Елена Черникова - Скажи это Богу Страница 42

Когда все одномоментно кончилось (Верховный Совет - у РСФСР, деньги - у газеты, желание что-либо описывать - у меня), да еще и личная жизнь посыпалась, опять возникло это мое треклятое стремление подумать. Молодая была еще, глупая. Разве можно думать, да еще в октябре 1993 года, в России?

В конце концов, я думать перестала и положилась на волю Божью.

Это все, Анна, присказка. Погоди, потерпи еще немного, а то без естественно-исторического фона ты не прочувствуешь основную сказку.

Вернемся в 1993 год. Закончился расстрел, заработал телефон, ушли раненые, умерли последние герои. В мире наступила страшная вязкая тишина. Особенно в моем мире.

И вот иду я как-то раз по своей квартире в размышлении: простуда простудой, но мне надо где-то работать. До расстрела я была парламентским корреспондентом газеты и ежедневно ходила в Белый дом за впечатлениями. И мне очень нравился этот бесплатный театр. И съезды народных депутатов в Кремле, и обычные заседания, и все-все, потому что я впервые в жизни так близко видела политику и мне было крайне любопытно. Почти два года моя письменная журналистика была посвящена парламенту и парламентариям, коих я упорно интервьюировала с колоссальным личным интересом: что же за зверюшки такие - борцы? Я сопереживала, возмущалась, соглашалась, - все всерьез, все через сердце.

И вот за одну ночь все кончилось. Я чувствую, что не хочу писать о политике и политиках после 4 октября. Моя журналистика закончилась. У меня нет слов. Я раз и навсегда усвоила, что борьба за власть - это абсолютно чистый жанр, в котором нет больше ничего, кроме борьбы за власть.

Поэтому я иду по своей квартире, простуда простудой, но ведь даже спросить совета не у кого!

Мой взгляд случайно попадает на красивый, блестящий незнакомый предмет. Параллелепипед. Он почему-то лежит на моем собственном письменном столе! Вспоминаю, что недавно мой дядя подарил мне хороший, японский, диктофон. Попользоваться еще не успела. В Белый дурдом бегала еще со старым, а этот, новый, словно берегла для чего-то великого...

Взяла коробку в руки, поизучала и обнаружила, что в приборе есть и радио. Тысячу лет не слушала радио! Надо же! А у меня оно, оказывается, есть!

Включаю - и слышу мягкий голос, читающий объявление о творческом конкурсе на радио "Р". Голос перечисляет параметры, коими должен обладать претендент на место ведущего, и я понимаю, что это знак судьбы, - и быстро бегу звонить по объявленному номеру. Не занято!

Через минуту я уже разговаривала с главным редактором "Р", и он подтвердил готовность радио встретиться с претенденткой на место ведущего.

Доболев простуду, я приехала в Останкино знакомиться с начальником.

Для начала он пояснил, что терпеть не может женщин, которые, вроде меня, с порога объявляют, что в журналистике все умеют, все знают... Мне понравилась его прямота. И хотя эта прямота бывала тяжеловата для жизни окружающих, я не в претензии. Я навсегда благодарна этому человеку. Он взял меня на эту работу - с улицы. Без анкеты. Он даже не спрашивал, что я делала "в ночь с 21 сентября на 4 октября", - такая вот шуточка вышла тогда из народа. Редактору было важно только одно: может человек в прямом эфире что-нибудь сделать интересное с микрофоном - или не может.

С ноября 1993 года я стала полноправным сотрудником радиостанции, о существовании которой узнала в тот день, когда взяла в руки новенький диктофон-радиоприемник и услышала призыв судьбы.

Так и получилось, что последние годы ХХ века я провела в прямом эфире радио, вещающего только ток-шоу с некоторыми вкраплениями музыки.

Это радио - "Р" начала и середины 90-х - было необыкновенное. Потом изменилось. Сейчас агонизирует под другим начальником. Но тогда!..

Во-первых, разговорное. Во-вторых, честное в избранной им форме и отчаянно храброе. Беседуют ведущие с гостями, а слушатели звонят и присоединяются. Теперь этим гордятся и пользуются многие, называя прием интер?активностью. Но первым в этой области был скромный "Р" с не очень мощным о ту пору передатчиком. Главный фокус: звонки не проходили никакого отсева, тексты от слушателей шли в эфир без цензуры, оттого и работать было невероятно интересно. Все происходит действительно здесь и сейчас! Реакция на каждое слово ведущего или гостя - молниеносная. Это чудо бесперебойной обратной связи неповторимо, поскольку решиться на выведение в эфир именно такого вопроса, который пришел, - на это не могли, да и ныне не могут, пойти другие, большие радиостанции и телеканалы. Если туда и дозвонишься, редактор обязательно спросит - цель и суть вопроса к ведущему или гостю. Это понятно: обезопасить ведущего от хулиганства, хамства, сумасшедших или пьяных заявлений.

На "Р" же рискнули выводить звонки в эфир без внутренней цензуры. У этой организации был изначальный девиз: "Интеллигентное радио для интеллигентных людей". Его придумали еще при самой первой руководительнице "Р" Елене Д й - и этот тезис довольно долго работал. Я не знакома с этой женщиной, но идею приветствовала всегда. Не в смысле любви к интеллигенции, а в смысле любви вообще. Ведь этот девиз в переводе означает будем вести себя прилично. И так оно и было несколько лет. А интеллигенцию я терпеть не могу, поскольку интеллигенция любит революции, а это неприлично. И очень приторно пахнет кровью.

Свободный разговор в прямом эфире! На родном языке! Со своими людьми! Всем поголовно есть что сказать. Почему - смотри выше, где про расстрел.

Счастье взаимное. Ведущие работают с упоением, слушатели с восторгом - тоже, можно сказать, работают, ну если не в поте лица, то в поте своих телефонных трубок.

Новые сотрудники поприсматривались ко мне и в целом приняли. Попутно выяснилось, что через микрофон у меня вполне прилично звучит голос, дикция на месте и так далее. В общем, ко двору пришлась, хотя и с некоторыми нюансами.

Началась новая эпоха в моей трудовой жизни. Вот только что казалось, что все погибло, а меня спасли. Господи! Спасибо, Господи...

Мне было тридцать три года.

Не думай.

Если думаешь - не говори.

Если думаешь и говоришь - не пиши.

Если думаешь, говоришь и пишешь - не подписывайся.

А если думаешь, говоришь, пишешь и подписываешься - не удивляйся.

Сей пассаж был вывешен на стене в редакции одной симпатичной столичной газеты, которая часто публиковала меня в середине 90-х годов ХХ века.

"Автора!" - воскликнула я, увидев плакатик. Приходя в ту редакцию, я всегда сначала осматривала стены: вечно что-нибудь забавное вывесят. Например, гигантский ржавый циркуль.

В тот раз я, распивая с редакцией кофе, не могла оторваться от новенького экспоната.

"Да он здесь всю жизнь висит!" - сказал мне один из редакторов.

"А именно?" - не поверила я. "Ну с месяц, наверное..." - подумав, сказал он. "А кто автор?" - живо интересуюсь я. "Да кто, кто... Сами и написали... - ответил он неохотно. - А что - понравилось? Спиши слова..."

Зачем "спиши"? И так запомню. Еще с юности, когда начинала баловаться журналистикой и не имела никакой оргтехники, кроме блокнота, а интервьюировала сотни граждан, я привыкла запоминать чужие слова километрами.

"Не думай". Ишь! Я что, впервые вижу сочетание черного с белым? "Не удивляйся"? Всегда готова. Временами мой идиотизм беспределен.

Но каков стон, слог, чеканный шаг, сентенция!

В восторге от находки я даже озвучила текст по радио вечером того же дня. Я все еще работала на том самом радио "Р", которое любила всем сердцем и всей головой.

А в составе головы, как известно, находятся голосовые связки, которые за все годы работы у микрофона я ни разу не сорвала, поскольку предусмотрительно не врала. От брехни связки садятся быстро: физиологический закон. Кровь приливает и не отливает. Застой, фрустрация. Возможны поломки. Если у кого хриплый голос - обратите внимание на здоровье, поскольку вы скорее всего часто врали.

Так вот, радио. Плакатик на стене. "А подписываешься - не удивляйся".

У микрофона "подписываешься" по десять раз в час, напоминая уважаемым слушателям, что программу ведет имярек. Это на книжкиной обложке имя только раз написано - и то стыдно бывает. А в эфире талдычишь и талдычишь: волны, диапазон, частоты, время, имя, тема. Предполагается, что граждане слушают кто с самого начала, а кто лишь в конце включился.

Предполагается, что граждане вообще слегка не в себе, потому что как можно слушать радио, смотреть телевизор, читать газеты...

Предполагается много чего - ироничного, циничного, лиричного...

Но. Любовь к микрофону овладевает человеком глубоко, как бешенство бродячей собакой.

От микрофонной любви сходишь с ума раз и навсегда, и тот, кто, упаси Боже, лишает больного этой любимой иглы, становится не просто врагом. Образ того, кто становится сакраментальным, от образа веет чудовищными загадками. Лишившего даже не хочется убить. Наоборот: хочется знать - как именно он будет вообще жить дальше? И вообще - образ палача всегда очень занятен для жертвы, если последняя успеет...