Гу Хуа - В долине лотосов Страница 42

Это выглядело крайне несолидно и ничуть не пахло ни политикой, ни боевым мастерством, ни руководящими манерами. Правление коммуны, можно сказать, было осквернено. Но Ли Госян в конце концов закусила губу, вцепилась себе ногтями в ладони чуть ли не до крови и не дала воли рукам. Она все-таки была умным человеком, а высшее руководство (например, заместитель главнокомандующего Линь) учило ее, что власть – это право подавлять. Вот она и воспользовалась этим правом:

– Позвать сюда нескольких ополченцев! Принести стальной проволоки! Раздеть эту кулачку догола и проткнуть ей груди проволокой!

Совершили ли такое издевательство над красивой грудью, которая уже созрела для материнства, приготовилась кормить новую крохотную жизнь? Мне на это будет слишком трудно ответить, а вам – трудно читать. Знайте лишь, что на великой китайской земле в шестидесятых годах двадцатого века устраивались и более жестокие, более варварские пытки.

В соответствии с тактикой, продиктованной начальством коммуны, уже в самом начале движения за «чистку классовых рядов» черные супруги Цинь Шутянь и Ху Юйинь были превращены в живую мишень движения, образец контрреволюции и преступности. На базарной площади Лотосов устроили грандиозное судилище. Реакционный правый элемент и современный контрреволюционер Цинь Шутянь был приговорен к десяти годам каторги, которая формально называлась трудовым перевоспитанием, а реакционная кулачка Ху Юйинь – к трем годам каторги, но их заменили принудительными работами, так как она была беременна. Многие люди, хорошо знавшие супругов, например Ли Маньгэн и его жена Пятерня, попрятались по темным углам и лили там слезы, но их вытащили оттуда и обвинили в нетвердости позиции, в неумении любить и ненавидеть и отличать врагов от друзей. Они не понимали, что даже в мирное время жалость к таким закоренелым врагам, как Цинь Шутянь, – это жестокость по отношению к народу. Если люди, подобные Цинь Шутяню и Ху Юйинь, воспрянут, то полетят головы миллионов революционеров, кровь польется рекой, а трупы усеют землю. Цинь Шутянь снова поставит на сцене свои «Посиделки», нападая на социализм под видом феодализма, и наша красная родина, изменив цвет, станет фиолетовой, синей, желтой или, чего доброго, зеленой. Ху Юйинь опять каждые пять дней будет торговать рисовым отваром с соевым сыром, получать за каждую миску гривенник, пить кровь трудового народа, строить роскошные дома и превращаться из новой кулачки в новую помещицу.

Когда Цинь Шутяня и Ху Юйинь доставили на судилище, они вели себя гневно, упрямо и даже не плакали. За годы борьбы они уже ко всему привыкли, все повидали и превратились в неисправимых рецидивистов – социальную основу контрреволюции и ревизионизма. Они не признавали себя виновными, не соглашались склонить головы, а Ху Юйинь, кроме того, демонстративно выпячивала перед всей площадью свой набухший живот. Обвинители читали этим злостным преступникам длинное обвинительное заключение (во всей стране подобные мероприятия происходили по единому плану), но народным ополченцам так и не удалось склонить их собачьи головы.

Ху Юйинь и Цинь Шутянь стояли друг напротив друга – лицо в лицо, глаза в глаза.

Они ничего не говорили, не имели права говорить, но их реакционные сердца все понимали и переговаривались:

– Мы проживем. Пусть как скоты, но проживем.

– Не волнуйся. В Лотосах еще много хороших людей. Мы все вытерпим, хотя бы ради наших потомков.

Часть IV. НОВОЙ ВЕСНОЙ (1979 г.)

Глава 1. Река Лотосовая и ручей Нефритовых листьев

Время – это тоже река, река человеческой памяти, река жизни. Ее течение на первый взгляд кажется слабым, бесшумным, но оно все-таки пробивает земную твердь, даже скалы. Сколько гор встает на ее пути, давит на нее, а она, делая сотни и тысячи извивов, все равно стремится вперед. Особенно безжалостны к ней скалы: они то низвергают ее в глубокие пучины, то разбивают вдребезги, превращая в туман. Но его капельки собираются в долинах, снова соединяются и с развернутыми знаменами, под грохот боевых барабанов, с мятежным криком опять обрушиваются на скалы и побеждают их. Рев волн как бы объявляет, что река не умерла, что она неудержима. В ней могут драться дикие звери, стрелой проплывать ядовитые змеи, купаться олени, пить мартышки и прихорашиваться журавли. Люди тоже могут плавать по ней, могут перегораживать ее высокими плотинами и шлюзами, а могут превратить в пар. Но все это не способно полностью изменить ее и задержать ее великое стремление к морю. Жизнь – это тоже река, река радостей и страданий, полная страшных опасностей и безграничных восторгов. Все люди играют на этой реке, как на сцене китайского театра, одни изображают себя гуманными, другие – воинственными, третьи – благородными, раскрашивая свои лица в красный цвет, четвертые щеголяют своими белыми лицами злодеев, пятые ходят с черными и пестрыми лицами. Большинство старается показать себя с самой лучшей стороны, а на самом деле жена доносит на мужа, сын обличает отца, друзья превращаются в смертельных врагов, души растлеваются, а человечность приписывается одной буржуазии. Массы устраивают движения, движения будоражат массы, люди, возбуждающие массы, сами становятся жертвами движений, и все это считается естественным, ибо даже земля движется. Все время нужно помнить о борьбе не на жизнь, а на смерть. Власть достается горстке людей, а как жить всем остальным? Если правых не топтать, то как расцветут левые? Происходит беспрецедентное, широкомасштабное состязание левых с левыми, а правые превращаются в неприкаянные души, которые необходимо постоянно отлавливать небесной сетью. Еда, одежда, мода, косметика, начиная с губной помады и кончая одеколоном, становятся предметами письменных доносов и устных разбирательств на бесконечных – больших и малых – собраниях. Все бурные политические кампании, объявляются направленными на уничтожение буржуазии и возрождение пролетариата – вплоть до того, что если член коммуны сажает у себя перед домом перец или тыкву, то это капитализм. Нужно сажать подсолнухи, потому что они – символы стремления к свету, но лузгать семечки подсолнуха – преступление.

Кто сказал, что у нас нет капиталистов? С точки зрения перспектив развития даже лоточник – капиталист, а свободный рынок, приусадебный участок – это мягкие перины для капитализма, от них надо как можно скорее отказываться. И за все надо бороться, уничтожая капитализм в зародыше, в колыбели. Когда он разрастется, уже будет поздно. Разве перец или тыква перед домом (а из тыквы еще и вино можно делать) не отвлекают внимание от общественного поля? Значит, это зло, которое нужно выкорчевывать.

Между рисом и деньгами, богатством и бедностью тоже есть диалектические связи. Если все будут сытыми, богатыми, при деньгах и по уровню жизни превзойдут дореволюционных помещиков и кулаков, то кто тогда будет заниматься революцией? Кто будет бороться, крепить классовые позиции? Па кого станут опираться кадровые работники, присылаемые в деревню для проведения разных кампаний? С кем они будут сплачиваться, кого завоевывать, на кого нападать, с кем проводить всевозможные политические мероприятия? Разве можно лишиться этого магического средства, этого волшебного посоха?! Бедняки и бедные середняки должны составлять большинство; если они превратятся в обычных или, не дай бог, богатых середняков, то революция прервется и мир рухнет.

Китай – это целое море буржуазии и мелкой буржуазии. Для разрешения его многочисленных проблем существует великолепный ключик – борьба. Она должна устраиваться каждые пять-шесть лет и идти сверху донизу, как ураган, доставляя всем удовлетворение и беспредельную радость. Известно, что китайские иероглифы выросли из картинок и даже после многочисленных упрощений сохраняют свою изобразительность. Так вот, упрощенный иероглиф «борьба» похож на узорчатый ключ от старинных медных замков, применявшихся в Китае. Их и сейчас еще можно встретить на городских воротах, во дворцах древних столиц, в храмах Конфуция, в сельских кумирнях и тюрьмах, в меняльных конторах и амбарах богачей. Это своего рода национальное достояние, которое следует передать всему миру. Если борешься, то идешь вперед, а не борешься – деградируешь, становишься ревизионистом. Борись, борись, борись: доборешься до года обезьяны или лошади, и тогда весь мир сплотится, наступит эра великого единения!

Но марксизм-ленинизм, как солнце и луна на небе, светит вечно, он ни в коем случае не может быть сведен к иероглифу «борьба», тем более упрощенному. У истории есть свои законы, которые определяют развитие всего человеческого общества, – законы суровые, а порою и беспощадные. Октябрем 1976 года история поставила в жизни Китая большой восклицательный знак, а затем и вопросительный [36]. Третий пленум ЦК КПК перевернул небо и землю, вскрыл тысячи трудностей, взломал застарелый лед. Река жизни вновь оттаяла и зашевелилась.