Кэндзабуро Оэ - Игры современников Страница 42

– Обряды, связанные с Быком-дьяволом, насколько мне известно, существуют во многих окрестных городках и деревнях. Однако, хотя они во многом сходны между собой, обычная символика Быка-дьявола резко отличается от той, какую он приобрел у нас. Бык-дьявол нашего края самобытен, и мне кажется, что его намеренно делают похожим на других именно ради того, чтобы скрыть эту самобытность. Поэтому он совершает множество злых поступков, но его действия воспринимаются с благоговением.

– Хорошо бы пояснить, какое значение вкладываете вы в слово «самобытность». Быка-дьявола мы хотим вывести в нашей пьесе. Мне же самому видеть его не приходилось, я знаю о нем лишь понаслышке, так что у меня могут быть совершенно превратные представления. Я как-то слышал, что в давние времена праздник Быка-дьявола традиционно справляли коренные жители нашего края еще до того, как там поселились наши предки. Это верно? Покорив их, созидатели присвоили себе все, что им принадлежало, даже праздники. И еще я слышал, что Бык-дьявол как бы олицетворял обиду покоренных – именно поэтому в день праздника Бык-дьявол преследовал детей и внуков созидателей. Но если так было в самом деле, почему же семьи пострадавших, да и сами жертвы Быка-дьявола чтили его как святыню вместо того, чтобы привлечь к ответственности безобразников? Здесь как-то не сходятся концы с концами.

Этот юноша, сестренка, меня озадачил – ему удалось постичь ход мыслей коренных жителей нашего края, а я бился над этим многие годы, но он так и остался для меня загадкой. Я не знал, что сказать. Ответить на его вопрос было нелегко. Однако он и сам не особенно настаивал.

– Почему вместо того, чтобы называть Хара столь многозначным именем, как Бык-дьявол, не выбрали для него другого, точнее выражающего его сущность? Например, Доносчик, Предатель...

Сигэхару Хара, сестренка, действительно обратился к правителям Великой Японской империи, замышляя снова подчинить ей деревню-государство-микрокосм, где в то время благодаря уловке с книгой посемейных записей половина жителей была независима – ведь те, кто не зарегистрирован в книге, вообще как бы не существуют; поэтому люди были совершенно правы, осуждая его замысел как донос или даже предательство. Конечно, политические идеи, которыми руководствовался Хара, преломлялись самым причудливым образом и были столь неоднозначны, что и подобрать ему подходящее прозвище было трудно. Возможно, в то время ни в долине, ни в горном поселке прямо не говорили об идеях Сигэхару Хара. Ни сам Хара, ни его противники. Но поскольку его политические взгляды были совершенно ясны окружающим, деревня-государство-микрокосм действительно жила в невероятном напряжении.

По словам отца-настоятеля, который пользовался летосчислением не по годам правления императоров, принятым в Японии, или, вернее, в Великой Японской империи, а предпочитал шестидесятилетний цикл, политические взгляды Сигэхару Хара проявились в начале лета года собаки[26]. Значит, это произошло, когда Сигэхару Хара, помощник деревенского старосты, испытал тяжелые душевные страдания в связи с арестом замешанных в деле о великой измене[27]. А когда в следующем году, то есть в год свиньи, было объявлено о казни двенадцати человек во главе с Сюсуй Котоку, страдания Сигэхару Хара достигли апогея. К этому времени он впал в такое состояние, что уже не похож был на нормального человека, испытывающего страдания, а скорее напоминал безумца, для которого страдание – норма, а редкие проблески разума сопряжены с тоской. Он недвусмысленно проявил свое отношение к обвиняемым по делу о великой измене, особенно к двенадцати казненным. Узнав из газет, что приговор приведен в исполнение, Хара тут же пошел на почту и подал длинную телеграмму протеста. В адрес его величества императора Великой Японской империи. В это же время японским посольствам за границей были вручены протесты социалистов ряда стран в связи с казнью Котоку. Этот факт весьма важен для понимания того, что представляла собой деревня-государство-микрокосм: телеграмму Хара, сестренка, вполне можно ставить в один ряд с международными протестами. Разумеется, «международная телеграмма», поданная внутри страны, была задержана начальником почты – родственником Хара. Отличаясь мягким характером, Хара не протестовал и не стал настаивать. Вместо этого он вылепил двенадцать глиняных фигурок, отправился на утес и поставил их у корней тополя-великана, чтобы отслужить панихиду. Начальник почты, который после телеграммы в адрес императора неотступно следил за Хара, перебил все фигурки и увел его домой. Но снова усадить его за рабочий стол в сельской управе, где до этого Хара прилежно трудился, не удалось. Запершись в своем доме, Хара снова вылепил двенадцать фигурок и поставил их на алтаре в большой комнате с земляным полом. Портрет Мэйскэ-сана он оттуда убрал.

Поведение Хара доказывало, что он искренне горевал о казненных. Однако его последующие действия были прямо противоположны. Под вечер на деревенской улице обычно собираются поболтать пять-шесть человек – в детстве я видел такие сценки ежедневно, и Хара часто принимал в них участие; теперь же он, полностью игнорируя свои прежние высказывания и глубоко убежденный в своей правоте, стал нападать на Котоку и его соратников. Причем всем было ясно, что Хара просто старается скрыть зреющий у него замысел. Душевные муки помутили его разум – он с одержимостью маньяка обрушился на уловку с ведением книги посемейных записей, давно изобретенную деревней-государством-микрокосмом, не желавшей, чтобы на нее распространялась власть правительства Мэйдзи. Критика, высказанная Хара, поставила под угрозу сохранение тайны нашего края. Вмешиваясь в разговоры, Хара выкрикивал короткие, полные горечи слова: «Ужас, ужас!.. Беда! Огромная беда!.. Эти люди нас погубят!»

– На школьных соревнованиях по бейсболу стою я как-то во второй базе. Вдруг без сигнала тренера врывается туда еще один игрок. Никуда не денешься – нужно мчаться в третью базу, чтобы опередить его. И тогда все, кто следил за игрой, начали кричать: «Беда! Огромная беда!.. Эти люди нас погубят!..» Мне думается, эти выкрики, воспринимаемые как обрывки какой-то песни, пожалуй, и в самом деле принадлежат Сигэхару Хара...

– Такие выкрики с давних пор обычны в нашем крае, но Сигэхару Хара, воскресив их, вложил в них новый смысл. И, мне кажется, только благодаря Хара они дожили до последнего поколения жителей нашей долины и горного поселка.

– Однако интересно, к кому были обращены крики Хара «Ужас, ужас!..», которые мы иногда вспоминаем?

– Скорее всего, он боялся, что дело о великой измене может послужить искрой и в нашем крае, отделенном от родины Котоку одним-единственным горным хребтом, вспыхнет антигосударственный мятеж. Этот страх и заставлял его кричать: «Ужас, ужас!.. Беда! Огромная беда!.. Эти люди нас погубят!» Бурно выражая свое отчаяние, Хара намекал на главное, о чем умалчивал: пока власти не дознались, нужно по собственному почину отказаться от уловки с двойным ведением книги посемейных записей. Однако Быком-дьяволом он был прозван уже после того, как этот темный страх и злоба полностью им завладели...

4

Наш разговор в тот дождливый день, сестренка, воодушевил режиссера, и у него родилась идея спектакля. Вместо замышлявшейся раньше, но практически неосуществимой постановки, охватывавшей все мифы и предания деревни-государства-микрокосма, он решил для начала создать пьесу, в которой главным действующим лицом был Бык-дьявол. Я написал первый вариант и вручил ему. Потом стал посещать репетиции. Многое меня просто обескураживало, и не только потому, что до сих пор я не имел такого опыта. Члены театральной труппы – двое актеров и актриса – в первый же день потрясли меня, окунув в самую гущу всеобщего возмущения, вспыхнувшего в нашем крае в давние времена. Облик актеров в тот день – поскольку это была репетиция, то, что было надето на них, можно назвать лишь неким подобием сценических костюмов – был таков: высокий и худой – в выцветшем трико и вытертом купальном халате, под которым виднелась задравшаяся до шеи нижняя рубаха; другой, плотный и коренастый, – в коротком кимоно с подвязанными рукавами, надетом прямо на голое тело, и в темно-синих матерчатых туфлях. А маленькая актриса обтянула свои кривые ноги черным трико и надела огромную голову Быка-дьявола, о чем в моих ремарках вообще не сказано ни слова!

Эта голова из выкрашенного черной тушью папье-маше, такая огромная, что и взрослому мужчине трудно было бы таскать ее на плечах, напоминала не столько бычью, сколько почерневшую голову гигантского барана. Огромная голова Быка-дьявола накрывала девушку до самой груди, и я, посмотрев на актрису, которая, ухватившись за края маски, с трудом удерживала ее, начал сомневаться, правильно ли прочел режиссер мою пьесу. В ремарках я объяснял, что главное действующее лицо – Сигэхару Хара, потрясенный делом о великой измене, и, по моему замыслу, его образ должны воплощать три персонажа, появляющиеся на сцене в человеческом облике, а не в обличье Быка-дьявола.