Роберт Стоун - Дамасские ворота Страница 42

Лукас взял контрольку и вгляделся в крошечное вытянутое лицо с огромными глазами. В памяти всплыло стихотворение, и он процитировал его:

С улыбкой, души, взмойте к Небесам,Не речи — пению учиться вам,Отныне больше голод не грозит,Всем хватит молока;Отбросьте страхи, вечная поитВсех млечная река.

— «Млечная река», — повторила она. — Что это?

— Это старинное стихотворение. Одного давно умершего белого парня. Ричарда Крэшо[223]. Называется «Маленьким мученикам». Еще об одном ближневосточном заблуждении.

— Жалею, что не знала этих строк, когда была в Сомали.

— Не жалей. Иначе была бы как я. И вместо того чтобы делать что-то и верить во что-то, ограничилась бы стихами. Ладно, мне нужно идти. Я еще должен встретиться с доком.

— Погоди, Крис. Присядь. Да присядь же! — настойчиво сказала она, когда он лишь остановился и посмотрел на нее.

Она говорила, шутливо подражая тону суровой старозаветной учительницы с американского Юга, и села напротив него в другом конце комнаты, обхватив руками колени.

— Почему ты так ненавидишь себя? Отчего тебе так плохо?

— Не знаю. Может, оттого мучусь, что столько дерьма в мире. Как ты только что справедливо заметила. Хочешь подсказать мне мой тиккун?

— Мир изменится. Мы будем свободными. Потому что там, где Дух Господень, там свобода.

— Это мне нравится.

— Правда?

— Да, — сказал Лукас. — Я всегда был религиозен. Мне всегда было жалко себя, и даже не столько себя. Поэтому действительно нравится. Я слаб. Верю в Санта-Клауса. Да, я мог бы распевать псалмы, как какой-нибудь дурак. — Он встал и отвернулся от нее. — Да, конечно нравится. Действительно нравится. И мне нравишься ты. Очень нравишься.

— Знаю, — сказала она, — потому что знаю твой тиккун. Ты мне тоже нравишься. Ты вернешься?

— Вернусь. И буду насмехаться и издеваться над тобой, пока не удостоверюсь, что ты потеряла веру.

— Потому что страдание любит компанию?

— Потому что ты слишком классная, красивая и умная, чтобы верить во все это барахло. Это опасно. И потому, что страдание любит компанию, и если я не способен на все эти чудесные мечты и иллюзии, то позаимствую их у тебя.

— Но, Крис, — сказала она, смеясь, — в них моя радость. Они делают меня счастливой.

— А я не хочу, чтобы ты была счастливой. Ты слишком хорошая певица. Я хочу, чтобы ты стала как я.

23

После полудня он отправился в кафе «Атара», где условился встретиться с доктором Пинхасом Оберманом. Все столики вдоль улицы Бен-Иегуда были заняты, и люди вынесли дополнительные стулья из зала, чтобы посидеть на свежем ветерке. Оберман сидел внутри за своим обычным столиком в тесном углу. Лукас передал ему свой отчет о преподобном Эриксене и возвращающемся змие.

— Гностик, — сказал Оберман. — Яхве — это демиург, который властвует над миром. Змий — это мудрость. Иисус явился освободить мир от Яхве. По существу, это греческий антисемитизм.

— Он не просто горько разочарован, — сказал Лукас. — Он сходит с ума.

— Работал слишком близко к свету.

— Это есть, — согласился Лукас, — да еще его супруга трахается семью способами с заката[224].

Доктор Оберман не оскорбился. Вид у него стал задумчивый. В конце концов, он теперь рогоносец.

— Видимо, — сказал он, — действительно есть такая вещь, как миссионерская позиция.

— Полагаю, так их учат трахаться в Библейском колледже.

— Вы имеете в виду, — спросил доктор Оберман, — что американских евангелистов обучают позициям, которые не доставляют удовольствия?

— Да шучу я, шучу, — ответил Лукас. — Хотя кто знает?

— Ладно, — сказал Оберман. — Линда сама знает, чем и как ей заниматься. Кстати, я читаю вашу книгу о Гренаде. — (Лукас увидел, что тот держит в руке книгу, которая, как он, Лукас, думал, давно разошлась.) — Не удивляйтесь. Я поискал вас через «Нексус». И пользуюсь книжным сервисом.

«Сервисом типа министерства обороны? — удивился Лукас. — Или МОССАДа?» Он потратил три месяца на то, чтобы подготовить книгу на основе репортажей о вторжении Соединенных Штатов на Гренаду, операции «Вспышка ярости»[225], которые он писал для «Балтимор сан». Книга принесла ему ничтожный доход и привлекла такое же ничтожное внимание, но он вложил в нее немало души и труда.

Как автору, Лукасу была свойственна леность и перфекционизм, так что писал он всегда слишком медленно. Ко времени выхода книги его откровения относительно отдельных фактов небоеготовности и разложения в отборных спец-частях в основном устарели.

Лукас умел слушать и был человеком слова, поэтому люди охотно шли на контакт с ним. К сожалению, за несколько месяцев после «Вспышки ярости» нарушения, на которые его навели источники, были или успешно замаскированы, или с ханжеским сожалением признаны. На потребу общественности были устроены несколько аутодафе: назначили козлов отпущения, которые дрожащим голосом сознались в бог весть каких служебных недосмотрах, малопонятных штатской публике из-за армейской терминологии. Потом обронили скупую мужскую слезу перед комиссиями конгресса. Нескольких человек пришлось перевести с понижением, нескольких досрочно отправить в отставку. Многих информаторов Лукаса вычислили и втихую наказали.

Сверх того, издателю показалось, что в книге чересчур акцентируется роль афро-карибской религии в современной истории острова. Жизнь Лукаса в основном была пока еще обещанием, осуществиться которому мешали неудачные начинания, неуверенность в себе и недостаток целеустремленности. Книга была единственным делом, которое он по-настоящему довел до конца. Чем очень гордился.

— Это дешевый пейпербэк[226] и не более, — сказал Лукас Оберману. — Попытка срубить быстрых денег на горячей теме. Так, халтурка.

— Толковая книга. Умная. Я мало знаю о Карибах или американской армии, но то, что я прочитал в ней, звучит убедительно.

Похвала доставила удовольствие Лукасу.

— Так что я полон оптимизма, — сказал Оберман. — Не зря остановил выбор на вас. А вы… еще не пропало желание работать над нашей историей?

— Люди, которые по-настоящему интересуют меня, — это Разиэль и Де Куфф.

— И Сония, — добавил Оберман. — Девочка вам нравится.

Он добавил себе в кофе немного шлага[227].

— Да, — сказал Лукас, — нравится.

Мимо кафе прошествовали летние колонны молодых туристов и студентов. Завсегдатаи кафе не обратили на них внимания, разве что проводили взглядом самых хорошеньких молодых женщин.

— Я склонен сосредоточиться на Де Куффе и его группе, за исключением нескольких из них. Они представляют больший интерес.

— Это можно, — согласился Оберман.

— Но, — сказал Лукас, — вы, понятное дело, предпочитаете какой-то результат. Что-нибудь вроде… но люди присоединяются, уходят. Все мои усилия ни к чему не приводят.

— Где они находятся? — спросил Оберман. — Эти последователи Разиэля и Де Куффа?

— В приюте в Эйн-Кареме. Де Куфф оплачивает их проживание. Он явно очень богат.

— Они все еще носят амулеты с уроборосом?

— Носят. И Сония тоже. Думаете, помешательство Эриксена связано с этим?

— Да, — проговорил Оберман, откусывая кекс, подававшийся с кофе. — До известной степени. Они еретики, очень радикальные еретики по понятиям ортодоксального иудаизма. Но конечно, уроборос фигурирует в «Зогаре».

— Мне не вполне ясна их теология. Очевидно, что она мессианская. Насколько мне известно, они чтят Саббатая Цви, Якоба Франка[228] и Иисуса.

— Да, так и следует их понимать. Вероятно, они видят во всех тех фигурах единую возвращающуюся душу. И Де Куфф — нынешнее ее воплощение.

— Какое отношение ко всему этому имеет змий? — спросил Лукас. — Постоянно он возникает.

— Когда Всемогущий непостижен и потерян для нас, — сказал Оберман, — остается некая эманирующая сила, пребывающая в сокрытом состоянии. Но ее способна пробудить только сравнимая сила — это базовая химия.

— Которую я…

— Которую вы так плохо учили в школе. Не беда. У индусов змея Кундалини представляет Шакти[229], супругу Шивы. Через Шакти имманентный Шива становится жизненной силой. Некоторые поклонялись змию Адамова сада.

— Не евреи.

— Были среди них и евреи, — сказал Оберман. — Еретики. Миним. Гностик Элиша бен Авуя[230]. Но запомните: в каббале змий тоже выступает в качестве силы, которая пробуждает Изначальную Мощь Бога. Он приводит время к его завершению в вечности. Святой змий символизирует Бога Веры. Вечный, вечно обновляющийся змий, который делает из имманентного Первичную Волю. Понятно я говорю?