Зорин - Исповедь на тему времени Страница 42

Теперь нам остаётся только гадать, какую цель преследовал Шейх Паладин Раджа, заключая себя в каменном мешке. Психиатр связал бы это с фобией открытых площадей, теолог — с боязнью заразиться греховностью мира. В обоих случаях его уму непостижимое творение — памятник страха. А быть может, он рассуждал так. Пространство и время имеют по сути единую природу, значит, рассекая стенами пространство, можно отгородиться во времени, значит, уединяясь в первом, можно заслониться от смерти — посланца второго. При этом Шейх Паладин Раджа, видимо, полагал, что смерть приходит извне, а не таится внутри — его простодушие не допускало подобного коварства. Утверждают, что под развалинами мраморных плит до сих пор бьётся сердце Шейха Паладина Раджи, что его стук можно услышать, прислонив ухо к камню в глухой предрассветный час, когда луна исчезает с небосклона.

Несчастный Шейх Паладин Раджа, погребённый заживо под сводами своего лабиринта! Наивный, он напрасно пытался умножать сущее, как будто каждый из нас и так не заточён в этот мир, в собственное тело, имя, скорлупу судьбы.

ЭПИЗОД

Скандинавия. X век. Ватага йомсвикингов собралась в поход — грабить и распевать после победные висы. Захмелев на пиру, Вагн сын Аки хвастал (и его хриплый голос доносится сквозь столетия), что вернётся не раньше, чем покончит с Торкелем Глиной, правой рукой соседского ярла, и не раньше, чем ляжет с его дочерью. Весть о грозном обете летела впереди ладьи с драконьей пастью, обвешанной щитами и ощетинившейся сотней копий. Однако местным в сражении повезло больше. И викингов со скрученными верёвкой ногами усадили на бревно. Молить о пощаде было бессмысленно. К крайнему подошёл самозваный палач, секира которого побурела от крови, и отправил пленника в Хель. «Ты обещал убить меня, Вагн, но, похоже, это я убью тебя, когда дойдёт очередь!» Дальнейшее лучше поверить хронисту. «Следующий из йомсвикингов, приготовившись, сказал: “У меня в руке нож, я воткну его в землю, если буду понимать что-нибудь с отрубленной головой”. Голова слетела с плеч, и нож выпал у него из руки. Другой, красавец с длинными волосами, закинул их вперёд и, подставив шею, произнёс: “Смотри, не замарай мне кровью волосы!” Один человек взял его волосы и стал их крепко держать. Торкель нетерпеливо поднял оружие. Викинг отдёрнул голову, и тот, кто держал его волосы, подался вперёд. Секира обрушилась на его кисти, отсекла их и врезалась в землю. Тут подошёл ярл и спросил: “Кто этот красавец?” Тот назвался. “Хочешь, я подарю тебе жизнь?” — “Смотря кто её дарит”. — “Тот, кто властен”. — “Тогда хочу”. И с него сняли верёвку. Оскорблённый, Торкель Глина воскликнул: “Даже если ты, ярл, дашь пощаду всем этим людям, то и тогда Вагн сын Аки не уйдёт живым!” И бросился вперёд, замахнувшись секирой. Но товарищ Вагна, который со связанными ногами стоял рядом, рухнул под ноги Торкелю. И Торкель свалился на него. Тут Вагн схватил секиру Тор-келя и зарубил его насмерть. “Вагн, хочешь я подарю тебе жизнь?” — спросил ярл. “Хочу, если мы все её получим”. -“Освободить их”, - велел ярл, и это было сделано. А потом снарядил Вагну струг и женил его на дочери Торкеля Глины. Так сбылось речённое во хмелю».

«Heimskringla»[36]. Мертвецы в перекрестье Севера и Средневековья. Что бы сказали они о страстях, декорированных автомобилем, галстуком в горошек и лосьоном после бритья?

ИСТОРИК

Абд-ар-Рахман ибн Мухаммед ибн Хальдун аль-Хадрами — это длинное имя дошло из Магриба седьмого века Хиджры. Носивший его принадлежал к знатным иберийцам, за столетие предчувствовавшим Реконкисту. Это был араб, которого не восхищало Завоевание, и придворный, не трепетавший перед Иерархией. Ему претило движение вышедших из пустыни племён, которые уже семь столетий оставляли следы в унылых распевах, шатрах, наречиях, проповедях, очертаниях скул, детях, формах клинка, суевериях, эпосе и названии мест. Они думали, что пришли навсегда. Их династиям ибн Хальдун отводил три поколения.

В двадцать он стал политиком и четверть века вёл жизнь «встреч вечером и расставаний утром». Он служил семи правителям, бывая то в Фесе, то в Гранаде, то в Севилье. При дворе Педро Жестокого он видел былую славу своих предков. В Дамаске — висячие сады, головы на пиках и толпу прокажённых. Воспитанный в Традиции, он клялся Кораном. Совершив хадж, не верил, что халиф — тень Аллаха на земле. Он был всегда на людях, растворяясь в словах, поручениях и сиюминутности.

А потом был Калъат-ибн-Салама, древние свитки, шесть томов «Всеобщей истории», населённая бедуинами «Мукаддама»[37], проводы верблюжьих караванов и опровержение линейного времени в угоду возврату, смене и повторению. История представилась ему вращением колеса, в её хаосе проступил едва уловимый порядок.

Что подтолкнуло его к уединению, мы не знаем. Он явно лукавил, когда писал о внезапно нахлынувшем отвращении к дипломатии. Четыре года, когда он не наблюдал царств, рушащихся вокруг, но пытался разглядеть узор в череде их взлётов и падений, — ничто в сравнении с семьюдесятью, отданными суете. Ибо вскоре он опять вернулся к политике.

Он не имел ни предшественников, ни преемников. Его философия осталась чужда современникам, жизнь которых была «одинока, бедна, отвратительна, груба и коротка».

Перед смертью он занимал высокие должности в Египте. Его имя вошло в александрийскую книгу судей. Отсюда, с вершин пирамид, он наблюдал движение племён, размётанных по земле, оставляющих следы в песнях, шатрах, диалектах, проповедях, формах клинка, детях, очертаниях скул, суевериях, эпосе и названии мест.

Став прошлым, автор «Мукаддамы» окликнул будущее. Он воскрес в Тойнби и Шпенглере. И этим подтвердил цикличность в мире идей.

Примечания

1

Среди его источников числились и хроники Михаила Глики, Никиты Хониата и Вильгельма Тирского (я не исключаю и ту анонимную, которую приписывают Феодору Скутариоту).

2

Луганес приносит факты в жертву легенде.

3

Луганес был очень болезненным.

4

Сочинение пестрит именами, которые вводятся без аттестации. У публики, современной персонажам, они должны были быть на слуху.

5

Проза Луганеса насыщена гомеризмами, враги у него постоянно «обращают тыл», а глас героев «пугает целое войско», но за этим проглядывает лукавство.

6

Луганес сравнивает Константинополь то со зловонным болотом, в котором растворяются все мыслимые пороки, то, забегая в ощущениях на несколько веков вперёд, с пустыней одиночества.

7

«Он полагался больше на преданность наших наёмников, чем на своих маленьких греков — народа дряблого и изнеженного», — презрительно отзывается Вильгельм Тирский.

8

Эти страницы у Луганеса напоминают мемуары Казановы — его знаменитый побег из Пьомбе.

9

Надо полагать (лат.)

10

Человек теряющий (лат.)

11

На схожие рассуждения я натолкнулся позднее и у Майстера Экхарта, утверждавшего, что для познания Бога необходимо «освобождение от всех вещей» (Gelassenheit). Я прочитал у него, едва ли не путая его «спокойствие» с хайдеггеровской «отрешённостью от вещей», что чем больше ты погружаешься в забвение, в сокровенный и тихий мрак, тем ближе ты к Богу, ибо дальнейшее настолько же поражает меня, насколько и очевидно: Богу противно творчество в образах.

12

Если только Книга Иова не описывает кошмар богача из земли Уц, вместе с явью обнаруживающего утраченное.

13

Слова из «Дао дэ цзина»: «Так ребёнок по рождению немощен и слаб, но ему предстоит жизнь, а крепкий старик обречён на смерть».

14

Указывая на кафедру красного дерева, Уайтхед провозгласил, что в ней могут быть скрыты «цивилизации, столь же сложные и разнообразные, как и наша собственная, а небеса над нами, со всей их необъятностью, могут являться на самом деле лишь мельчайшей частицей тела некоего существа, в масштабах которого все наши вселенные кажутся игрушкой».

15

Допустить, что прообразом «аукающих» Фромеру послужила интернетовская сеть, значит допустить несвойственный ему гротеск.

16

Альфред Хроноберг. «Руины, эпохи, религии» (Центральный Архив, 47 год Всеобщего Календаря). (Здесь и далее прим. издателя)

17