Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра Страница 41

Муки голода временами совсем не  давали ему лететь,  и  тогда Белощек опускался и  клевал почки  с  торчавших из-под  снега чахлых кустов.  На этот,  второй день он достиг мыса Чидли, северной оконечности Лабрадора, в  шестистах милях от того места,  где впервые вышел на сушу.  Тут берег вновь резко сворачивал к югу,  и Белощек покорно и слепо тоже свернул на юг,  ибо  впереди,  на  севере,  простиралась лишь  унылая белая пустыня дрейфующих ледяных полей.

Дни  пошли  долгие.  По  восемнадцать часов держалось солнце в  южной стороне небосклона.  Белощек послушно следовал за линией побережья, куда бы  она  ни  вела,  в  этом незнакомом краю она служила ему единственным ориентиром. Она вела на юг, потом снова на север, вдоль скованного льдом побережья залива Унгава.  На  четвертый день берег опять повернул на юг. Белощек не  знал,  что  это  восточный берег  Гудзонова залива,  который уведет его на восемьсот миль в  глубину континента,  к низкой болотистой равнине у  берегов залива Джемса,  в  тысяче миль  от  прибоя и  морских фьордов. Сбитый с толку, он просто летел, в пути продолжая поиск.

Лед  стал  тонким,  пятнистым и  подчас  на  протяжении мили  исчезал совершенно.  Появились тощие,  чахлые деревца. Почки зазеленели. На ивах распустились пушистые сережки. Изредка попадались пруды, где лед растаял и по дну плелись сочные корневища. Питался Белощек не слишком хорошо, но все же лучше, чем

прежде.  На  шестой день  он  очутился на  берегу с  полосой илистого мелководья,  где  вода была солоновата на  вкус,  а  о  берег плескались слабые волны прилива,  но больше ничто не напоминало о море. Тут Белощек впервые почувствовал себя словно в  тюрьме,  его  охватил смутный страх, что это не море и что земля неумолимо смыкается вокруг.  Но и земля была странная,  без гор,  без холмов,  без утесов,  о  которые бьется прибой, совсем  гладкая,  низменная,  заболоченная,  с  едва  заметной кривизной тянувшаяся до  самой  линии  горизонта,  ровной  и  абсолютно  ничем  не отмеченной.

На  шестой  день  полета вдоль  побережья,  поутру,  Белощек различил далеко над  водой  тонкую,  еле  заметную цепочку,  в  которой тотчас же признал  стаю  гусей.  Чувства,  скапливавшиеся и  запертые  внутри  все двенадцать  дней  разлуки  с  сородичами,   вдруг  вырвались  наружу,  и яростное,  истерическое неистовство обуяло  его.  Он  полетел  вдогонку, пронзительно крича, но стая была чересчур далеко. Измождение и вызванная голодом слабость все еще сковывали крылья,  и  он  знал,  что не  сможет нагнать Гусей. С тяжелым сердцем, безутешный от горя, опустился он опять на воду. Через несколько секунд стая исчезла.

Белощек полетел дальше.  Следующую стаю он обнаружил на земле. Сперва он  услышал тихое  гоготанье,  а  уж  потом увидел и  самих гусей,  штук тридцать,  словно большие бурые  комья  глины  сгрудившихся на  поросшей травой  стрелке,  которая  выступала  в  залив,  как  крючковатый палец. Сильное волнение охватило его.  Расправив широкие крылья,  он заскользил вниз, к ним.

Но,  еще не достигнув земли,  Белощек увидел,  что это не такие гуси, как он.  Они были крупнее и  оперение имели не  серебристо-серое,  как у него, а коричневатое. Краски его оперения ярче и отличаются более резким контрастом белого и  черного,  а  белые  пятна на  голове куда  больше и заметнее.  Белощек  сначала  был  поражен,  потом  обескуражен  этим  и, неистово рассекая воздух быстрыми ударами крыльев, взмыл вверх и полетел прочь.  На  высоте сотни  футов  от  земли  он  сделал над  стаей  круг, поглядывая на нее с любопытством и настороженностью.

Это были гуси,  не  похожие ни на каких гусей,  которых он видел.  Он окликнул их  тихим,  чуть напоминавшим Глухой лай  собаки приветственным "арк-арк". Они звучно отозвались с земли, вытянули вверх шеи и задвигали головами,  но и  голоса у них были другие.  Он еще дважды облетел вокруг стаи,  потом увидел,  как там,  внизу,  на земле, несколько птиц затеяли любовные игры,  подбегая друг к  другу с вытянутой шеей,  извивавшейся и раскачивавшейся из  стороны в  сторону,  и  почти касаясь земли головой. Точно так же исполняли любовные танцы и сородичи Белощека, и зрелище это наполнило его  лихорадочным возбуждением.  Страх  улетучился,  он  снова расправил крылья и опустился посреди стаи.

Гуси   приветствовали   Белощека   низкими,    урчащими   звуками   и поддергиваньем головы,  и  он  повторил это  движение,  потому  что  его сородичи инстинктивно приветствовали друг друга таким же  точно образом. И тут он понял, что, хотя эти гуси и другие, они приходятся ему близкими родичами.  У них было иное оперение,  иной голос, но главный язык — язык жестов и поз — был тот же.

Белощек  не  знал,  что  перед  ним  канадские  гуси  и  что  сам  он принадлежит к  очень  близкому  семейству.  Не  знал,  что  биологически родство это так велико,  что возможно спаривание и  выведение потомства. Знал только,  что,  несмотря на внешние отличия, среди них можно выбрать себе подругу. И знал, что поиски его завершились — он останется здесь.

Теперь он  находился много южнее прежнего,  но  даже и  здесь все еще держалась зима.  Во время полета вдоль побережья он заметил,  что озера, расположенные в глубине континента,  покрыты льдом. Здесь, на побережье, кое-где на ветвях набухли почки,  но,  кроме этого, почти никакой зелени не  было.  Гуси ели жесткие,  сморщенные ягоды клюквы,  с  прошлого лета оставшиеся висеть на стелющихся по земле кустиках,  и Белощек тоже начал клевать  их.   Пора   одиночества  миновала.   Наполнявшие  брюхо  ягоды возвращали ему силы, принося удовлетворение и покой.

Белощек быстро составил мнение о стае, к которой прибился. Были тут и старые птицы,  разбившиеся на  пары несколько лет назад,  но большинство составляли такие же,  как  он,  годовалые,  занятые выбором пары,  чтобы вступить  в  союз  на  всю  жизнь.  Взрослые были  спокойны и  степенны, держались особняком,  в сторонке от стаи, не обращая внимания на драки и брачные игры  молодняка.  У  годовалых птиц  пары  по  большей части уже определились, но союзы эти, не закрепившиеся прочно, распадались, и то и дело  вспыхивали драки из-за  подруг.  Оперение-у  всех было одинаковое, зато  они  различались по  поведению:  самцы были настроены агрессивно и воинственно,  самки же, тихие и скромные, лишь изредка принимали участие в брачных играх.

При виде гусаков,  совершавших перед подругами брачный ритуал,  в нем вспыхнула пылкая страсть, но Белощек подавил обуявшее его желание и стал ждать.  Он слишком ослаб и  был не в  состоянии вступить в бой с другими самцами, так как даже самые мелкие из них были крупнее его, хотя и знал, что каждый новичок,  прибившийся к  стае об эту пору,  может взять самку только с бою. И в первый же час он выбрал ее. Она была маленькая, однако все же крупнее его,  и из-под белых пятен на голове у нее еще пробивался темный детский пушок.  Голос звучал мягче, сочнее и капельку выше, чем у других гусынь. Восхищенно следил он за ней, горя желанием. У нее уже был поклонник,  очень  крупный гусак,  часто  совершавший перед  нею  ритуал ухаживания,  но она не отвечала на эти любовные жесты,  и  Белощек знал, что  в  ней  еще не  совсем пробудилось влечение.  Она не  приняла этого гусака.

Белощек находился в стае около двух часов, гуси, наконец насытившись, взлетели.  Он  тоже поднялся в  воздух,  потому что отныне принадлежал к ним,  и  они  вскоре образовали клин,  во  главе  которого летел старый, умудренный гусак.

Для полета клином было две причины:  во-первых,  при таком построении каждая  птица  избегала опасных  завихрений от  летящей  впереди  птицы. Во-вторых, каждая птица получала возможность использовать часть энергии, затраченной  предыдущей  птицей.   От   их   крыльев   струились   назад горизонтальные воздушные потоки, и при полете клином крыло, находившееся внутри,   поддерживалось   потоком,   исходившим   от   внешнего   крыла предшественника,  поэтому птицам не приходилось так сильно утруждать эти крылья. При долгих перелетах птицы могли по очереди давать отдых каждому из крыльев, перемещаясь с одной стороны клина на другую.

Супружеские пары летели в стае друг за дружкой, самцы обычно впереди, поддерживая  подруг  с  помощью  воздушных  потоков,  подобно  тому  как поддерживает женщину мужчина,  беря ее  под  руку.  Когда они  строились клином, Белощек осторожно протиснулся перед той маленькой гусыней, своей избранницей,  оттеснив ее  ухажера.  Летевший впереди  гусак  тотчас  же ответил на  это очередью гортанных звуков,  выражавших,  однако,  скорее изумление,  нежели гнев.  Белощек знал,  что, втиснувшись между ними, он невольно выдал свои намерения.

В  тот  день и  два  следующих дня Белощек летал и  кормился вместе с ними,  держась очень  близко к  своей избраннице,  остерегаясь,  однако, бросить открытый вызов другому самцу.  Он  чувствовал,  как постепенно к нему возвращается прежняя сила.  И  ждал,  ибо  знал,  что ему предстоит неравная борьба и  что в  этой борьбе ему потребуется весь его вес,  все силы, на какие он только способен.