Фрэнк Норрис - Спрут Страница 43

Энникстер был в полном смятении. Если не считать робкой девицы из Сакраменто, работавшей в мастерской, где чистили перчатки, он никогда не знал близко ни одной женщины. Его мир был груб, суров, населен одними мужчинами, с которыми приходилось браниться, воевать, порой даже пускать в ход кулаки. К женщинам он относился с бессознательным недоверием великовозрастного школьника. Но вот наконец в его жизнь вторглась молодая женщина. Он был повергнут в смущение, раздражен сверх всякой меры, рассержен, измучен, околдован и сбит с толку. Он относился к ней с подозрением и в то же время страстно ее желал, не представляя, Как к ней подойти. Ненавистная ему как представительница женского пола, она тем не менее привлекала его как личность; не умея разобраться в этом двойственном чувстве, он порой начинал ненавидеть Хилму, а сам был постоянно взвинчен, обозлен и раздосадован до крайности.

Наконец он отшвырнул сигару и снова занялся насущными делами. День клонился к вечеру под аккомпанемент докучной, шумной суеты. Каким-то непонятным образом амбар был приведен в порядок и готов к приему гостей. Последняя штука батиста изрезана и развешана на стропилах, последняя хвойная ветка прибита к стене, повешен последний фонарик, последний гвоздь вбит в эстраду для музыкантов. Солнце зашлo. Все засуетились, забегали, спеша поужинать и переодеться. Уже совсем смеркалось, когда Энникстер последним вышел из амбара. Под мышкой у него торчала пила, а в руке он нес сумку с инструментами. Он был в рубашке, пиджак висел перекинутый через плечо, иа заднего кармана брюк торчал молоток. Настроение у не го было прескверное. За день он совершенно вымотался. Шляпу отыскать ему так и не удалось.

- А тут еще кобыла с седлом, за которое шестьдесят долларов плачено, исчезла из загона,- бурчал он. - Хорошенькие дела, нечего сказать!

Дома миссис Три подала ему холодный ужин с черносливом на десерт. Поужинав, он принял ванну и оделся. В последнюю минуту решил надеть костюм, в котором обычно выезжал в город,- черную пару, сшитую по последнему слову моды боннвильским портным. Не шляпа-то пропала! У него были и другие шляпы, не поскольку пропала эта, а не другая, он думал о ней все время, пока одевался, и в конце концов решил еще раа хорошенько поискать ее в амбаре.

Минут пятнадцать шарил он по всем углам конюшни переходя от стойла к стойлу, перевернул все в сбруйной и в фуражной клети, но тщетно. Наконец, выйдя на сере дину амбара и окончательно отчаявшись, он оглядело вокруг - все ли в порядке.

Гирлянды японских фонариков, развешанные по всей конюшне, еще не были зажжены, но с полдюжинь висевших на стенах ламп с огромными жестяным! рефлекторами горели слабым огнем. Тусклый, притушенный свет заполнял огромный пустой амбар, где гуляло эхо, оставляя в потемках дальние углы и пространство под крышей. Амбар выходил фасадом на запа; и сквозь широкую щель в воротах в помещение просачивалась последняя полоса света - остаток вечерней зари, неожиданный здесь и совершенно не сочетающийся с неярким свечением керосиновых ламп.

Оглядевшись по сторонам, Энникстер заметил в дальнем углу какую-то тень, которая выступила было из мрака, на миг задержалась в полосе света и тут же, при виде его, снова скрылась в потемках. До него донесся звук торопливых шагов.

Вспомнив о пропавшей кобыле, Энникстер громко окликнул:

- Кто там?

Ответа не было. Он выхватил из кармана револьвер.

- Кто там? Отвечай, а то стрелять буду.

- Нет, нет, нет, не стреляйте! - крикнули в ответ.- Пожалуйста, осторожно! Это я - Хилма Три!

В растерянности Энникстер сунул револьвер в карман. Он шагнул вперед и столкнулся в воротах лицом к лицу с Хилмой.

- Господи! - пробормотал он.- И напугали же вы меня! А что, если б я и впрямь выстрелил?

Хилма стояла перед ним сконфуженная и растерянная. На ней было платье из белого органди, очень строгое, без цветов или каких-либо украшений. В таком скромном наряде она казалась еще выше ростом, так что глаза ее приходились вровень с глазами Энникстера. Это несоответствие размеров Хилмы с ее сущностью таило в себе особое очарование - очаровательная девица, почти ребенок, рост же в пору мужчине.

Наступило неловкое молчание, а потом Хилма залепетала:

- Я… я вернулась поискать свою шляпу. Я подумала, что оставила ее здесь.

- А я ищу свою! - воскликнул Энникстер.- Надо же, какое совпадение.

Оба рассмеялись от души, как маленькие. Натянутость немного рассеялась, и Энникстер с неожиданной прямолинейностью взглянул Хилме в глаза и спросил:

- Ну как, мисс Хилма, ненавидите меня по-прежнему?

- Нет, что вы,- ответила она,- я никогда не говорила, что ненавижу вас.

- Ну тогда, что я вам неприятен. Говорили ведь?

- Мне… мне неприятно было то, что вы хотели сделать. Это меня обидело и рассердило. Я не должна была с вами так разговаривать, но вы были сами виноваты.

- Вы хотите сказать, не надобно было говорить, что я вам неприятен? - спросил он.- А почему нет?

- Да потому… потому что мне никто не неприятен,- сказала Хилма.

- Стало быть, я могу думать, что это и ко мне относится? Так или нет?

- Мне никто не неприятен,- повторила Хилма.

- Да, но я-то добивался большего,- смущенно сказал Энникстер.- Мне хотелось бы, чтобы вы вернули мне свое доброе расположение, помните, я просил вас об этом. И сейчас прошу. Мне хочется, чтоб вы хорошо относились ко мне.

Внимательно, с неподдельной искренностью Хилма смотрела на него:

- А зачем? - спросила она простодушно.

У Энникстера от удивления даже язык отнялся. Он совершенно растерялся пред лицом такой искренности, такого простосердечия и не знал, что сказать.

- Видите… видите ли…- бормотал он,- да я и сам не знаю,- внезапно вырвалось у него.- То, бишь,- продолжал он, тщетно подбирая слова,- я и сам не знаю, почему.- И тут он решил солгать, надеясь этим чего-то добиться.

- Мне приятно, когда окружающие меня люди любят меня,- сообщил он.- Мне… мне хочется всем нравиться, понимаете? Да, вот именно,- продолжал он

более уверенно.- Мне неприятно думать, что кто-то может меня недолюбливать. Так уж я устроен. Таким уродился.

- В таком случае можете быть спокойны,- сказала Хилма.- Я к вам отношусь безо всякой неприязни.

- Вот и отлично,- сказал Энникстер рассудительно.- Отлично! Только погодите-ка,- перебил он сам себя.- Чуть не забыл. Этого мне мало. Я хочу вам нравиться. Ну, что вы на это скажете?

Хилма на миг задумалась, склонив голову и глядя рассеянно в сторону освещенного окна сыроварни.

- Я об этом как-то не думала,- сказала она.

- Ну так подумайте теперь,- не отставал Энникстер.

- Я как-то никогда еще не задумывалась над тем, что кто-то должен мне особенно нравиться,- сказала она.- Это потому, что я ко всем отношусь одинаково хорошо, неужели же непонятно?

- Но ведь не могут же все вам нравиться одинаково,- расхрабрился Энникстер.- Я предпочел бы оказаться среди первых, понимаете? Господи, да не способен я всякий вздор болтать. Когда мне приходится с барышней разговаривать, я на глазах глупею. Таков уж уродился. И, кстати, я ведь вам соврал, когда говорил, будто хочу, чтоб меня все любили, чтоб я нравился всем вокруг. Это все чушь! Я плевать хотел на то, что обо мне думают. Однако есть люди, которых я предпочитаю всем прочим - Пресли, например,- и таким я хотел бы нравиться. Их мнение мне не безразлично. Знаю, что есть у меня враги - и немало! Н могу назвать с полдюжины людей, которые с радостью хоть сейчас по мне пальнули бы… Взять хотя бы ранчо. Неужели же я не знаю, неужели не слышу, как клянут меня рабочие, разумеется, за глаза. И в делах то же самое,- продолжал он, как бы разговаривая сам с собой.- В Боннвиле и во всей округе не найдется никого, кто не запрыгал бы от радости, узнав, что кто-то сумел унизить Жеребца Энникстера. Думаете, это меня огорчает? Да ничуть, скорей даже наоборот! Я распоряжаюсь на ранчо по своему усмотрению и дела веду как хочу. Я у них и «тиран» и «кровосос», для меня это не секрет. Будто я не знаю, как они меня обзывают: «Скотина с норовом до того пакостным, что агнец не выдержит»! Я, видишь ли, и сварлив, и упрям, и несговорчив. Но приходится им признать и то, что я буду поумнее любого из них. Превзойти меня в чем-то им не под силу.- Глаза его сверкнули.- Пусть скрежещут зубами! Уж если я сожму кулак, так, будьте уверены, никто его не разожмет - хоть стамеску бери! - Он опять повернулся к Хилме.- Ну, а когда человека так ненавидят, то, разумеется, он хочет удержать при себе навсегда тех немногих друзей, какие у него есть. Верно я говорю, мисс Хилма? И не такой уж я свинья по отношению к тем, кто меня понимает. К примеру, за этого болвана Пресли я готов в огонь и в воду. Конечно, я сам виноват, что нет у меня на ранчо такой лошади, которая не прядала бы ушами, когда я на нее сажусь, нет такой собаки, которая не поджимала бы хвост при моем появлении. Еще не родился такой мустанг на Кьен-Сабе, который мог бы меня сбросить, или пес, который посмел бы на меня ощериться. Я пинаю ирландского сеттера всякий раз, как он попадается мне на глаза, но не знаю, как бы я поступал, если бы он так передо мной не пресмыкался, а приветливо вилял хвостом при виде меня. А сводится это вот к чему, мне хотелось бы, чтобы вы, так сказать, прочувствовали, что я - ваш настоящий друг, и за это ценили бы меня.