Су Тун - Рис Страница 42

– Твою мать! – вмиг охваченный скорбью У Лун заорал на всю улицу. – ...б твою мать!

Каждый крик ослаблял его: ныне настолько легко исчерпать его некогда неистощимые силы. У Лун тяжело навалился на старую, в сколах и трещинах раму окна. И внезапно почувствовал прикосновение. Темная длань. Она гладила волосы на голове.

– Уходи! Не касайся меня, – У Лун, сжавшись всем телом, шептал, задыхаясь. – Чего тебе надобно?

Улица Каменщиков наконец погрузилась в безмолвие. Лишь под навесом у мелочной лавки таилась какая-то тень. Человек. То и дело глядит на лабаз. У Лун видел его, но не смог разглядеть в темноте. Кто таков? И чего ему надо?

Глава XIV

Ци Юнь пригласила в лабаз колдуна: череда страшных бед убедила ее – где-то в доме таится злокозненный дух. Пусть колдун его выгонит.

Утром, дождливым и слякотным в двери лабаза вошел облаченный в даосскую робу колдун. За его чародейством – размахивая деревянным мечом, тот метался, преследуя духа, по дому – следили объятая страхом Ци Юнь и У Лун, преспокойно цедивший густой горький чай в старом кресле-качалке. Когда же колдун, расстелив на земле лист бумаги, готовился к казни плененного духа, У Лун вдруг затрясся от хохота.

– Что тут смешного? – одернула мужа Ци Юнь. – Ты же духа вспугнешь!

– Я над вами смеюсь: чушь и небыль за правду считаете. Чай не с вчерашнего дня в этом мире живу. Балаган с казнью духов мне ведом.

Проткнув деревянным мечом желтый лист, чародей с раскрасневшимся самодовольным лицом экстатически выкрикнул:

– Вот она, кровь злого духа!

И тут же осекся. Ци Юнь с озадаченным видом сверлила глазами бумагу. Там не было крови. Одна лишь дыра от меча.

– Этот лист порошком не натерт. Он не будет кровить, – прыснул смехом У Лун.

На его торжествующем потном лице расплывалась усмешка сыгравшего славную шутку:

– Я, дурень, бумагу твою подменил. Все мне ваши проделки известны. Я в юности тоже подумывал стать колдуном, чтобы деньги без пота сшибать.

– Подменил мне бумагу? – смущенный колдун спрятал в ножны магический меч. – У вас лживые души. Злокозненный дух не изловлен. Он сгубит всю вашу семью!

– Неужели не слышал ты имя «У Лун»? Безголовых ты можешь дурить, но дурачить меня в моем собственном доме?

У Лун смежил веки. Его удалая усмешка исчезла с лица, уступив выраженью усталости и тихой скорби:

– Теперь даже смех причиняет мне боль. Даже пара улыбок меня утомляет. Мне нужно прилечь. Я-то знаю, где прячется дух. Только вам ли его изловить?

Проводив колдуна до ворот, Ци Юнь выплатила надлежащую сумму.

– Похоже, я знаю, где дух, – заявил ей колдун с хитровато-загадочной миной. – В лабазе скрывается дух воплоти. Не проткнуть деревянным мечом.

– Где же он? – поедая глазами по-бабьи накрашенный рот колдуна, Ци Юнь тщилась постичь смысл его изречений.

– Вон там, – снизив голос, колдун указал мечом в сторону спальни. – Качается в кресле.

Ци Юнь еще долго стояла на влажных ступеньках крыльца, провожая глазами легко различимый в толпе силуэт чародея. Ей верилось, тот сказал правду.

На улице Каменщиков горький жребий двух братьев – Ми Шэн и Чай Шэн по прошествии лета остались без жен – посчитали небесным возмездием за прегрешенья У Лун’а. Молва утверждала: он столько содеял в своей жизни зла, что на головы членов семьи должны пасть всевозможные кары.

Соседей всё лето преследовал режущий уши назойливый вой, издаваемый старой гармошкой Ми Шэн’а. Надежда на то, что губная гармошка умолкнет в осеннюю пору, осталась пустым упованием. Как-то прохожие стали свидетелями возмутительной сцены: Ми Шэн, извлекая из дудки нестройные резкие звуки, бежал, волоча искривленную ногу, за дочкой владельца торгующей мебелью лавки. Девица рыдала от страха. В глазах у Ми Шэн’а сверкал темный пламень немыслимой ярости.

Все утверждали: Ми Шэн – просто чокнутый бабник. И только учитель, который получше других понимал, что творится в злосчастной семье – как-никак это он составлял для Ци Юнь родословец – оспаривал вздорные сплетни толковыми доводами:

– Ты родную сестру смог бы в десять годков придушить? Ми Шэн с детства на голову слаб. А несчастья, сама обстановка в семье лишь ведут его дух к помрачению. Ныне Ми Шэн лишь слегка не в себе. Но еще потрясенье, он точно свихнется.

Похоже, Ми Шэн’у действительно необходима жена в утешенье. Ци Юнь, где могла, вызнавала насчет подходящей невестки, но лишь получила совет обратиться к торговцу людьми, продававшему с баржи, стоявшей у пристани, меченных желтой соломой[46] девиц.

– Не так низко еще пала честь рода Фэн, – изменившись в лице, отмела предложенье Ци Юнь. – У торговца людьми покупать в дом невестку? Уж лучше Ми Шэн пусть меня вгонит в гроб!

Хорошо, хоть его младший брат не терзал мать потребностью в новой женитьбе. Чай Шэн после смерти Най Фан возвратился к своим холостяцким привычкам и день ото дня – осень это сезон лотерей – до темна околачивался в переулке Трех Вилок. Хоть этот груз с плеч.

Как-то раз, заскочив за деньгами в лабаз, младший сын огорошил Ци Юнь поразительной вестью. Он видел-де, вместе с отрядом военной полиции в дом лотерей – там японцы приезжего арестовали – вошел Бао Ю.

– Привираешь поди, – не поверила сыну Ци Юнь. – У него чай доходное дело в Шанхае. На кой ему здесь отираться с япошками?

– Врать мне зачем? Он сейчас понадменнее даже, чем был. На боку пистолет, сапоги на ногах – всё японское. Видно, у них переводчиком.

– Что ж ты домой его к нам не позвал? – мать, поверив уже, но еще сомневаясь в правдивости вести, взглянула на сына.

Чай Шэн протянул ей раскрытую пригоршню:

– Денег бы на лотерею.

Ци Юнь оттолкнула ладонь:

– Денег нет у меня. Духу хватит, спроси у отца.

Ей припомнились милое, бледное, как у покойной сестренки, лицо Бао Ю. В сердце вдруг разгорелась обида:

– Ублюдок он неблагодарный. К нему всей душой, а он, в город приехав, меня повидать не явился. Хоть хлебца бы черствого тетке поднес.

– Я окликнул его: сделал вид, что не знает. Он, вишь, за спиной у японцев «оружием бряцает, грозные взгляды бросает». Раз брата теперь не желает признать, то и тетку, наверное, не пожелает.

Чай Шэн, ухмыляясь, опять протянул свою пригоршню:

– Что ты о нем беспокоишься? Думаешь, в старости будет кормить и в могилу проводит? Как сляжешь, на сына надежда одна. Вот и выдай мне денег вперед.

– Мне не нужен никто! – взяв метелку, стоявшую возле стены, Ци Юнь двинула ей по протянутой длани. – Состарюсь, уйду в монастырь помирать. Денег надо, спроси у отца. У него они есть.

– У него, пока жив, и монетки не выпросишь. Вот околеет, тогда попрошу, – Чай Шэн с горькой улыбкой убрал свою руку.

Он понял, никто ему денег не даст. И не надо. Чай Шэн быстрым шагом направился в спальню:

– Я мебель продам.

Опершись на метелку, Ци Юнь ожидала его во дворе, полагая, что сын лишь пугает её. Но Чай Шэн в самом деле явился из спальни, держа над своей головой здоровенное кресло из красного дерева.

– Проклятый Небом семьи разоритель! – визжала Ци Юнь, тщась стащить с его плеч достояние предков.

Но сын – Чай Шэн силой пошел в молодого У Лун’а – стоял неподвижно.

– Как деньги истрачу, – бесстрастно бубнил из-под кресла Чай Шэн, – следом брачное ложе продам. Раз жена умерла, мебель мне ни к чему.

Сладить с сыном теперь смог бы только У Лун. Задыхаясь от злости, Ци Юнь принялась звать на помощь супруга.

В окне появилось покрытое каплями уксуса тело. Одно плечо дергалось: знать, У Лун что-то расчесывал ниже пупка. Мышцы дряблые, словно комочки земли, трепетали под кожей. Прищурив глаза, он безмолвно взглянул на жену, перевел взгляд на сына, вдруг вымолвив сверх ожидания:

– Пусть продает. Кроме риса в хранилище, мне ничего здесь не надобно. Всё распродайте к чертям. Наплевать.

Ци Юнь, выпустив стул, мешковато осела на землю. Рыдая, она проклинала У Лун’а, Ми Шэн’а с Чай Шэн’ом, семейную жизнь, подтвердившую мудрость «всяк сын повторяет отца». Наконец, подняв камень и встав на колени, Ци Юнь стала бить себя в лоб голышом:

– За что жизнь мне такая, о Небо? Коль мирного дня не желаешь послать, что ж не дашь умереть? Почему не пошлешь мне японскую пулю?

– Подохнуть легко, жить труднее всего, – наблюдал за женой из окна, продолжая чесать свои язвы, У Лун. – Что ты плачешь? На теле твоем только «нежная плоть и здоровая кожа». Ни язвочки, ни гнойничка. Это я в смрадном гное, крови и личинках. Елда так болит, что немного еще и отвалится напрочь.