Монго Бети - Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью Страница 43

Между тем Кола-Кола не требовала ничего особенного — только бы ей позволили жить потихоньку, как ее душа хочет, на всегдашний свой лад, жить на задворках Фор-Негра, пусть в качестве соседки, которую ни во что не ставят, которой гнушаются, — только бы не быть сателлитом, не раболепствовать, не видя от этого никакого проку. Кола-Кола была лишена всего, даже самого необходимого. Каждое утро младшие ее дети отправлялись в школу, как в изгнание; прежде чем сесть за парты, им приходилось пересекать вражескую территорию. Если сбросить со счета общину адвентистов седьмого дня, руководство которой, целиком состоявшее из колейцев, владело молельными домами в самой Кола-Коле, христианам всех остальных исповеданий, желавшим почтить своего бога, приходилось устраивать шествия, которые огибали принадлежавший негрецам центр города и расходились во все стороны, чтобы окольными путями добраться до миссий, обычно располагавшихся за городской чертой, где они чувствовали себя свободней. Колейские роженицы мало-помалу смирились с тем, что накануне родов вверяли себя колдунам в белых халатах из больницы Паран, расположенной в Фор-Негре, по соседству с кварталом туземных чиновников. А в самой Кола-Коле не было даже пункта «Скорой помощи».

И однако, Фор-Негр ухитрялся без конца терзать Кола-Колу, вечный себе укор, живую улику своих злодеяний, прикрытых высокопарной болтовней, бередить эту язву на своем боку, не дававшую ему спать по ночам, этот кишащий людьми нарыв, который начинал тревожить международную прессу как свидетельство чудовищного провала колониальной политики. Но, как это всегда бывает с теми, на чьей стороне одна лишь грубая сила, нападки Фор-Негра оставались — благодарение богу! — несогласованными, необдуманными и глупо оскорбительными.

Вскоре после расправы над Рубеном заправилы негрецов, действуя через свои обычные каналы — проповеди миссионеров, саркастические статьи в обоих еженедельниках, признания свидетелей, сфабрикованные агентами тайной полиции, — начали на все лады твердить о том, что кукурузное пиво и «святой Иосиф», которые производились, продавались и потреблялись как в самой Кола-Коле, где служили единственным источником существования для множества семей, так и в окрестных селах, где были хоть каким-то утешением для бедствующего люда, — что напитки эти являлись непосредственной причиной алкоголизма и болезней. Вслед за тем последовал указ губернатора, налагавший запрет на эти напитки и грозивший штрафом и тюрьмой всякому, кто осмелится их потреблять, продавать и тем более производить. Тучи мамлюков в мундирах и в штатском обрушились на пригород, сея смятение среди его жителей, обезоруженных внезапностью нападения и отсутствием Рубена, который отправился в то время за границу залечивать раны, полученные во время истязаний. Его соратники решили, что местные врачи неспособны его спасти, отчасти из-за своей некомпетентности, главным же образом потому, что их можно было подозревать в сговоре с теми, кто готовил захват, пытки и в конечном счете смерть Рубена. Сначала полагали, что он вверился врачам из Западной Европы — газеты одной из европейских столиц писали о его прибытии в тамошний аэропорт, — но потом прошел слух, что, сделав там пересадку, он отправился в Советский Союз, страну социализма, которая, как мы слышали, по природе своей не может не относиться с сочувствием к борьбе угнетенных народов.

Прошло несколько месяцев — тюремные приговоры, штрафы, показательные судилища, всякого рода поборы и вымогательства уже были готовы свести на нет потребление и само производство кукурузного пива и «святого Иосифа» среди колейской бедноты. Когда власти спохватились, было уже поздно: недостаток этих напитков вызвал первые волнения, впрочем пока еще незначительные. Толпа сапаков окружила небольшую группу мамлюков, которые только что схватили какую-то бедную женщину, скорее всего мать многочисленного семейства, брошенную мужем, или вдову, обремененную детьми, застав ее в тот момент, когда она дерзко нарушала губернаторский декрет «О мерах борьбы с различными бедствиями и пороками». Парни с искаженными от ярости лицами, принялись задирать мамлюков, выкрикивая оскорбительную кличку, пущенную в ход «Спартаком» — газетой Рубена:

— Негродавы! Негродавы!

Лиха беда начало: осмелев, они стали швырять в полицейских камнями, сперва издали, потом подойдя почти вплотную. Все было разыграно как по нотам. Один из агентов получил ранение. Тогда полицейские ретировались, а спустя несколько часов, той же ночью, боясь, что беспорядки будут продолжаться весь следующий день, как это случалось не раз, в пригород ворвался отряд сарингала под начальством белого унтер-офицера и арестовал несколько десятков человек, живших неподалеку от места происшествия, а также ту женщину, чье преступление послужило его причиной. С тех пор в течение нескольких месяцев правонарушений больше не наблюдалось.

Любопытно, вспоминает теперь Мор-Замба, который, будучи старше этих парней, не вмешивался в их действия, что сапаки, попадавшие в лапы охранников, чаще всего и впрямь оказывались зачинщиками беспорядков: ведь вместо того, чтобы по окончании стычки возликовать и на время покинуть театр военных действий, как неизменно поступал сам Мор-Замба, если ему случалось ввязаться в какую-нибудь заваруху, они считали долгом чести остаться на поле боя и вели себя как хозяева положения. Подобное бахвальство весьма забавляло Мор-Замбу, которого суровая жизнь научила всем хитростям и уловкам борьбы. Он не упускал случая понаблюдать, держась, разумеется, на почтительном расстоянии, как словно по раз и навсегда заведенному порядку развертываются военные действия. Блуждая по Кола-Коле и явно что-то выискивая, мамлюки внезапно сворачивали в какой-нибудь проулок: безошибочное чутье вело их к домишку, где хозяйка как раз судорожно рассовывала по укромным местам части аппарата, назначение которого ни у кого не могло вызвать сомнений. Короткий обыск — и тайное становилось явным; бедная женщина начинала голосить во все горло, умоляла, чтобы ее не уводили сразу, позволили в последний раз обнять ребятишек, когда они вернутся из школы, повторяла, что, кроме нее, некому их кормить. Мамлюки на все это отвечали, что у них есть строгое предписание и что нужно поторапливаться. Тем временем у дверей лачуги собиралась толпа: поначалу сапаки следили за происходящим с серьезным видом — ни дать ни взять сострадательные служки из церковного хора, потом, когда, выведя злоумышленницу из дома, мамлюки начинали надевать на нее наручники, на них обрушивался град камней, проклятий, криков, насмешек. Внезапно раздавался звучный, как гонг, удар палкой по голове или спине мамлюка. Гимнастерки или френчи полицейских покрывались пятнами крови. Еще удар палкой по затылку мамлюка — и он падает — сперва на колени, потом на бок, затем все идет своим чередом: бегство двух остальных полицейских, погоня и улюлюканье, победа сапаков, немедля занимающих поле боя, даровая выпивка, выставленная спасенной женщиной, бурные танцы, воинственные крики. И вдруг — пронзительный свисток белого унтер-офицера, натиск набычившихся сарингала, мельканье прикладов в воздухе, недолгая потасовка, разгром сапаков, мостовая, быстро покрывающаяся их телами, звяканье наручников, и вот уже плетется колонна арестованных, и среди них — горемычная самогонщица, шагающая в одном ряду со своими побежденными согражданами. Потом неделя покоя — и снова разражалась буря.

Однако строй непримиримых сапаков мало-помалу, но неуклонно редел; мамлюки в штатском и даже в форме стали теперь открыто и безнаказанно появляться в самых глухих закоулках Кола-Колы. Иные колейцы не считали уже зазорным посидеть с ними в кабачке за бутылкой казенного пива, единственного дозволенного к продаже, ибо, по мнению губернатора, только оно было по-настоящему безвредным. А мамлюки настолько обжились на завоеванной территории, что начали приударять, и, надо признать, не без успеха, за хорошенькими колеянками.

Самым большим поражением смельчаков предместья явилась экспроприация двух домов солидной постройки, принадлежавших местным коммерсантам, — таких зданий во всей Кола-Коле насчитывалось от силы десятка полтора-два. В них разместилось отделение полиции, связанное телефоном с центральным полицейским комиссариатом Фор-Негра, и казармы для охранников. В результате улучшилась связь между мамлюками, действующими в Кола-Коле, и основными силами порядка; прибытие в пригород подкреплений, готовых нанести ответный удар, стало теперь буквально делом нескольких минут.

Судя по всему, власти Фор-Негра считали, что освобождение Рубена группой разъяренных студентов отнюдь не было предвестьем невиданных еще явлений, признаком новой расстановки сил, могущей натолкнуть на размышления, а явилось чистой случайностью, повторения которой можно избежать путем усиления репрессий. Прошел слух, что в Кола-Коле намечено построить то ли тюрьму, то ли каталажку для предварительного заключения; сведущие люди, слывшие причастными к тайнам высших сфер, утверждали даже, что знают, где именно она будет построена.