Автор неизвестен - Литконкурс Тенета-98 Страница 42

Снова магазин. Теплый, чистый, без тараканов. Теле-видео-аудио… Лопочут шеренги экранов. Добрая половина — в унисон и об одном. Знакомая передача. Кажется, "Человек в каске". Сутулящийся диктор прозорливо взирает на сидящего в кресле.

— Ммм… А все-таки признайтесь, Америка — страна исключительная. Я там был, мне понравилось, а вам?

— Ну, в общем ничего. Полицейские с револьверами ходят. У прохожих сплошь валюта на руках.

— Но там ведь и конституция, даже два океана.

— Ну да. Тихий и этот, как его…

— Атлантический?

— Ну, в общем…

— А еще? Что еще вы бы хотели нам рассказать?

— Я?.. Ах, да. Я, как представитель структуры власти, вот чего пришел сюда. Америка, Европа — ладно, это все командировки, запарило уже. Я не понимаю другого, почему народ нас ругает. Газеты, анекдоты, то-се… Мы ведь тоже хотим жить. Некоторые из нас даже что-то делают. В смысле — хорошее для тех, кто внизу.

— Вы шутите?

— Зуб даю! В смысле, значит, отвечаю. Есть такие. То есть я чо хочу сказать. Я такой же, как все. Зачем мне завидовать? Мог бы, кстати, и дворником работать. А чего? Свежий воздух, сплошная физика. Не то что у меня. Постоянно в «мерсаке», в офисах, в самолете. Для живота опять же полезно. В смысле, значит, когда с метлой…

А слева на экране тетеньки и дяденьки угадывают с трех нот мелодии. Толпящиеся у телеэкрана посетители магазина переживают вслух, опережая друг дружку, подсказывают телеучастникам ответы.

— Ну, дубье! Это ж "Остров невезения"! Да остров же! Миронов еще поет! Тьфу!..

— Утесова называй! Утесова! Вот, дура! Ничего не знает!..

Мимо меня с багровым от возмущения лицом протискивается толстяк в дубленке. Он знает все и про все и потому не в силах больше смотреть. Люди на экране способны довести его до инсульта.

А справа человек в каске продолжает обиженно лопотать:

—..В свете вышеупомянутого пренцендента я бы хотел сказать нижеследующее…

Слово «прецедент» столь упорно произносится через лишнее «н», что время от времени я начинаю сомневаться, да правильно ли меня учили? Заглядывая в словарь, убеждаюсь: вроде правильно. Включаю телевизор, а там опять «пренцендент». Не значит ли это, что правда в одном отдельно взятом уме и сердце — уже вроде как и не правда? И причем здесь словари, если все говорят иначе? Следовательно словарь устарел, надо подправить, сноску сделать на полях, а в школах училкам подсказать, чтобы не морочили зря головы. В конце концов и в хваленой Америке треть населения практически неграмотна. Но живут ведь!..

Бац! На телеэкране снова реклама, пора уходить и мне. Следом за багроволицым. Я разворачиваюсь, и в спину несется бодрое, торопливое:

—..Многочисленные эксперименты показали, что обычной пасты хватает лишь на половину зубов, при этом зубы выкрашиваются, теряют блеск, покрываются пятнами, заболевают кариесом. Наша паста лечит и чистит все! Зубы, раковины, холодильники, бамперы грузовых машин…

— И еще остается на полотенце родимой, на скважину соседа… — бормочу я бессмысленно.

— Лучше дай на поллитра, — умоляет попрошайка на крыльце. я ничего не отвечаю. Интересно, что бы подумал Клод Эмиль Жан Батист Литр, когда услышал, как коверкают его фамилию.

Поллитра… Почти культовое словцо. И для меня, между прочим, могло бы таким стать, будь у меня иное ДНК. А что? Очень просто. И не было бы тогда никакой Маришки, и не шуровал бы я курсором по экрану монитора. Жил бы давно в какой-нибудь неблагоустроенной канаве, одевался бы в сто одежек, корешился бы с коллегами в канализационных тоннелях. Кругом темно, крысы, трубы, а у нас праздник. Новый год под журчание фикалиевых вод. Поднимаем смуглые от грязи стопарики, желаем, чтобы всем и за все. Опрокидываем в черные рты, и лица у нас розовеют, в сердцах появляется радость. Еще по одной, и жизнь приобретает вполне приятные очертания. Подумаешь, трубы! В крысу вон можно и бутылкой, зато мы не буржуи какие, и братство наше самое искреннее на свете. Шмыгая обрубками носов, мы рассказываем друг дружке свои истории. И что примечательно, рядовых среди нас нет и быть не может. Все мы бывшие доктора наук, прокуроры и мастера спорта международного класса. Вот тот щуплый, который в крысу с первого раза попал, про Уимблдон рассказывает. Как делал всех одной левой, а после вытачивал на ракетке зарубки. Потом, конечно, слава, виллы, доллары, вечерние возлияния. Постепенно привык. А тот толстяк, что собирает за день больше всех бутылок, когда-то был знаменитым математиком, пару формул открыл, преподавал геометрию в Гарварде. Говорит, тупее тамошних студентов только ихние же пэтэушники. Любой наш троечник там прима. Потому как Россия — это Россия, а Гарвард — жуткое место. В классах — дым коромыслом, на партах в бильярд играют, тут же при всех ширевом балуются, мальчики мальчиков взасос целуют. Свобода нравов, так ее перетак! Полицейские, само собой, наезжают трижды в день. Драчунов растаскивать, трупы в коридорах прибрать, раненых до реанимации подбросить. А шмон у капиталистов запрещен, потому как нарушение прав. И ушлые студентики чего только в карманах не носят. И ножи, и кастеты, и рогатки. Там и рогатки, слышь-ка, не как у нас. Мы-то сами из веток выстругивали, резину докторскую приматывали, кармашек для камней вырезали. А за кордоном все исключительно заводского изготовления — прицел, резина и шарики из особой стали. Как даст ученичок такой пулькой — раму деревянную влет прошивает. Но за оружие все равно не считается. Бедной профессуре выдавали мелкокалиберную артиллерию — револьверы, пистолетики разные. Математик в калибре кое-что смыслил — сразу себе «Калашников» попросил. Не дали. Объяснили, что с «Калашниковым» можно только доцентам. Он разобиделся и выпил. Потом еще раз — вместе со студентами в библиотеке. А дальше пошло-поехало…

Что и говорить, люди здесь сплошь именитые, да и сам я — человек далеко не последний. В прошлом — директор НИИ, лауреат Букера и чего-то там еще на букву «Хе». Имел изобретения, рационализаторские предложения, по вечерам удачно халтурил сторожем за полоклада. В общем — славно жил. Припеваючи. Или кто не верит?.. Что за вопрос! Разумеется, верят. Безоговорочно. И оттого сидеть среди канализационных труб — особенно гордо. Закуска — без вкуса, зато ощущаема пальцами. Хватаешь — и в рот. В груди жаркие джунгли, соловьи. Песни наружу рвутся, а эхо тут знатное. Поем и понимаем: не хуже Шаляпиных… Не-е-ет! Мы вам не дурно пахнущие бомжики, мы — сломленные богатыри, в прошлом герои и новаторы, умельцы на все руки, отцы счастливых семейств. И все бы ничего, но время… Время — наш главный враг. Все идет и катится, как шар. Строго под гору. И будущего нет. Совсем. Потому и ваяем собственное прошлое. Как хотим, как умеем. Создаем фазенды, дворцы и китайские терема, крыши подпираем колоннами, возле парадных размещаем охрану. Небо строго в голубой цвет, леса и долины — в зеленый. И рыбы в убежавшем времечке у нас ого-го-го сколько, и люди добрее, а трубы не дымят, потому что вовремя выдают пенсию. Сказка, а не жизнь! Не было бы нас, историки давно бы такого понаписали, что все кругом поперевешались. Но не позволим! Встанем грудью и заслоним! Потому что было! И у нас тоже что-то когда-то было…

* * *

Небо — нараспашку, горизонты упрятаны за деревянными трибунами. Я на центральном стадионе. Ноги привели, не спрашивая команд и разрешения. Впрочем, загадок тут особых нет, дорожка — знакомая, мы частенько забредали сюда с Маришкой. Позагорать, когда никто не видит, попрыгать в яму с песком, вволю помахать теннисными ракетками. Но нынче не позагораешь. Да и вид стадиона крайне неопрятен. Две трети скамеек сожжены, тут и там выглядывающий из талого снега мусор. Вместо синиц и воробьев — смуглое племя воронов, по земле вьются какие-то лохматые кабели, все во власти молодых ватаг. Одни ползают по электронному табло, выкручивая уцелевшие лампочки, другие гоняют по снегу в футбол. И еще одно веяние времени: традиционные парочки вытеснены тройственными союзами. В качестве планеты — парень, в спутницах — пара размалеванных пигалиц, чуть реже наблюдаются иные расклады. Ничего не попишешь, новые времена, новые отношения.

По гаревой дорожке бредет пьяненький милиционер. Ростику крохотного — что называется "метр с кепкой". Резиновая дубинка волочится по земле, однако походка — царственная, хозяйская. Стадион — его нынешний боевой пост. Веселящаяся шантрапа поглядывает на блюстителя с веселым недоумением. Вот страшно-то!..

Наклонившись, черпаю в пригоршню липкий снег, катаю в крепкий ком. Шлеп! И мимо столба. Да я в него и не целился. Вообще никуда не целился… Невдалеке от меня дети с азартом раскладывают костерок, вкатывают в него автомобильную шину. То-то будет дыма! Самые сметливые незаметно подкладывают в огонь капсюли, проворно отбегают. Треск, грохот, хохот. Что ж, дети — это наше завтра. Возможно, они и есть мое будущее? Согласно тому же гороскопу? Может, и так…