Олег Егоров - Казейник Анкенвоя Страница 42

«Лишняя прибавка, - смолчал я, глядя под ноги во избежание битого кафеля и стекла. - На двадцать верст любая живность его только слушается». Мы обогнули пропасть отходов, одолели подъем к седловине меж двух помойных гор, и предо мною внезапно распахнулось чистое пространство, выложенное каучуковыми плитами. Метрах в пятидесяти хода стоял белый представительский лимузин размером со среднего финвала. Как и впервые, когда ступил я на улицы Казейника, отчего-то мне вспомнился именно кит, приютивший и обогревший Иону, сброшенного язычниками за борт после жеребьевки. На крыше кита была установлена спутниковая чаша. Тонированные скважины кита были наглухо задраены. Кит настолько забрал мое внимание, что я не сразу приметил взвод ротвейлеров, молча бродивших за стальными прутьями просторного вольера на отшибе упругой возвышенности. У клетки были штабелями сложены мешки собачьего корма. Ответственный секретарь уже топала к белому левиафану.

Чуть погодя, я нагнал ее. Самая задняя дверца кита бесшумно распахнулась. Вика-Смерть замерла на страже отверстия. Нагнувши свою плешь, я сунулся в механическое брюхо. Анкенвой тонул в кожаных подушках на боковом сиденье уютного кишечника, покуривая, как мне и представлялось, благовонную сигару.

Он изменился. Прибавил килограммов пятнадцать-двадцать, и лет на тридцать постарел, хотя не виделись мы лишь половину из них. Остальное все прежнее: короткая стрижка, синева вместо щетины, костюм, белая рубашка, стильный галстук, завязанный сухопутным узлом, туфли в тон с носками. Тот же взгляд. Обманчиво ленивый. Против бокового сиденья, в какое он погружался, была установлена панель с мониторами. Всего тридцать два монитора: четыре вниз и восемь по горизонтали. Все, помимо крайнего, крутили сериал из жизни Казейника. По крайнему шла трансляция матча между футбольными командами «Нюрнберг» и «Штутгарт». Среди прочих фамилий, как раз выходящих на второй тайм, диктор объявил Саенко. «Значит в записи, - оценил я обстановку, - Саенко давно уже играет за московский клуб «Спартак». Значит, в прямом эфире его спутниковый телевизор только помехи транслирует». В салоне, полностью обитом вишневой кожей, было еще заднее сиденье, на которое он мне и указал угольком сигары.

- А ты пока собачек покорми, - сказал он Вике так, что едва ли его можно было расслышать снаружи за шумом дождя. Но ответственный секретарь все же расслышала, и направилась к загону. Я прикрыл дверцу.

- Спрашивай, - Борис Александрович продолжил смотреть футбольную передачу, точно мы с ним расстались накануне, или же я интересовал его не более, чем игра, результат которой был ему известен заранее. «Ладно, - задел меня грязный прием Анкенвоя вроде того, когда ниже пояса бьют. - Мы тоже гордые. Обождем.

Хотя гордиться нам особо нечем. Успехов у нас кот наплакал. Особенно, после добровольной сдачи показаний лаборанта Максимовича».

- Какой счет? - спросил я ехидно.

Ростов искоса глянул на меня, и в зрачках его на секунду вспыхнули вольтовы дужки, сопровождавшие обычно либо внезапный интерес, либо приступ закипающей злости, но тотчас погасли.

- Выпьешь?

- Это с тобой-то?

- А я выпью, - Анкенвой отрыл дверцу бара у заслонки, отделявшей салон от водительского отсека, достал бутылку бренди со стаканом и выпил. - Есть повод. На семьдесят третьей минуте «Нюрнберг» отыграется.

- Иди ты.

- Хороший клуб, - будто не заметив моей иронии, Борис Александрович пыхнул сигарой, уронил на брюки пепельную гусеницу, и проводки в его темных зрачках заново раскалились. - Куплю его. Клуб с традициями. После двух мировых чемпионатов Бундеслигу выигрывал. В 1920-м и 1948-м.

- А твои сотрудники заранее болеют? – поддал я еще и сарказма.

Мой сарказм он пропустил.

- Рабочие на фабрике болеют. Им один хер за кого болеть. Охрана, падлы, тоже, конечно, болеют. Но это, я тебе скажу, не болезнь. Вот если ты за клуб готов бутылку раскроить о голову кого-либо из фанатов «Штутгарта», и напиться в дрезину, и орать так, чтобы закладывало уши, это я скажу тебе болезнь.

- Слушай, а что я здесь вообще делаю?

- Занятный вопрос, - Анкенвой налил в стакан бренди, и толкнул мне, чуть не расплескавши. - Со мной не хочешь, один выпей.

Один я выпил.

- Сам давно интересуюсь. Как увидал тебя в товарном вагоне с местными хлыстами, Вику сразу на блошиный рынок отправил, чтобы тебе, лоху, кишки не выпустили за первую же глупость.

Судя по сочувствию в глазах Анкенвоя, выглядел я плачевно. Известие о том, что я вопреки его желанию петляю в Казейнике, деформировало меня. Обрушилась к чертовой матери точно карточный домик вся моя логическая постройка. Но сдался я не сразу. Быстренько провертевши в мозгу свою заезженную пластинку, я вспомнил мотив. «Главное мотив. Анкенвой соврет, не дорого возьмет. Аферист высшей пробы, - снова утвердился я на прежних позициях. - Надо с другой стороны подвалить, и я дожму его».

- Словарь, Вика, Семечкин, Хомяков. Странный выбор сотрудников. Это что же? Твои четыре всадника Апокалипсиса? - поинтересовался я, отложив стакан.

- Это, мой милый, твои четыре всадника. У меня свои четыре всадника. У каждого свои четыре всадника.

- Ладно, высший математик. Скажи мне, какова, по-твоему, вероятность, что пять человек, связанных общим прошлым одновременно и случайно окажутся в пункте икс, где их вообще не должно быть?

- Теоретически она стремится к нулю. Но теория вероятности сама по себе аппарат, описывающий случайные события и процессы.

- К чему ты клонишь?

- Допустим, Хомякова я нанял, когда мне надо было кабельное телевидение наладить. Как ты помнишь, он задолжал моей женщине по твоей, кстати, рекомендации. А я помню старые долги. Хомяков справился. А поскольку он всегда мечтал попасть в большую политику, я назначил его Бургомистром. Дальше. Виктория сама ко мне обратилась. На любую работа была согласна за приличный оклад. Мне нужен был смотрящий в поселке, а мужчинам я, как ты знаешь, не особо доверяю. Тем более, уголовникам. Дальше Словарь. О нем я вспомнил, когда подбирал конченого типа с юридическим образованием на место заведующего кадрами. Заметь. Я всего лишь описываю случайные процессы. Но случайные процессы могут содержать внутри себя общую закономерность.

Да. Я понял, к чему он клонит. В какой-то момент по разным причинам я отвернулся от Словаря, и от Хомякова, и от Виктории. Отвернулся, когда они нуждались во мне. Чем не закономерность? Встретившись в Казейнике, они и без княжеского участия могли запросто упаковать мне поганку. А мог и Словарь безо всякого сговора. Самостоятельно. Осталась неясной роль и место Семечкина.

- Семечкин твой, Никола-Чревоугодник, уже кантовался здесь, когда я разоренный комбинат приобрел по надобности, - точно прочтя мои рассуждения, Анкенвой наполнил отложенный стакан. - Добавь. Корешкам твоим бывшим я велел тебя не трогать, иначе головы сорву. Сложнее с Могилой. Пока я его стимулирую, он в конструкции. Но это «пока» скоро закончится.

- Скоро здесь все закончится. Ты, вообще, на улицу выглядываешь? Может у тебя научные консультанты есть? Может они тебе графики чертят?

Добавлять я больше не стал, но закурить - закурил. Сигарету имени Бориса Александровича.

- И консультанты есть, и графики чертят. А еще у меня есть возможность отправить твое преосвященство домой. Прямо сейчас.

Я закашлялся от глубокой затяжки. И пока я кашлял, я вспомнил мою жену, и кота Париса, и дочек моих, и продюсеров, которым не успел я отправить завершенный сценарий, и сердце мое защемило.

- Подумай, - Борис Александрович опустил окно и выкинул измочаленный кубинский окурок под оглушительный шум, ворвавшийся на какое-то мгновение внутрь левиафана. - Можешь со мной остаться. Уедем вместе, когда я дела закончу.

Он вытянул из часового кармашка за витую цепь массивный брегет, украшенный изящной миниатюрой с черно-белым орлом на желтом поле, выглядывающим из-за фрагмента пограничной будки.

- «Кениг-рей» подключили, пока мы спорим. Девять к одному, что синтез живее пойдет.

- А мы спорим?

- Расслабься. Максимум через две-три недели вернешься. Посмотрим футбол, помянем прошлое.

- А будущее?

- Что «будущее»?

- Его мы тоже помянем? Если ты намерен вывести из Казейника RM 20/20, поминки по нашему будущему лучше не откладывать.

Голкипер «Штутгарта» не успел выбить мяч в поле, хоть и очень торопился. Борис Александрович нажал на кнопку паузы, и, глядя под ноги, замер, точно кнопка и его остановила вместе с трансляцией. Наконец он ответил, и совсем без подъема, свойственного идейным психопатам.

- Каждый хочет оставить потомству что-то после себя. Оправдать смысл своего существования. Даже те, кто не верят в Господа. А те, кто верят, и подавно. Тем, как известно из библейской притчи о сыне, зарывшем в землю талант, сам Бог велел.

- Что ж ты хочешь оставить после себя?

- Как можно меньше людей.