Кэрри Фишер - Хуже не бывает Страница 42

– Смотрите на меня, я – Сандра Божественная.

Но этот ложный идол стал истинным, как совершенная партия бельканто, как истина Христианского мира, как Тамми, пожалуйста, Тамми, скажи мне правду.

Разумеется, худшее осталось позади. Сьюзан оставила его в госпитале, заперла в прошлом. Она вышла победительницей из горящего здания, прошла сквозь бурный поток и стала героиней. Она выжила и проехала через город, ведь так? Кто еще на такое способен? Солнечный свет был слишком ярким, вот почему они держали перед ней бумаги. Чтобы подать знак. Ей. Той, что косилась на бумаги. Той, что взяла ручку в левую руку и написала на обороте страницы крупным корявым детским почерком «Стыд». Той, что отправлялась в долгий путь, со всеми своими украшениями. Теперь вы узнали ее? И, что самое важное, почему у нее нет с собой камеры? Потому что цвета… цвета были изумительные. Но некоторые были настолько яркими, что причиняли ей боль.

Слишком бледный, чтобы им красить

«Тенистые аллеи» – больница с решетками на окнах и осколками стекла на подоконниках. Украшения, придуманные для того, чтобы помешать необдуманному уходу. Там было несколько корпусов, каждый из которых отведен под возвращение определенных обломков здравого смысла. Главный корпус – огромное белое здание на вершине большого холма, выстроенное в стиле шейкеров.[41] Музыкальная комната и комната отдыха в передней части западного крыла, большой коридор вел в огромную столовую. В восточном крыле располагались кабинеты и библиотека, как для постоянных обитателей, так и для временных. Сьюзан очень надеялась, что обрела свой последний приют. Разве нет?

По крайней мере, сейчас это был сонный приют. Собрав остатки сил, она плыла сквозь густой сироп препаратов, которыми ее потчевали. Потребовалось все искусство врачей, чтобы победить ту штуку, которая требовала, чтобы Сьюзан продолжала бодрствовать, но в итоге они с этим справились – она заснула, и надолго. Но в моменты бодрствования она пребывала в мрачном ступоре. Их было так много, что она перестала считать. Но теперь, медленно опускаясь в подводный мир, она почувствовала себя лучше.

Ничего особо не изменилось, но так определенно было лучше. Это всего лишь «обратная сторона» возвращения. Затянутое до предела, приготовленное для смерти и бессонницы, это тугое кольцо можно лишь ослабить, но разорвать его нельзя. Сьюзан ждала, съежившись, непонимающая, настороженная, что еще от нее потребуется. Если придется идти дальше.

Когда же наконец она перестала слышать расстроенный звук внутри, то посмотрела вокруг взглядом, не замутненным видениями. Ей пришло на ум, что эта напасть могла отправиться на поиски другого хозяина. Собиралась ли она ограбить ее и уйти или просто выскользнула в магазин за сигаретами, чтобы затем вернуться и отомстить?

Она подумала, что лучше не питать надежд, но вдруг ей удастся получить удовольствие, пусть и небольшое, на этом новом этапе. Так что она рискнула спуститься с кровати, ставшей ее болотом и кроссвордом, – один непривычный шаг, одно осторожное движение в занятый своими делами мир, который не ждет ее.

И когда преграды на ее пути исчезли, Сьюзан осмелилась выбраться из комнаты в холл. Пройдясь по освещенному, укрытому ночью коридору, протянувшемуся в обе стороны, она пошла на раздражающий шум в конце туннеля.

Сьюзан, как знатока шумов, привыкшего к их символике, привлек неблагозвучный напев, манящий к жизни, брызжущий из этого открытого источника, льющийся на ее чувства, звук за звуком.

Дойдя до порога, она узрела пещеру сокровищ, переполненную диванами, креслами и столами. Посреди пещеры ухмылялся, подмигивая живым, ярким глазом, ее старый добрый друг – телевизор.

О, она широко улыбнулась. Старый друг, возможно, один из самых старых, с которым она выросла, глядя в него и из него, – как она скучала по нему, по его постоянному, неизменному, обнадеживающему взгляду. Ты понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти! Ей не было нужды говорить ему это, присаживаясь поболтать. Никогда БОЛЬШЕ не бросай меня!

Она наполнила карманы своего обанкротившегося рассудка его бьющим через край содержимым и устроилась в ожидании обильной, долгожданной пищи.

Человек, сидевший в одном из кресел, уже наслаждался банкетом мелькающих образов. Взглянув на нее, он снова повернулся к экрану, чтобы вобрать жадными глазами сверкающий луч. О, чужак, покинувший чужую страну, – разумеется, телевидение было символом лучших времен, передаваемых электрическими импульсами, они лежали мертвым грузом где-то впереди, так что она могла уйти с дороги и устроиться поудобнее в легком кресле. Вот она я, ты меня помнишь? – могла бы сказать ему Сьюзан, если бы слова были необходимы. Телевизор был очень рад видеть ее, он пригласил друзей поприветствовать ее, привел Дина Мартина и Монтгомери Клифта. Удивительные образы для больной головы Сьюзан, которая жадно впитывала их глазами.

Понимающе кивая, Сьюзан сообразила, что смотрит «Молодых львов»[42] – планета, которую она исследовала раньше, но возвращение на нее было весьма приятно, после того, где ей довелось побывать.

Она беззвучно сказала вновь обретенному телевизору, что готова идти, и, когда он открыл дверь, она начала танцевать под привычные звуки старого кино. Его сильные руки подхватили ее, история Второй мировой войны уносила ее в танце прочь от последних демонов, которые высосали из нее весь разум. Озарив солнечным светом невинного времени ее благодарное лицо, кино остановилось на миг, чтобы подобрать пассажира, и двинулось дальше, унося Сьюзан с собой.

Она оказалась в концентрационном лагере, освобождала евреев вместе с командой (блуза, брюки-капри, кожаные ремни). В кабинете коменданта она вместе со всеми просила разрешения провести Пасхальную службу для выживших, желая присоединиться к их столь долго находившейся под запретом молитве, отчаянно нуждаясь в Боге – Боге, который послал спасителей – американских актеров: Дина Мартина, Монтгомери Клифта и Сьюзан, вместе с остальным подразделением, слишком многочисленным, чтобы назвать всех поименно. Французский мэр, сотрудничавший с нацистами, получил по заслугам, а Сьюзан спокойно двинулась дальше, чтобы не разрушить заклинание, благодаря которому оказалась здесь, в алфавитном порядке…

И посреди этого безмолвия она начала получать тайные послания от сценаристов фильма, которые должна была доставить еврейскому народу по всему миру, она – Сьюзан Вейл.

Сперва едва различимые, конечно же, – а как иначе сохранить их в тайне? – они мастерски проскальзывали между кадрами фильма, в строчках диалогов, в деталях, выглядывали из-за плеч героев; красочные послания, шепчущие глубоко скрытое, черно-белое небрежное приветствие, погружали Сьюзан в их смысл своими вневременными поцелуями.

Греясь в лучах этой медленно восходящей радости, Сьюзан вдруг поняла, что избрана из всех людей на земле, удостоена священной миссии и, закрыв счастливые глаза, она почувствовала, как тихий гул этого благословения медленно охлаждает ее пылающий мозг. Она была окружена прохладой целлулоида и постепенно начала понимать этот диалог, определенные слова предназначались ей и только ей.

Сьюзан рискнула выйти обратно в хрупкую тишину пустого коридора, на цыпочках, как по канату. Под висящей над ней тусклой, флуоресцентной дымкой она обмотала вокруг себя больничное одеяние, точно исчезающий плащ-невидимку, и осторожно двинулась вперед, стараясь не нарушить тишину.

Напротив, по-видимому, была ординаторская. Отверженная. Слово медленно выплыло из тумана, слово, которое она искала. Возможно, это она и есть. Вот кем она стала. Что-то в этом роде, так или иначе. Она потеряла много слов за последнее время и… вещей, которые ушли вместе с ними. Были ли они абстрактны? Могут ли существительные быть абстракцией? А люди? Она должна перестать шутить с вещами, верно? Она была такой беззаботной, а это что-то да значило. Беззаботной. Беззаботной. Не приходи. Не приходи. Может быть. Она растеряла слова в огромной преисподней беззаботности. Еще до «Тенистых аллей» она теряла слова, хотя и не так много, как сейчас, когда она утратила целые акры слов, пропали целые страницы в словарях. Так много, что у нее уже не осталось языка, чтобы заняться их поисками. Однажды она на несколько дней потеряла слово гондола, а в другой раз исчезло «противоречие», а однажды даже roman à clef.[43] О, кто знает, как много потеряно в сгибах этой безумной истории, украдено таблетками?

Озера таблеток выпадали в осадок в ее ногах, замедляя ее шаг, пока она удалялась от своей пещеры, склепа вдали от дома.

Она плыла по коридорам трехэтажного карцера, не засыпающий бродяга, отягощенная клеем, которым склеили ее врачи. Глядя по сторонам, возмещая потери, украдкой восстанавливаясь, Сьюзан слегка недоумевала, всегда ли ее руки были так далеки от тела, они свисали, будто плавники.