Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы Страница 41

Селина кивнула, но будто опечалилась. Наверное, у меня много друзей? — спросила она. Ясно, что с ними проводить время приятнее, чем в Миллбанке.

Если б она только знала, как тягучи, скучны и пусты мои дни! Совсем как у нее. Я села и, опершись на столешницу, рассказала о свадьбе Присциллы, с отъездом которой мать больше нуждается в моем присутствии дома.

— Стало быть, ваша сестра вышла замуж, — покивала Селина. — Хорошая партия?

Весьма, ответила я.

— Тогда вы должны быть рады за нее...

В ответ я лишь улыбнулась, и Селина придвинулась чуть ближе.

— Похоже, вы ей слегка завидуете, Аврора?

Я улыбалась. Потом сказала: да, очень завидую.

— Однако не тому, что у нее есть муж, — добавила я. — О нет, вовсе не этому! Я завидую, что она... как же это выразить?.. развивается, подобно вашим духам. Она шагнула дальше. А я застыла в своей абсолютной неизменности.

— Значит, вы вроде меня, — сказала Селина. — Получается, вы сродни всем, кто сидит в Миллбанке.

Так и есть, ответила я. Только все они имеют сроки, которые закончатся...

Я смотрела в пол, но чувствовала взгляд собеседницы. Не расскажу ли я еще о сестре? — попросила Селина. Она сочтет меня эгоисткой, ответила я.

— О нет! — воскликнула Селина. — Ни за что на свете!

— Сочтете. Знаете, я видеть не могла сестру, когда она отправлялась в свой медовый месяц. Было невыносимо целовать ее и желать счастливого пути. Вот тогда я вправду ей завидовала! Наверное, в моих жилах уксус, а не кровь!

Я смолкла. Селина меня разглядывала. Потом тихо сказала, что здесь, в Миллбанке, я могу не стыдиться своих сокровенных мыслей. Ибо услышат их только каменные стены да она сама, кто пребывает в немоте, точно камень, и оттого никому не расскажет.

Все это я слышала прежде, однако нынче ее доводы проняли как никогда, и я наконец заговорила, будто выдергивая из себя слова, изнутри накрепко притороченные к груди.

— Сестра отправилась в Италию, куда некогда собиралась я с отцом и... подругой.

Разумеется, в Миллбанке я не упоминала имени Хелен и сейчас лишь сказала, что мы предполагали посетить Флоренцию и Рим; папа хотел поработать в тамошних архивах и галереях, а мы с подругой предназначались ему в помощницы. С тех пор Италия стала для меня чем-то вроде символа, безумной мечты.

— Мы хотели совершить поездку до замужества Присциллы, чтобы мать не оставалась одна. Но вот сестра вышла замуж. И сама поехала в Италию, невзирая на все мои чаяния. Что до меня...

Я уже давно не плакала, но тут, к своему ужасу и стыду, почувствовала, что вот-вот разрыдаюсь, и резко отвернулась к пузырчатой беленой стене. Справившись с собой, я увидела, что Селина подсела еще ближе. Она примостилась на краю стола, положив подбородок на сведенные руки, и сказала, что я очень смелая.

Услышав то, что неделю назад слышала от Хелен, я едва не рассмеялась. Какая там смелая! — ответила я. Всего лишь отважно переношу собственное нытье! Я бы охотно распрощалась с этой плаксой, но нельзя, даже это запрещено...

Селина покачала головой и повторила:

— Вы настолько смелая, что приходите сюда ко всем, кто вас ждет...

Она сидела очень близко. В холодной камере я чувствовала ее живое тепло. Но потом, не сводя с меня глаз, она встала и потянулась.

— Вы так завидуете сестре, — сказала Селина. — А есть ли чему завидовать? Что такого удивительного она сделала? Вы полагаете, она развивается, но так ли это? Она повторила то, что делают все. И шагнула в еще большее единообразие. Много ли ума для этого надо?

Я подумала о Присцилле, которая, как и Стивен, всегда больше походила на мать, тогда как я — на папу, и представила ее через двадцать лет, пилящей своих дочерей.

Но люди не ищут ума — по крайней мере, в женщинах, сказала я.

— Женщин готовят поступать единообразно — в этом их функция. Лишь такие, как я, расшатывают и отбрасывают подобную систему...

Именно одинаковость в поступках и держит нас «привязанными к земле», ответила Селина; мы созданы, чтобы вознестись, но не сможем этого сделать, пока не изменимся. Что касается дележки на женщин и мужчин — это первое, что нужно отбросить.

Я не поняла.

— Неужели вы думаете, что, возносясь, мы берем с собой наш земной облик? — улыбнулась Селина. — Лишь растерянные духи-новички озираются в поиске чего-нибудь плотского. Когда к ним подходят провожатые, эти духи глазеют на них и, не зная, как обратиться, спрашивают: «Вы дама или господин?» Но проводники, как и сами духи, ни то и ни другое, а все вместе. Лишь поняв это, можно вознестись в следующую сферу.

Я постаралась представить мир, о котором она говорила, тот мир, где, по ее словам, пребывает папа. Вообразила отца, обнаженного и бесполого, а рядом с ним себя... От ужасной картины меня прошиб пот.

Нет, сказала я. Все это вздор, о чем она говорит. Такого не может быть взаправду. Как можно? Это означало бы хаос.

— Нет, свободу, — ответила Селина.

Мир без различий — это мир без любви.

— Тот мир создан из любви. Думаете, существует лишь та любовь, какой ваша сестра любит мужа? По-вашему, вот здесь всегда должен быть бородатый мужчина, а вот тут — женщина в платье? Говорю же, в обители духов нет ни бород, ни платьев. А как быть вашей сестре, если муж умрет и она выйдет за другого? К кому ей лететь, когда она пересечет границу сфер? Ведь ей, как всем нам, надо с кем-то соединиться, мы все вернемся к сияющей материи, от которой наша и другая душа были оторваны вместе, они — половинки одного целого. Возможно, нынешний муж вашей сестры и есть та родная половинка ее души — надеюсь, что так. А может, это ее следующий избранник, либо ни первый, ни второй, а тот, на кого в земной жизни она даже не взглянет, человек, отгороженный от нее ложной условностью...

Сейчас меня поражает необычность нашего разговора в той обстановке: запертая решетка, за которой прохаживалась миссис Джелф, кашель, кряхтенье и вздохи трех сотен узниц, лязг засовов и ключей. Но тогда под взглядом зеленых глаз Селины я об этом не думала. Я лишь смотрела на нее, слушала и, когда наконец заговорила, спросила одно:

— Как душе узнать, что вторая половинка где-то рядом?

— Она узнает, — ответила Селина. — Мы ведь не задумываемся над тем, как мы дышим. Она узнает, когда придет ниспосланная ей любовь. И тогда сделает все, чтобы удержать эту любовь подле себя. Ибо лишиться ее — все равно что умереть.

Селина не отводила взгляда, который вдруг сделался странным. Она будто не узнавала меня. Потом она отвернулась, словно застыдившись, что слишком открылась передо мной.

Я опять поискала взглядом восковую кляксу на полу... Там ничего не было.

20 ноября 1874 года

Сегодня еще одно письмо от Присциллы с Артуром — уже из Италии, из Пьяченцы. Когда я рассказала о нем Селине, она заставила меня несколько раз повторить: Пьяченца, Пьяченца... и с улыбкой вслушивалась в название города.

— Похоже на слово из стихотворения, — сказала она.

Я призналась, что раньше и сама так думала. Когда еще был жив папа, перед сном вместо чтения молитв и Евангелия я перечисляла всякие итальянские города: Верона, Реджо, Римини, Комо, Парма, Пьяченца, Косенца, Милан... Я часами представляла, как увижу их воочию.

— Ничего, еще увидите, — сказала Селина.

Я улыбнулась:

— Да, пожалуй, нет.

— Какие ваши годы — еще съездите в Италию!

— Может быть. Только, понимаете, я буду уже не той, что тогда.

— Вы будете нынешней, Аврора, или той, кем вскоре станете.

Я не выдержала ее взгляда и отвернулась. Потом Селина спросила, чем же меня так привлекает Италия, и я тотчас ответила:

— Ох, Италия! По-моему, это лучшее место на земле...

Вообразите, сказала я, чем была для меня эта страна после стольких лет работы с отцом, когда в альбомах и гравюрах — черно-белых, сероватых и тускло-красных — я видела все изумительные итальянские картины и статуи.

— Но посетить Уффици и Ватикан, заглянуть в обычную сельскую церковь с фресками — наверное, это все равно что войти в цвет и свет!

Я рассказала о доме на виа Гибеллина во Флоренции, где можно увидеть комнаты Микеланджело, его туфли и трость, кабинет, в котором он работал. Вы представляете?! А увидеть могилу Данте в Равенне! Вообразите место, где дни долги и круглый год тепло! Где на каждом углу фонтан и апельсиновые деревья в цвету, аромат которых заполоняет улицы без наших туманов!

— Люди там простые и открытые. Думаю, англичанка может свободно разгуливать по улицам и ничего не бояться. Представьте искрящееся море! А Венеция?! Город на воде, где нанимают лодку, чтобы куда-нибудь добраться...

Я разговорилась и только потом вдруг осознала, что голос мой громок, а Селина слушает и радостно улыбается. Она стояла вполоборота к окну, свет из которого придавал ее асимметричным чертам резкость и невероятную красоту. Я вспомнила свое первое впечатление, когда потихоньку ее разглядывала, и как потом сравнивала ее с «Истиной» Кривелли... Вероятно, что-то отразилось на моем лице, потому что Селина спросила, почему я замолчала и о чем задумалась.