Сергей Минаев - Москва, я не люблю тебя Страница 41

— Мы можем говорить по этому телефону? — сдавленно.

— Ну, если вы мне «Окаянные дни» Бунина не собираетесь читать, то можем, — хмыкаю я. — У меня хороший заряд батареи.

Собеседник делает попытку рассмеяться.

— Тогда к делу. Один человек должен передать крупную сумму денег другому человеку. Но в силу определенных причин, другой человек их лично получить не может…

— Он инвалид? — уточняю я совершенно серьезным тоном.

— Нет, в силу других причин. Скажем… в силу занимаемой должности. Человек он не публичный, поэтому нужен…

— …Курьер?

— …Назовем это так. Двадцать тысяч долларов вас бы устроило?

— Нет! — Я достаю сигарету, кладу телефон на траву, включаю громкую связь и закуриваю. Очередной откат за очередную стройку, льготу, снижение тарифа, налоговую проверку. Сколько в чемодане? Миллион? Полмиллиона? Тысяч триста? Вряд ли так мало, взяли бы ячейку в банке. Клиент из мэрии, министерства, налоговой? Мент? Нет, эти все сами делают, без посредников. Они, наверное, «красные зоны» сами себе строят, чтобы на оборудовании никто не нажился…

— Алло! Алло, вы меня слышите? — оживает трубка. — Вас мое предложение не заинтересовало? Почему, простите?

— Не заинтересовало, — отвечаю я после долгой паузы. — Я не люблю коррупцию. Считаю, что именно она тормозит модернизацию нашей страны и разваливает экономику.

Следует еще более долгая пауза. Потом оглушительный взрыв хохота. Я тихонько подсмеиваюсь в ответ. Смех в трубке становится сильнее, мой тоже. Только чуть более нервным.

— Ой, ну вы даете! — наконец заканчивает ржать абонент. — Нет, я давно так не смеялся! Чувство юмора у вас, конечно… н-да. «Четвертачок» мы могли бы обсуждать? Нет, — снова начинает он смеяться, — с юмором все полном порядке! Вы именно такой, как мне вас и описали.

— Нет, не такой. Вы уж мне поверьте! — отвечаю я, отключаюсь и перевожу телефон в режим «в самолете».

Жаль, себя я не могу перевести в этот режим прямо сейчас. Господи, неужели это закончилось? Неужели больше и правда не будет в моей жизни всех этих депутатов, бандитов, партийных лидеров, правозащитников, борцов с коррупцией, представителей малого и среднего бизнеса, начальников управлений и личных помощников? Всего этого сброда людей в некрасивой одежде и с еще более некрасивыми мыслями? С образом жизни и привычками, состоящими из «чирков», «пятнах», «четвертачков» и «полтосов»?

Все эти вопросы покидают меня вместе со струями табачного дыма, которые я выпускаю, лежа навзничь на траве, в которую даже бродячие собаки не ссут. Брезгуют.

Еще я думаю о том, что ничего не изменится. Он найдет другого курьера, и деньги будут четко доставлены адресату. Тот, другой им обойдется даже дешевле, потому что он — не я. И винтики надавят на шестеренки, а шестеренки — на беговые колесики.

И система продолжит работать не потому, что это закон жизни и плывущую лодку не стоит раскачивать, — просто раскачивать ее на самом деле некому.

Но все это мне уже безразлично. Это будет уже без меня. Без «Мистера Вульфа», как называют меня самые продвинутые, торчащие от Тарантино клиенты. Без «Зигги Стардаста», как меня не называет никто. Даже я сам.

И все это не потому, что я самый правильный, принципиальный и осознавший.

Через пять с небольшим часов я окончательно со всем расстанусь вовсе не потому, что верю в теорию малых дел, согласно которой маленький винт, сорвавшийся с резьбы, может сломать машину. И даже не потому, что знаю, где берут новые винты, какой отверткой закручивают или каким молотком забивают.

Я уезжаю потому, что ощущаю каждой порой кожи, что в этой машине все зависит от того, кто в данный момент сосет у чувака, определяющего, сколько в этом месяце выдать денег тому, кто нарезает им всем резьбу…

От этого не хочется выть. Не хочется демаршей и публичных выступлений. Я не стану блогером, обличающим все, что выжило его из города. Я ни на кого не злюсь и никого не жалею. Я сам, добровольно и за неплохие деньги, был частью всего.

Тесное общение и работу на людей, о которых я не мог говорить иначе, чем небрежно-презрительным тоном, я компенсировал еще более саркастичным и насмешливым тоном по отношению к себе. Еще бы! Когда получаешь деньги от воров, убийц и просто ничтожеств, ничего, кроме умения посмеяться над самим собой, с годами не остается. Посмеяться как можно громче, пока это не сделали другие. Самого себя легче считать манерным психопатом, чем конченым подонком.

Я не самый честный, я самый заебавшийся.

Все последние годы я вел себя, как шлюха, которая переспала за небольшие деньги с большим числом клиентов одновременно, а теперь укоризненно качает головой по поводу «стрелки» на чулках.

Хотя я снова сам себе вру. Наши проститутки не носят чулки. Они носят колготки. И чаю нальют, когда клиент захочет «попиздить за жизнь».

И сколько у меня было таких клиентов!

Поэтому я не требую справедливости, я прошу лишь вид на жительство.

Еще какое-то время мое тщеславие будут тешить новости из родного когда-то города, рассказывающие об очередном убийстве или взятии под стражу моего коллеги по ремеслу.

«В самом деле, — скажу я себе тогда, — ты был лучшим, Вова». Скажу и однажды вовсе перестану читать такие газеты и такие новости.

Я искренне верю, что так оно все и будет.

Though I've past one hundred thousand milesI'm feeling very stillAnd I think my spaceship knows which way to goTell my wife I love her very much she knows

Я допеваю за Боуи, сажусь в машину и двигаю в сторону Шереметьева-2. Через пятьсот метров открываю окно и вышвыриваю гребаного зайца. Еще через километр в окно летит диск Space Oddity. Я уезжаю. And I hope my spaceship knows which way to go…

ПЕПЕЛ В ПЕСОЧНИЦЕ

Денис. Двор в районе Лужнецкого моста. Одиннадцать часов вечера

В магазине упросил тетку продать мне бутылку водки, мол, поминки друга. Тетка долго втолковывала мне про распоряжение мэра не торговать спиртным после десяти, но встречный довод про «выгнали сегодня мэра-то, может, за это распоряжение и выгнали, народ ведь недоволен», пожав плечами, приняла.

Я брел по набережной, пока не уперся в Лужнецкий мост. Ловить тачку на подъезде к Третьему кольцу было фиговым решением, да и ехать некуда. Я свернул в первый попавшийся двор, где обнаружил детскую площадку, в колодце, образованном четырьмя домами. Поскольку все собаки к этому часу были выгуляны, а дети уложены, я решил устроиться здесь.

Двор был мил той ушедшей уже московской прелестью, которая наблюдалась повсеместно в дни моей юности. Я опять вспомнил «Пропаганду» и ту песочницу, где мы курили дурь с моей тогда еще будущей, а теперь, вероятно, бывшей женой. В общем, атмосфера располагала к тому, чтобы спрятаться и нажраться уже окончательно.

Каждый однажды говорит себе: «Хочется бросить все и уйти». Многие говорят это просто для снятия стресса, некоторые действительно бросают и уходят. Самая идиотская ситуация — когда и бросать нечего, и идти, в общем, некуда. Светка, конечно, права. Позади семь лет в браке. И если первые годы можно списать на притирки, ветер молодости и прочее, то остальные я просто воровал у нее время. Мы могли бы развестись, она бы вышла замуж, родила детей, была бы счастлива.

Возможно, этот развод подхлестнул бы меня, и я наконец вылез бы из кокона друзей, временных работ, непрочитанных книг и неснятого кино. Меня не убили в середине девяностых, не погрузили в потребительское болото в нулевых. Я не стал членом партии «Справедливая Россия» и не ходил на митинги «несогласных». Не воровал бюджетных денег и не боролся с теми, кто их ворует. Меня не испортила бизнес-карьера, не убило постмодернистское пьянство. Меня не было нигде. Целых пятнадцать лет, прожитых во имя ничего.

Все это время я оправдывал свое существование заключением о том, что нынешнее российское общество позволяет зарабатывать деньги и добиваться успеха лишь исключительным ублюдкам. Приличные люди здесь хуй сосут. Хотя нет — сосать здесь тоже очередь из тех, кто в силу возраста — ублюдки, но не исключительные.

Я всегда старался держаться лузеров, «приличных» людей, которые стоят в стороне от всеобщего борделя. Окончательно маргинализироваться мне мешали гедонизм и мои авторские колонки, приводившие в восторг пару олигархов-лайт. Именно благодаря этому мне время от времени подкидывали заказы на участие в околокультурных проектах, приглашали на бесконечные премии, закрытые чтения и поездки в Европу на театральные фестивали. Признаться, я и курьером пошел работать, чтобы кичиться этим, формируя имидж оригинала.

Многие говорили мне, что работа «культурологической проституткой» и все эти фуршеты, творческие ужины и поездки за чужой счет — дело постыдное. Я никогда не стыдился этого, понимая, что люди, оплачивавшие эти светские рауты, свои деньги если и заработали потом и кровью, то уж явно не своими. А стыдили меня те, у кого культурологического багажа для работы проституткой хватало, но только для нетребовательных клиентов.