Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре Страница 43

Когти впились в тело голубя. Сова повисла на проволочной сетке, махая крыльями. Обе птицы хранили молчание, но Мамбл от возбуждения раскрыла клюв. Она была забрызгана алой кровью, сверкавшей на солнце. Проволочная сетка не позволила убить голубя. Когти Мамбл не давали голубю вырваться. Эта схватка могла продолжаться весь день. Я не был готов спокойно наблюдать за столь средневековой жестокостью, поэтому пристрелил голубя из духового ружья. Мне не сразу удалось убедить Мамбл отцепиться от добычи. В конце концов ей надоело висеть спиной вниз. Тушку несчастного голубя я оставил в вольере – это была добыча совы.

Мамбл набросилась на труп с горящими глазами. Она начала разделывать добычу, но безуспешно. Городские неясыти ловят диких голубей, но этот большой лесной голубь оказался гораздо крупнее той добычи, на которую может рассчитывать обычная сова. Перья у него были более жесткие и длинные (сельские жители наверняка расскажут вам о том, как пули их ружей рикошетом отлетают от крыльев таких голубей в полете). Мамбл оказалась явно не готова к подобной добыче. Она вцеплялась в голубя когтями и пыталась оторвать кусок клювом, но клюв скользил, и ей ничего не доставалось. С большим трудом она съела процентов двадцать от добычи. В воскресенье она окончательно сдалась, и остатки я выбросил в канаву вдоль изгороди, где бедолага закончил свое земное существование в желудках менее разборчивых четвероногих хищников.

Сегодня наше общение с Мамбл ограничивается ленивыми выходными, когда по утрам мы вместе сидим на кухне и пару часов наслаждаемся обществом друг друга. Сова по-прежнему любит потереться о мое лицо головой и пощипать мою бороду. Мне это страшно нравится. Мне приятно, что в любое время года нам достаточно нескольких минут, чтобы снова ощутить подлинную близость даже после пятидневного перерыва. Мы с Мамбл напоминаем супругов, работающих в разные смены – встречаемся только в дверях утром и вечером.

В декабре 1982 года наши отношения подверглись серьезному испытанию. Мои добрые друзья Энгус и Патрисия пригласили меня провести месяц в Кейптауне. (Мне это было необходимо, потому что из-за Фолклендской войны пришлось работать с удвоенной нагрузкой. Как профессиональный редактор, не могу устоять перед соблазном похвастаться своим трудолюбием. Я работал с таким упорством, что на клавишах пишущей машинки оставались кровавые следы…) Месяц прошел прекрасно. Мы поздно вставали, наслаждались прохладным вином и долгими, теплыми беседами на солнышке под ветвями раскидистой жакаранды и бугенвиллии. Перед нами сверкали воды Индийского океана. Несколько вечеров я провел в пабе «Медный колокол». Этот паб, расположенный на старом железнодорожном вокзале у океана в Калк-Бэй, облюбовали многие путешественники. Позже за пивом, стейками и рок-н-роллом к нам присоединился мой племянник Грэм. Он не искал легких путей и дорогу от Хэмпшира до мыса Доброй Надежды преодолел на мотоцикле.

А Мамбл весь этот месяц провела в своем вольере. О ее питании заботились мои добрые соседи. Они подвергали свои пальцы определенной опасности – пищу приходилось просовывать через отверстие в сетке, а Мамбл была слишком нетерпелива, чтобы спокойно ожидать почту, поэтому выхватывала ее прямо из почтового ящика. Я боялся, что после такого долгого отсутствия сова окончательно отвыкнет от меня, и прежним отношениям придет конец. Но стоило мне вернуться, как она сразу же узнала меня. Когда я вошел в вольер, Мамбл, как обычно, устроилась у меня на плече. Я без труда уговорил ее сесть в корзинку и провести несколько часов, летая по кухне. Нам предстояло сблизиться вновь. Сова облетела кухню, заглянула во все свои любимые уголки и обследовала все полки и поверхности. А потом она, как обычно, удобно устроилась наверху высокого шкафа.

С середины 80‑х годов моя работа кардинально изменилась. Вместе с коллегой мы открыли собственное издательство. Сначала мы выпускали журнал по военной истории, а затем стали издавать и книги. Наш офис расположился на верхнем этаже дома на Джеррард-стрит в лондонском Чайна-тауне. Любой, кто пытался заняться чем-то подобным, знает, что начать бизнес с ограниченными средствами и успешно провести его по неспокойным водам экономического моря – это самое страшное и тяжелое занятие на земле (за исключением разве тех, что связаны с реальными боевыми действиями). Я ощущал огромную ответственность, мне приходилось работать дольше и справляться с большей нагрузкой. Кроме того, у меня появились командировки – в том числе и обязательная выматывающая октябрьская поездка на книжную ярмарку во Франкфурте.

Мы с Мамбл использовали выходные на полную катушку – особенно летом, в период линьки. В другое время года, особенно в зимние месяцы, когда сове следовало спариваться и устраивать гнездо, она вела себя несколько отчужденно, а то и на какое-то время возвращалась к самому жесткому «подростковому» поведению. В один из таких моментов я, находясь под воздействием большого количества красного вина, начал сомневаться в перспективности наших отношений.

Ночь выдалась холодной и звездной. Я вышел к вольеру, чтобы забрать Мамбл домой. Когда я вошел в вольер, она отнеслась ко мне спокойно, но не воинственно. И вдруг я почувствовал глупое желание проверить ее истинные чувства. (Да, я знаю – этому нет оправданий. Жизнь давно научила меня, что подобные планы – это всегда плохая идея.) Я остановился, открыл корзину и предложил сове прыгнуть на мое плечо. Мы стояли так примерно десять секунд, а Мамбл осматривалась. Судя по всему, с совиной точки зрения ночь казалась ей просто идеальной. Потом она взмыла в воздух и уселась на ветку старой сливы, примерно в двух метрах над моей головой. Сова вела себя совершенно спокойно. Я, затаив дыхание, стал медленно отходить к дому. Я вошел в дом, оставив дверь открытой. Потянулись минуты, которые показались мне часами. Я проклинал себя за глупость. Как я мог сознательно поставить себя в то же положение, в каком оказался в Лондоне много лет назад? А вдруг она услышит какой-нибудь соблазнительный шорох в траве на соседнем поле? А вдруг ее позовет другая сова?

И тут раздался тихий шорох крыльев! Мамбл влетела в открытую дверь и села на мое плечо. Настало время ужина, на улице стоял холод, а Мамбл – не глупая птица. Но я был так счастлив ощутить на щеке прикосновение ее перьев, что убедил себя в том, будто ею руководил не только обычный голод.

Так мы комфортно и спокойно жили в Сассексе. Нам было настолько хорошо, что я редко брался за дневник. Мамбл окончательно привыкла к жизни сельской леди. Мне почти нечего было писать – разве что о линьках и сезонных сменах настроения. А что-то необычное случалось (или попадало в ее клюв) крайне редко. К сове все привыкли. Ближайшие соседи даже говорили мне, что ее крики их успокаивают. Раз или два местные дети пытались перелезть через ограду, чтобы посмотреть на нее. Я каждый раз говорил, чтобы их родители позвонили мне и договорились о том, когда можно будет прийти и посмотреть на Мамбл. Я был готов показывать свою сову и рассказывать о жизни серых неясытей в природе. Не все местные жители жили за городом всю свою жизнь. Мамбл неизменно вызывала всеобщий восторг. И первым вопросом тех, кто видел ее впервые, был один и тот же: «А что она ест?» (Неизменное удивление вызывало сообщение о том, что Мамбл обожает купаться.)

Когда в такие моменты я входил в вольер, Мамбл всегда слетала на мое плечо, чтобы поддержать в трудную минуту. Но посадка ее была жестковатой – присутствие посторонних людей ее возбуждало, и через какое-то время она, раскрыв крылья, бросалась на решетку, что всегда заставляло моих гостей подпрыгивать от неожиданности. А я подчеркивал, что сова признает только одного человека – и остается дикой птицей, а не большой плюшевой игрушкой. Дети уходили абсолютно счастливые. Я мог только догадываться, что они расскажут своим одноклассникам на следующий день. Впрочем, я особо над этим и не задумывался.

Часть X

Расставание

В феврале 1993 года Мамбл приближалась к своему пятнадцатилетию. Я не замечал, что она стареет. Она прекрасно выглядела, была весьма энергичной. За последние годы ее поведение не изменилось. Я читал, что одна неясыть прожила в неволе целых двадцать семь лет. У меня не было причин сомневаться в том, что Мамбл, которая жила в полной безопасности и комфорте и прекрасно питалась, может приблизиться к этому рекорду.

Я часто говорил друзьям, что мне хочется уйти на покой и поселиться в доме с башней, где можно будет работать в свое удовольствие. Я представлял, как фазаны станут приходить в мой сад с полей, привлеченные видом темной башни, наверху которой горит только одно окно. А потом они будут в страхе разбегаться, увидев в окне силуэт бородатого мужчины с совой на плече – в идеале, на фоне мерцающего зеленого пламени. Если уж вам суждено стать старым, то можно казаться и страшным.