Никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть событий этого дня. Все свидетели произошедшего, включая Идриса Халила и мою бабушку, умерли. Об этом ничего не сказано в столичной прессе: в государственном архиве в подшивках от 27 февраля по 2 марта 1920 года нет никаких упоминаний о вулкане или о землетрясении. Не существует уже и самого вулканического острова — он давно исчез под толщей воды! Единственное свидетельство — мои сны.

К утру заметно потеплело. Снег стал сходить, постепенно превращаясь в хлюпающее серое месиво. Медное солнце золотило поникшие верхушки деревьев, смерзшиеся дюны и печальные проталины, в которых отражалось бесцветное небо. Не считая рухнувшего особняка, в поселке значительно пострадало лишь несколько старых домов — главным образом те, которые стояли ближе всех к морю. Два десятка человек получили легкие увечья, случился один пожар, который, к счастью, удалось быстро погасить. На промыслах прорвало цистерну, и разлившаяся сырая нефть затопила дорогу, ведущую к конторе «Товарищества».

Были и погибшие: трое. Один из них — несчастный Балагусейн, которого извлекли из–под камней вместе с холщовым мешком и знакомым чемоданчиком. В мешке лежали небогатые пожитки денщика, в чемоданчике — столовое серебро, золотые рубли из приданого моей бабушки и почти все ее украшения.

Балагусейн погиб в каких–нибудь двух шагах от спасительной двери веранды. Кажется, он умер сразу.

Двух других погибших раскопали лишь утром третьего дня. Придавленные огромной балкой, они сидели друг подле друга, неестественно вывернув головы: один — направо, другой — налево. Как позже установил доктор, у обоих оказались сломанными шейные позвонки. Два тщедушных человечка с совершенно одинаковыми лицами, искаженными не то улыбкой, не то оскалом. Их опознали сразу — неуловимые братья–печатники с охранными именами пророков: Иса и Муса. Деревянная балка лишила их жизни и невидимости, а заодно раскрыла тайну их неуловимости: пока красных подпольщиков искали по всему острову — они благополучно прятались на чердаке комендантского особняка.