Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел Страница 42

Громов не знал, с чего начать разговор. Наконец спросил:

— Усвоили обязанности замкового?

— Я снарядный.

— Завтра ваш взвод будет стрелять. Справитесь? — Громов заметил во взгляде солдата тревогу и беспокойство, а руки вновь теребили ушанку.

— Я подносчик снарядов.

Громов обошел вокруг стола.

— Газеты читаете?

— Уставы...

— А газеты?

— Что в них?.. Слушаю политинформацию, с меня хватит.

— Та-ак. — Громов сел на свое место. — В кино ходите?

— Отпустите меня... Верующий я, и моя душа при мне останется, — тихо произнес Волошин, уперев взгляд в дверь.

— В бога веруете? — с подчеркнутым удивлением спросил Громов. — Шутите, наверное, товарищ Волошин?

— Отпустите... коли других вопросов ко мне нет. Запрет с религии снят, не трогайте меня, отпустите.

«Орешек», — подумал Громов. Он вспомнил, что знал из книг по антирелигиозной пропаганде, начал убеждать солдата. Говорил горячо и долго. Павел все тем же спокойным голосом повторил:

— Отпустите, коли других вопросов нет...

«Поговорил, а еще командир», — упрекнул себя Громов, когда ушел Волошин. Он набросил на себя полушубок и тоже поспешил из палатки. «Ты же — командир, — рассуждал Громов. — Командир!» Это слово воспринималось им как нечто всесильное: и приказ четкий, повелительный и умный, и добрый совет, и материнская ласка, и уставная строгость армейской жизни, и отцовская забота о людях, чутких ко всему, что окружает их. «Власть — вот что такое командир. — Сравнение понравилось подполковнику, и он продолжал развивать эту мысль: — Советский командир, Сережа, — власть самая умная, самая справедливая, самая человечная и пунктуально последовательная в своих поступках, деяниях. Советский командир и приказывает и слушает, он учит и сам учится, он управляет людьми и сам идет в одной колонне с ними, как бы труден путь ни был, — через горы, леса, в зной и стужу, в огонь, в воду, хоть на смерть — управляй и иди в одной колонне, ибо для командира, Сережа, нет «я» и «они», есть— «мы», солдаты Советской Отчизны, люди одних взглядов, братья по духу и цели... Славное это слово «командир» и емкое, до чего же емкое!»

Пошел редкий снег, шалил в лесу ветер, угадывалось приближение пурги, и мысли Громова перекинулись к стрельбам: «Безвилочный метод... Видимость плохая... Отменить? Решай, ты — командир, в твоей власти все, и ты в ответе за все. А ошибаться командиру нельзя, нет, нет, его ошибка, как цепная реакция, повлечет за собой ряд других, ведь поступки подчиненных тебе людей — это твоя воля, твой приказ...»

— Командир! — услышал Громов за спиной голос Бородина. Майор приближался к нему напрямик, через сугробы, утопая по пояс в снегу. Он протаранил рыхлый намет и глыбой подкатился к Громову, весь заиндевевший и от этого лохматый. — К метеорологам заходил. Обещают кратковременный буран. Но к утру пройдет, видимость будет хорошей... Сизов и Крабов укатили на вездеходе к полигонникам, возвратятся не скоро.

Они вошли в палатку, и Громов начал открывать судки с ужином. Бородин поставил чайник на плиту, потом принялся что-то доставать из чемодана, тихо насвистывая мотив «Подмосковных вечеров». Громов еще находился под впечатлением мыслей о должности командира, о Волошине. Он повернулся к майору и увидел в его руках четвертинку водки.

— По стопочке, командир, перед ужином. В таких дозах алкоголь безвреден. — Бородин поставил на стол кружки.

— Наливай, не возражаю.

Бородин ел быстро, энергично работая скулами. Широкое калмыцкое лицо его порозовело.

— Ты чего скис? — спросил он у притихшего Громова. — Или тревожат завтрашние стрельбы? Все будет хорошо, Сергей Петрович! Верю: наше начинание облетит всю армию. Помни мое слово — так будет.

— А если не получится? — непроизвольно сорвалось с уст Громова.

— Тогда, считай, нам по серьгам обеспечено. Гросулов так нас обласкает, что тошно станет, — засмеялся майор.

— Шутишь, Степан!..

— Нет, ты, как командир, первый получишь серьги. Правда, иногда в таких случаях командиры пытаются спрятаться за спины политработников: они, мол, выдержат, языкастые.

— Точно, — в тон Бородину сказал Громов, — спина у тебя, секретарь, широкая, загородишь, и меня никто не тронет.

— Если надо будет, прикрою.

— Грудью за командира пойдешь?

— А почему бы и нет? За хорошую власть люди жизни отдают.

— Власть, говоришь?

— А что? Я так понимаю роль командира. И партия и народ так понимают. Не согласен?

— Согласен, — сказал Громов и выложил Бородину все, что думал о Волошине и о себе часом раньше. Бородин прилег на раскладушку, заложив руки под голову.

— Волошин — особая статья. Коммунисты с ним работают. Баптисты постарались обуглить его душу так, что дальше ехать некуда.

— Ведь человек-то он наш, солдат.

— Солдат, — повторил Бородин и надолго умолк. Громов еще налил чаю. Он пил вприкуску, обдумывая, как все же наконец сказать Бородину о том, что твердо решил не ходить к Гуровой и что эта женщина однажды жестоко обидела его и едва ли она способна «перевоспитаться».

— Степан, ты уснул?

— Партийные работники не спят, командир. Им не до сна. Соображаю, как нам организовать семейный вечер по возвращении с полигона... Приедем в гарнизон, приведем технику в порядок, солдатам дадим денек-другой отдохнуть. Елена для них постановку подготовила, теперь у них и чайная есть. А мы, офицеры? Располземся по квартирам, и каждый в одиночку будет переживать свои радости и неудачи... Так не пойдет, командир. — Он поднялся и схватил чайник. — Офицерский бал надо устроить.

— Музыка, танцы, закуска и пол-литра на троих? — улыбнулся Громов.

— Возможно, и так.

— Да ведь за это нас с тобой высекут.

— Кто?

— Начальство.

— Не высекут, командир, если все будет хорошо и в норме.

— А какая она, норма: сто граммов, двести? У нас иногда как на это смотрят: водка была? Была. Пьянка! Получай по загривку. А в сущности, если разобраться, вино только присутствовало, а торжествовала-то дружба, теплота человеческая.

— Вот так и сделаем. Согласен?

— Поддерживаю.

Бородин быстро оделся.

— Ты куда?

— На узел связи. Начальнику клуба позвоню. — Он нырнул в темноту. Дохнуло холодом, пропел с присвистом ветер.

Во взводной палатке Волошин застал одного Цыганка.

— Все ушли на огневые позиции, а я вот печку топлю, — сказал Цыганок, укладываясь спать.

Волошин разделся, присел подле ящика, на котором ярко горел пузатый фонарь «летучая мышь», начал рассматривать свои руки. Извлек занозу из правой ладони, вспомнил, что в вещмешке лежит непрочитанное письмо от бабушки. Довольный тем, что Цыганок прикорнул, что никто не помешает прочитать письмо, сунул руку в мешок, ощутил какой-то твердый предмет, похожий на маленькую книжку, достал и глазам своим не поверил: на темно-синей обложке золотым тиснением было написано: «Карманное богословие».

«Откуда?» — Павел повернулся спиной к Цыганку, прочитал на титульном листке: «Краткий словарь христианской религии». Это было так неожиданно и так удивительно, что Павел тут же решил: «Всевышний послал за терпенье награду».

— Костя, — позвал Волошин, чтобы удостовериться, уснул ли Цыганок, не заметил ли находки. Цыганок ответил мощным и протяжным храпом. Листая трясущимися руками, не вникая в смысл написанного, Волошин торопливо читал отдельные строчки: «Авраам — праотец верующих... носил рога... обрезал себе крайнюю плоть... бог велел ему принести в жертву». «Адам... Бог создал его порядочным негодяем, имевшим глупость в угоду своей жене отведать яблоко, которое его потомки до сих пор еще не сумели переварить». «Когда говорят, что бог гневается, это значит, что у священника печень не в порядке». «Архангел Гавриил от лица бога-отца обратился к деве Марии, собираясь ее осенить, или же покрыть». «...Чужих жен он делал своими наложницами и предавал смерти их мужей». «...С тех пор как евреи распяли его сына, он стал жаждать лишь жареных евреев». «Иисус Христос для блага рода человеческого принес в мир меч». «Моисей запросто беседовал с господом, стоявшим к нему спиной». «Бог проклинает тех, кто мыслит несогласно со священниками...»

Волошин устал читать, расслабленный волнением, лег на соломенный матрас, на душе у него было нелегко.

Вдруг захохотал Цыганок, словно бы и не спал...

Как-то Устя привезла из города новые книги, в том числе «Карманное богословие» Поля Гольбаха. Рыбалко за один вечер прочитал эту небольшую книжечку, внешне очень похожую на псалтырь. Блестящая и остроумная критика религии французским просветителем вскоре оказалась в тумбочке Волошина: Рыбалко рассчитывал, что солдат обязательно прочитает книгу. Но первым ее обнаружил Цыганок, хотел было сразу сообщить об этом командиру батареи, думая, что это молитвенник, но не удержался от соблазна, тайком прочитал и понял: «Это в самый раз для Волошина, от такой сатиры Пашка вмиг образумится». Он-то и положил книгу в вещевой мешок Волошина.