Колин Макиннес - Абсолютные новички Страница 43

Но даже в разговоре с теми, которые поняли это лучше других, я столкнулся с огромной сложностью — передать то, что происходит: то есть весь размах, всю серьезность, и что это все-таки Британские острова. Потому что хоть большинство из них и слышали что-то, мне казалось, что в атмосфере витает дух какого-то заговора — все притворяются, что всего происходящего в Неаполе на самом деле не было; а если даже и было, то не имело никакого значения.

После этого я поднялся к себе на чердак, смыть грязь и кровь, и на секунду прилечь и перекусить чего-нибудь. И пока я все это делал, раздался легкий стук, и в комнату проник Великолепный Хоплайт. Выглядел он немного диминуэндо, и улыбался скорее нервно, и был одет в пляжный халат и свои Сардинские туфли.

— Боже! — сказал он. — В какое время мы живем!

— Садись, красивый. Можешь повторить это еще раз.

— Ты весь в синяках, дитя, — сказал он, пытаясь дотронуться до моих первобытных шрамов.

— Руками модель не трогать, Хоп, — сказал я ему. — Как у тебя дела?

Хоплайт встал, развернулся так, что пляжный халат сделал такую штуку из Королевского Балета, снова сел и сказал:

— О, никаких жалоб. Но мне это все не нравится.

— Кому это нравится?

— Кому-то, должно быть, нравится, иначе бы этого не случилось, — сказал он.

— Умница. Ты вообще выходил из дома?

Он немного распахнул халат, чтобы продемонстрировать свои нагрудные украшения.

— Одного раза было достаточно, — сказал он. — Глянул мельком, и быстро домой.

— Мудрый ребенок.

— Я полагаю, это ты днями напролет борешься с битвами! — Его глаза сверкнули.

— Битвы победили меня.

Он запахнул халат. — Я слышал ужасные истории…

— Да?

— О, да. Ecoutez-moi. Шлюха из магазина сладостей (худая сука) сказала мне: «И когда мой муж поднялся с земли, держась за спину, я увидела, что из нее торчит нож».

— Чей нож?

— Темного незнакомца. На самом деле, дорогуша, я знаю, ты любишь их, но они такие злые. И еще кое-кому, кого я знаю — ему сделали тридцать семь швов на шею.

— Прямо как ожерелье.

— О! Не будь таким черствым.

Хоплайт снова встал.

— Невинные страдают за виноватых, — сказал он с небольшим вздохом. — Я думаю все, чего желают большинство рабов, живущих в этой колонии, это чтобы их просто оставили в покое — я говорю про представителей обоих оттенков и строения кожи.

— Да, — сказал я.

— Я вот, например, — сказал Хоплайт. — Извращенец вроде меня, с самым толстым досье в отделе нравов, просто хочет избежать грязи, взбалтываемой безо всякой нужды.

Я тоже поднялся и сказал:

— Я люблю тебя, Хоплайт, да и как тебя не любить, но как-нибудь, в один прекрасный день, надо будет обязательно сказать тебе, что ты — хуже девчонки.

— Ты так думаешь? — сказал он, вполне довольный.

— Или, говоря иначе, дурак.

— О, это мне не нравится…. Вовсе не нравится. Знаешь ли, я открыл целый склад твоих мнений, даже если они иногда бывают такими жестокими….

— Но если это так, Великолепный, то позволь, я скажу — по-моему, мир делится на тех, кто, когда они видят автоаварию, пытаются что-нибудь сделать, и тех, кто стоит рядом и глазеет.

— Ты был похож на Джона-Баптиста, когда это говорил.

— Ты его никогда не видел.

Хоплайт улыбнулся.

— Посмотри на себя, дорогой! — сказал он. — Все мы слышали, как ты визжал в телефонную трубку, и разве ты не занимался именно этим? Разве не приглашал кучу зевак?

— Нет, — сказал я.

— Нет?

— Нет. Я хочу, чтобы были свидетели. Друзья, которые проследят за всем этим и которые покажут Пикам, что эти две квадратные мили не подходят под определение «гетто».

— Ты думаешь, мой сладкий, что это улучшит положение дел?

— Да.

— На самом деле?

— Да. Если они увидят здесь несколько нормальных здоровых лиц, это сразу снизит температуру, а пока все пытаются лишь поднять ее. Если Пики увидят здесь несколько сотен ребят различного сорта, восхищающихся ими, а Теды — несколько сотен цветных медсестер, накладывающих им швы в госпитале, все будет по-другому.

— Но они не совсем значительные люди.

— Ну и что, Хоплайт, давай пригласим и их! Это огромная возможность для них — та, которую они так долго ждали, — подтвердит свои слова о том, что это за страна! Пусть все эти общедоступные цифры, преследуемые всеми телестудиями, подскажут нам, что делать! Пусть левые и правые мыслители посоветуют нам, как с эти справиться! Не из-за своего письменного стола, а отсюда! Пусть епископы и министры устроят межрасовую службу на открытом воздухе! Разве это не их большой шанс? И пусть Королева, во всем своем великолепии, проедет по улицам Неаполя и скажет: "Вы все мои подчиненные! Каждый из вас принадлежит мне! ".

Хоплайт покачал своей головой с сожалением, помахал мне рукой, и умчался.

Я вытащил из комода паяльную лампу, потому что всегда лучше иметь при себе такое оружие, которое выглядит вполне невинно, и я достал свою карточку донора крови (ее я получил, когда начал сдавать кровь пинтами, после того, как Д-р Ф. вылечил меня), потому что это всегда производило впечатление на представителей закона — не очень сильно, а лишь чуть-чуть — если они хватают тебя и выворачивают карманы, а также я засунул в задний карман свой новенький паспорт, не знаю зачем, просто на счастье, я так думаю. Потом я надел свой ремень с пряжкой и куртку на молнии, заменяющую саблю, если размахивать ею одной рукой, и спустился по лестнице, где я наткнулся на Клевого, также спускавшегося вниз.

— Ты тоже собрался подышать ночным воздухом? — спросил я.

— Ага. Посмотрю, что творится вокруг…

— Будь клевым, Клевый.

— О, конечно, белый мальчик.

Я остановил парня перед дверью, взял его за обе руки, посмотрел на него и сказал:

— Я надеюсь, это не сделает тебя угрюмым, мужик.

Он улыбнулся (что с ним случается довольно редко).

— О, нет…, — сказал он. Мы не станем угрюмыми, мы должны протестовать. А ты?… Я полагаю, не очень хорошо, когда ты чувствуешь, что твое племя не право?

— Спасибо, Клевый, — сказал я. Готов спорить, что ты — единственный Пик в Неаполе, кто подумал о нас.

Я похлопал его по руке, и мы оба вышли во тьму, и на этот раз я решил не пользоваться своей Веспой. На тротуаре, не говоря ни слова обо всем этом, мы пожали друг другу руки, и пошли в разные стороны.

Без сомнения, ночь любит зловещие выходки: вообще-то, я не считаю ночь зловещей, я обожаю ее, но она ставит приманку для всех чудовищ, заставляя выходить их наружу. Я дошел до станции Вестберн Парк и доехал по живописной железной дороге до Буша. Поезд был наполнен туристами с Запада, выскакивавших из вагона на разных станциях, чтобы разглядеть все более пристально. Между остановками с высоты можно было видеть огонь и пожарных, и перед глазами стремительно проносились толпящиеся люди, патрульные машины закона, разъезжавшие вокруг в поисках добычи, либо припаркованные, набитые ковбоями, ожидающими боя, словно патроны в обойме. А когда поезд остановился в Лэдброуке и Латимере, можно было слышать громкоговорители, из которых несся какой-то резкий и бессмысленный рев, как в увеселительных садах Баттерси. И на протяжении всего пути иссиня-черную тьму разрывали внезапные вспышки и проблески ослепляющего света.

Но, попав в Буш, я был ошарашен. Потому что, когда я перебрался через Грин, в этот среднеклассовый квартал рядом с нашим районом — там все было мирно, тихо, спокойно, так-как-было-раньше. Поверьте! На площади двух квадратный миль в Неаполе кровь и гром, а вне ее пределов — прямо через дорогу, будто это какая-то государственная граница, — вы снова попадаете в мир Миссис Дейл, в мир "Чем я занимаюсь? ", в зеленую и приятную страну Англию. Неаполь был словно тюрьма или концентрационный лагерь: внутри — печальные убийства, снаружи — автобусы, вечерние газеты и спешка домой к своим сосискам, картофельному пюре и чаю.

Возле телетеатра я купил вечерний выпуск. Они раздували все эти события — ни одна газета не устоит перед большими заголовками — но так же и пытались не придавать этому особого значения. Реакция в Африке и на Карибских о-вах, говорилось, была не благосклонной, но очень преувеличенной. Было немного злорадства в Южной Африке и юге США, что, в столь сложной ситуации необходимо порицать. Главное, что надо помнить: это то, что ни в Ноттингеме — и не в Ноттинг Хилле, пока что — не было потеряно ни одной человеческой жизни. Тем временем парень из Скотланд-ярда, опубликовал сообщение, чтобы остудить интерес зевак. Я выбросил эту штуку. Закон никогда не хочет, чтобы вы смотрели на то, с чем он не может справиться. Потом я вернулся в свой район.

Я шел по пустой улице, которая была освещена, как и большинство из них, фонарями, поставленными сюда во времена Королевы Боадиции, когда я увидел трех цветных чуваков, идущих мне навстречу и державшихся друг друга. Я огляделся, потому что думал, что их преследуют, но нет, поэтому я подошел к ним и сказал "Привет, парни, как дела? " — и увидел в руке у одного из них гаечный ключ, кажется (в любом случае, что-то железное), и они двинулись на меня. Боже, каким же галопом я помчался! А эти три сына Африки гнались за мной и шипели! Я нырнул в бассейн света, пролез между какими-то машинами, и врезался посредине дороги прямо в М-ра Уиза. "Прекратить! ", — крикнул он, и цветные чуваки увидели, что у меня есть союзник, и растаяли, как лучи заходящего солнца. "Ну и ну! ", — кричал я, хлопая старину Уиза, будто выбивая ковер. "Ну и рад же я видеть твое гнусное лицо! Где ты, черт возьми, был, мужик, я тебя искал! " Уизард взял меня за руку и сказал: «Спокойнее, малыш», и, пройдя пару домов, мы оказались на каком-то огромном собрании.