Ясуси Иноуэ - Сны о России Страница 42

Бросив взгляд на молчаливо сидевшего рядом Исокити, Кодаю спросил:

— А ты ничего не хочешь сказать Синдзо на прощание?

— У меня такое чувство, будто мы расстаемся с Синдзо и Сёдзо ненадолго и обязательно встретимся снова. Вместе с нами в Японию отправляется русская официальная миссия для торговых переговоров. Думаю, переговоры будут успешными. Из японцев только мы одни знаем Россию — хочешь не хочешь, а нам придется еще побывать здесь. Вот и Лаксман говорит то же самое. Японии без этого не обойтись. К тому же Лаксман имеет серьезные намерения посетить. Японию, он просил меня подготовить для него кое-какие сведения.

— Да, хотелось бы, чтобы все было именно так, — пробормотал Кодаю.

Исокити беспрекословно верил в то, что говорил Лаксман, — у него не было оснований сомневаться в этом. Лаксман делал все, чтобы приблизить этот долгожданный день, и вот его усилия принесли плоды.

Время от времени Кодаю, подобно Лаксману и Исокити, уносился мыслями в казавшееся ему светлым будущее. Но он сразу одергивал себя, даже в мечтах будущее пугало его. И он заставлял себя о нем не думать. Знания, накопленные ими за десять лет скитаний по России, могли принести им в будущем большую пользу, но могли обернуться и неожиданными опасностями. Поэтому заглядывать в будущее было страшно — как в темное бездонное болото. И Кодаю старался думать только о возвращении на родину. Этим он жил все десять лет, ради этого терпел невзгоды…

Переводчиками при русской официальной миссии, направлявшейся в Японию, были назначены Трапезников и Туголуков. Татаринова почему-то отставили. Туголуков был исконным русским. В свое время он изучал японский язык в иркутской школе, но изъяснялся по-японски с большим трудом, а понимал еще хуже. Японцы считали, что знания Татаринова значительно лучше, и им было непонятно, почему выбор пал на Туголукова.

Последующие дни проходили в предотъездной суматохе. В Иркутске у японцев было много знакомых — от богатых купцов до мелких лавочников. Помимо общих знакомых у каждого из них имелись личные друзья, и чуть ли не каждый вечер они проводили в прощальных застольях.

Кодаю потребовалось несколько дней, чтобы уложить вещи в дорогу. Он готов был захватить с собой все, что могло, на его взгляд, представить интерес в Японии. И все же Кодаю многое пришлось оставить, ибо путь до Охотска, где стоял на якоре корабль, был долог и труден. В один из тюков Кодаю сложил вещи, по которым можно было составить представление о национальной одежде и обуви: жилет, штаны, нижнюю Рубашку, кальсоны, плащ, шубу, шапку, сапоги; в другой — катушки с нитками, ложки, табакерки, ларцы, щетки, серебряные сосуды, чашки, чайники, кувшины, курительные трубки, гребни, бритвы, зеркала и прочие предметы обихода. Отдельно были упакованы кольца, серьги, карманные часы, медаль, микроскоп, кинжал, трости разного образца. Кодаю считал крайне важным привезти на родину географические карты, книги, денежные знаки и прочие ценные, с его точки зрения, предметы. Помимо карты России у него имелись карты Азии, Европы, Африки, Америки, а также сравнительная карта Азии и Америки. Захватил он с собой и портрет Екатерины II — на память.

За два дня до отъезда, получив разрешение в больнице, Кодаю перевез Сёдзо в дом, где жил Исокити. Он предполагал, что ослабит тем самым удар, который нанесет Сёдзо известие о возвращении троих японцев на родину. К тому же, думал Кодаю, здесь, поблизости от знакомых, Сёдзо не будет чувствовать себя столь одиноким. Кодаю решил, что сам он выедет из Иркутска утром, а Коити и Исокити останутся с Сёдзо до вечера.

В тот день, когда Сёдзо взяли из больницы, Кодаю отправился побродить по Иркутску. Он миновал Богоявленскую и Спасскую церкви и вышел к Ангаре. Начались как раз работы по укреплению ангарского берега, и вокруг, словно муравьи, копошились рабочие. Работы были запланированы еще несколько лет назад. Досужие люди говорили, что стоимость их исчислялась суммой в двадцать две тысячи рублей.

Кодаю вспомнил, какой ущерб приносят ежегодно деревням в Исэ разливы рек, и подумал, что неплохо бы такие же работы провести и в Японии. Но он понимал, что не так-то просто применить в Японии российскую технику укрепления речных берегов.

Утром двадцатого мая Кодаю навестил Сёдзо и сообщил ему о своем предстоящем отъезде в Японию. Сёдзо буквально остолбенел, но потом взял себя в руки и твердым голосом произнес:

— Желаю вам счастливого пути…

Кодаю подошел к Сёдзо, обнял его и стал подробно рассказывать, как все произошло. Потом по русскому обычаю трижды поцеловал его и поспешно вышел из дома. Закрывая дверь, он услышал, как Сёдзо по-детски разрыдался. Кодаю рванулся было назад, но стиснул зубы и вышел на улицу.

Двадцатого мая Кодаю, Лаксман и его сын Мартын выехали из Иркутска в Охотск. Лаксман намеревался встретиться в Охотске с другим сыном — Адамом, который отправлялся с ответственной миссией в Японию, и дать ему последнее напутствие.

Провожающих было много. Некоторые из них, в том числе Ходкевич и домочадцы Лаксмана, сопровождали Кодаю до станции Пукин, расположенной в двадцати двух верстах от Иркутска. Переночевав на местном постоялом дворе, они рано утром простились с отъезжающими.

Расставаясь с супругой Лаксмана, Кодаю преклонил колени и обнял ее ноги. В России так обычно прощаются дети с родителями, но у Кодаю это получилось вполне естественно и непринужденно. У него и в самом деле было такое чувство, будто он расстается с родной матерью…

Кибитка, в которой Кодаю ехал из Петербурга, была достаточно велика, и он предложил воспользоваться ей Лаксману и его сыну, сам же нанял в канцелярии другую, поменьше. В кибитку Лаксмана запрягли десять лошадей. Кодаю ограничился шестеркой. Вещи погрузили на телегу, запряженную четверкой лошадей.

Двадцать третьего мая Кодаю и Лаксман добрались до пристани Качуг, расположенной в двухстах двадцати верстах от Иркутска. На следующий день прибыли Коити и Исокити, выехавшие из Иркутска позднее, а вместе с ними — Трапезников, Туголуков и слуга Лаксмана.

Двадцать пятого мая Лаксман, Мартын и Кодаю отплыли на речном судне по Лене в Якутск. Среди пассажиров был уже знакомый Кодаю купец Шелехов. Они много беседовали во время путешествия. Кодаю крайне удивился, выслушав мнение Шелехова о том, что от нынешней миссии в Японию вряд ли можно ожидать чего-нибудь путного. Кодаю никак не мог понять, действительно он так считает или просто решил подразнить Лаксмана.

— Очень хорошо, что вы возвращаетесь на родину, — говорил Шелехов. — Вам большой корабль дают, да еще и провожают с почестями. Этому надо радоваться. Россия проявила к вам доброе отношение. Теперь и от вашей страны следует ожидать в ответ чего-то хорошего. Чиновники и политики на этот счет шибко сообразительны бывают. Только не верится мне, что все получится так, как они полагают.

В другой раз Шелехов завел разговор по-иному:

— Все дело в людях. Если бы с миссией ехал человек настойчивый, решительный, можно было бы на что-то рассчитывать. Но я вроде бы такого человека не вижу. Вас, правда, все это не касается: пообещали отправить на родину — и хорошо. Придет корабль в японскую гавань, сойдете на берег — и прости-прощай!

Лаксман не реагировал на реплики Шелехова. Лишь однажды, сидя поблизости от беседовавших Шелехова и Кодаю, он вдруг вызывающе рассмеялся. На мгновение взгляд Шелехова стал холодным и колючим, он шевельнул губами, собираясь что-то сказать, но, должно быть, передумал и промолчал.

Кодаю беседовал и с Лаксманом и с Шелеховым, но друг к другу они обращались крайне редко. По всей видимости, отношения между ними сложились самые что ни на есть враждебные…

Судно продолжало свое плавание по Лене. Каждый день глазам Кодаю открывался неизменный, монотонный пейзаж. Временами река настолько расширялась, что нельзя было различить противоположный берег. Иногда же берега, наоборот, сближались, и течение реки становилось бурным, изобиловало стремнинами. За двадцать дней плавания путешественникам встретились лишь два якутских поселка — Киренск и Олекминск, по четыреста-пятьсот дворов в каждом. Судно приставало к пристаням у обоих поселков, но на берег никто не сходил.

В Якутск прибыли пятнадцатого июня. Прямо на пристани простились с Шелеховым и его людьми. Спустя два дня в Якутск приплыли Коити и Исокити. Кодаю и его спутникам уже довелось побывать в Якутске несколько лет назад, в самое холодное время года- ноябре, декабре. Воспоминания вихрем закружились. Он подумал и о том, что тогда в Якутске их было шестеро, а теперь только трое.

Второго июня отец и сын Лаксманы, Кодаю и двое толмачей отправились в Охотск. Было решено, что Коити и Исокити, как и прежде, последуют за ними через два-три дня.

Ехали на лошадях в сопровождении якутов-проводников. День за днем пятеро всадников преодолевали дикую, бескрайнюю равнину почти без всяких признаков человеческого жилья. Лишь кое-где были разбросаны якутские поселения, да и то большей частью в нескольких днях пути в сторону от дороги.