Вера Галактионова - На острове Буяне Страница 42

И, оглядываясь на светлое окно, призналась:

– Ночами я, Бронь, капли ведь не сплю. Как припадочная, вскидываюсь вся.

– А-а-а… – изумилась Бронислава. – Батюшки-светы! Чего ж теперь будет?

– Не знаю, чего будет, – тревожилась Таечка. – Вот и разбери, где худо, где добро.

Она вздрогнула – оттого, что крышка на чайнике задребезжала и запрыгала. А Бронислава свела брови, прикидывая что-то сосредоточенно.

– …Ну, если Степан из острога убёг – он к тебе не скоро придёт. Побережёт тебя, жену. И Наташечку, пуще того, побережёт. Дочь есть дочь. Не вскидывайся, слышь? – успокоила Таечку Бронислава. – Может, и заглянет к кому из наших. Но не к тебе, Таисья: не жди. А ко мне.

– И я так тоже думаю. Они ведь с Кочкиным твоим – пятиюродные. Да кумовья.

– Ну!.. Ко мне постучится, не иначе! К близкой родне ему тогда заявляться нельзя.

– Ты уж, Бронь, если что… Крупы да сахару… Да из одёжи. Я потом отдам.

– Ты, Таечка, даже не сомневайся! После Кочкина моего сундук одёжи даром лежит. И Антон её – не носит. Она ему нафталином пахнет. Оденем. Накормим. Поможем, конечно. А то и спрячем. У нас чулан тёмный за печкой пустует, в нём ухваты да тазы. И подпол чистый, высокий. Вот, надо в тёплой стайке перегородку поставить, на всякий случай… Да наша милиция – она разве лютовать станет? Не-е-ет уж! Не-е-ет…

– Добеги, если что. Мне сразу скажи. Я бы к вам потемну подлетела. Мы бы повидалися… Участковый-то чего? Зашёл: «Кормачова! Подпиши бумагу, что ты Степана не видала. А если увидишь – только чтоб не на виду он был! И не признавайся тогда, не говори никому». Строжится. А зачем бумага – не сказал.

Бронислава откусывала сахар, замирала от удивления – и прихлёбывала из стакана.

– Правильно строжится… А ведь как твой Степан хорошо в школе учился! Лучше всех! – вспомнила она Таечкиного мужа. – Распрекрасно у него голова-то варила – всё знал, всё читал. Учителя на него все прям дивилися. И вот тебе: восемь лет припаяли. А он только один раз и ударил. За всех, один, страдать пошёл. И весь общий грех он на себя, на одного, взвалил!.. Я думаю, Таисья, он святой за это в тюрьме сделался: вот. Зато мы – не бедуем. В нашем районе. От разора зато избавилися.

Они обе замолчали, думая о грустном: об огромной заснеженной разорённой России, которая лежала вокруг Буяна… О заброшенных, тоскующих полях, замерших меж лесами и долами в безнадёжном сне, похожем на смерть. О миллионах бедных людей, изгнанных со своих уже не дышащих заводов. О юных нерожающих женщинах, предлагающих себя вдоль бесконечных российских дорог первому встречному, и об искалеченных нескончаемой войною парнях, тянущих руки за подаянием с инвалидных своих колясок…

– А ведь Стёпа, он ему, агитатору, по-хорошему сначала доказывал. На собрании. Что нам ихних порядков таких, заморских-то, даром не надо. Чёрная лошадь сивому не ко двору, – покорно рассуждала Таечка, вытирая слёзы полотенцем. – А то, что его, присланного, сюда не звал никто, на суде не считается. Вот что оказалось!

Бронислава с жалостью смотрела на куму:

– Совсем ты дошла, Таисья, – накинула она шаль на себя. – Погоди-ка, вот я тебя вылечу маленько. Буфет-то ваш как? На станции? Вроде, работает…

Таечка рассеянно кивнула и пошла отпирать дверь.

[[[* * *]]]

В буфете пахло пирожками с мясом и с картошкой, а ещё жареными судаками. «На прошлогоднем, что ли, масле жарят? Не на свежем, вроде», – подумала Бронислава, нарочно принюхиваясь с подозрением, чтобы не хотелось есть. Она подождала, пока народу у прилавка станет меньше. Потом склонилась к продавщице:

– Дай-ка, Оня, мне чекушечку в долг. Вон ту. С пузечком.

– Ты что, тёть Бронь? Без копейки совсем осталася? – удивилась молоденькая буфетчица. – На двух зарплатах – и не хватает?

– Давай, давай. Занесу я, никуда не денуся! Через две недели, с получки, – успокоила её Бронислава. – Я у Таечки сижу… И конфетков мне взвесь. Граммов двести.

– Тебе каких? Шоколадных, что ль?

– Ну, конечно, не подушечков! – приосанилась Бронислава.

– …Чего Витёк-то пишет?

– Пишет – служит! – спрятала Бронислава чекушку под шаль. – Привет от тебя передавать? Иль погодить?

– Не надо, – отмахнулась буфетчица, следя за стрелкой весов с печалью.

Она вздохнула, протягивая шуршащий пакет с конфетами:

– И так меня мой-то к нему ревнует. Говорит: «Он у тебя в глазах круглые сутки сиднем сидит! Я вижу». Теперь про Витька и думать не думаю, тёть Бронь… Как оно там поётся? Наколола ноженьку, да не больно. Об острыю травоньку – о полынку.

– Ох, правильно, Онь, поётся, – согласилась Бронислава поспешно, разглядывая конфеты. – Анисовые, что ль?.. Наколола ноженьку, да не больно, любил меня миленький, да недолго… Ты на бумажку себе запиши, должок-то. Напомнишь потом.

– Я не забуду, – грустно проговорила буфетчица. – Всё я помню. Всё-всё!

Бронислава приостановилась, окинула её быстрым примерочным взглядом. «Посправней Ксенечки Оня-то будет. Та уж больно тощая. Красивая, а бледная: в фельдшерицу». Но рассудила второпях: «Ладно, тощая да, считай, уж своя. А эта – мужняя».

Оня то ли шмыгала носом, то ли всхлипывала, отвернувшись к ящикам и читая на них этикетки.

«Эх, жалко, один у меня Витёк уродился! – жалела Бронислава на бегу. – На всех на хороших его не переженишь… А как же я Оньку-то проглядела? Это когда же они провожалися?.. Ну, Витёк, ну паразит. И когда успел, паразит?»

Она скорёхонько пересекла зал ожидания, кивая закутанным людям:

– Доброго здоровьица… И вам не хворать. И вам не хворать, – и постучала в дверь подсобки условным стуком.

[[[* * *]]]

Окно там было снова занавешено. Но Таечка прильнула к стеклу. Она разглядывала площадь перед автостанцией, отодвинув штору самую малость.

Бронислава крепко поставила чекушку на стол:

– Давай-ка печаль-то переломим! Вот мы её теперь оборвём, чтоб она за нами дальше не потянулася. Чтоб не волочилась… А то пристала к нам, как собака приблудная. Печаль.

– Давай, – улыбнулась Таечка и ополоснула стаканы.

Бронислава разлила сразу напополам. И сказала:

– За то, что у Наташи твоей ум – весь отцовский: сроду отличница! Вот на Кешу я тоже как погляжу на своего…

– Характер только мой, – вздохнула Таечка, потом отпила, морщась. – …На пятёрки учится, старается, все жилочки свои вытянула. От Сельхозуправления ей приплачивают, а она – всё равно… Работает ещё, в городе-то в этом. Пришлёт мне кой-какие рублики, а я в слёзы! Ведь другая-то сама бы лучше нарядилась, нафуфырилась. А моя – нет, об матери у ней душа болит. Ни кавалеров у ней, ни тамошних подруг, ни кого… Ну, какие кавалеры в городе? Обуза одна… К земле она прижатая, умница моя: отец в тюрьме сидит… Зато с образованием её ведь, Наташеньку, Ильшин на работу ждёт, не дождётся! Спрашивает про неё… А она – вот как старается! Старается, учится…

Таечка уже плакала в голос – от жалости к мужу, к дочери и к себе. Бронислава всхлипывала тоже.

– И слабенькая, а – красавица писаная! Твоя Наташа, – причитала Бронислава и утиралась вместе с Таечкой одним, общим, кухонным полотенцем, только другим концом. – А видишь, надрывается девчоночка-былиночка, себя не жалеет… Ох, износится раньше время Наташечка твоя, сколько же она на себя взвалила! Батюшки-светы… А ведь Степан-то в прорабах как хорошо зарабатывал! Нужды бы сейчас не знали. А оно, видишь, чего вышло.

– Ох, износится, подорвётся… – подносила к глазам другой край полотенца Таечка. – И не сирота, а в полусиротках доченька моя родная, умница оказалася…

И деловито спрашивала Брониславу, всхлипывая:

– Бронь, и каких пожаров нам тут бояться? Мы в любой час их бабьими нашими слезами зальём.

– Точно! Все пожары потопим! По всей земле! – решительно поддержала её Бронислава.

– Ох! Зальём. Все пожары мировые!.. – снова выпевала Таечка. – Слезами горючими…

– Зальём все, они нам и не страшно, – вторила ей Бронислава.

Они замолчали, чокнулись и допили. Опомнившись, Бронислава полезла в сумку:

– А я же смородины кручёной с собой прихватила. На-ка: эту баночку – тебе. А эту – для Наташи твоей. И что я с Кешей в город ей банку-то не отправила?! Не догадалася. Ну, умора… Ведь он бы как хорошо довёз! И довёз бы, и доставил.

Таечка завздыхала, принимая банки:

– Совсем у нас смородина не уродила в этом году. У кого огороды в низине.

– Так вода-то когда сошла!.. – всплеснула Бронислава руками. – Не зря тут раньше остров был всё время. Остров Буян… А теперь по весне только – вода кругом. Вот, давай утрёмся ещё разок, а то от слёз наших опять остров сделается!

– Оно бы, конечно, и к лучшему, – прерывисто вздохнула Таечка. – Стёпа только бы тут поскорей оказался, на острове. В безопасности нашей.

– Да мой бы вернулся! – вставила поскорей Бронислава. – Супружник законный. Пускай бы ему путь в города отрезаный был!

– Да водой бы мы ото всех опять и отгородилися! От агитаторов-то от разных… Жили бы, как до всяких времён.