Михаил Бочкарев - Москва-Поднебесная, или Твоя стена - твое сознание Страница 43

— Сама в газете читала. Если мы с тобой в таком виде покажемся, нас тут же загребут!..

— А мы всех перехитрим! — с этими словами Эллада спешно повязала на голову свой ажурный платочек, прикрыв им половину лица, и кокетливо состроила, заплывшие от многодневного пьянства, глазки.

— Да ведь так по улице никто не ходит, сразу раскусят.

— Ходят, — твердо заявила телеведущая, — Медсестры так ходят!

— Ну а мы то с тобой что медсестры? — спазматически захрюкала Лавандышева.

— Чего ржешь? Дура!

Вознесенская направилась к шкафу и, покопавшись в нем, извлекла недвузначный наряд. На вешалку нанизана была белоснежная форма медицинской работницы, предназначенная вовсе не для работы в лечебном заведении, но для постельных утех. Лавандышева, всегда подозревавшая подругу в страсти к изощренным секс-играм, склизко улыбнулась и порозовела.

— Правда у меня он один, — оповестила Эллада, невольно вспоминая свою практику по освоению интимного ремесла, давшего такой большой карьерный взлет, но тебя можно нарядить в это… — вслед за костюмом медсестры из шкафа появился кожаный комбинезон со множеством металлических заклепок и шнурков.

— Это что?

— Женщина-кошка! — гордо заявила Лавандышева, — Елознер очень меня в нем любил.

— Этот старый хрен? Ну ты даешь, — похвалила подруга, — и его значит окучивала?

— Ага, — кивнула телезвезда, — аналитик — сифилитик. Он в своих загранкомандировках такую экзотику порой подхватывал, что не знала прям как лечить. Денег угрохала вагон! У него еще кличка была — «Коллекционер». Слышала?

— Слышала. Только я думала, это потому что он коллекционирует матрешек. У него их говорят дома несколько тысяч, — отозвалась Катерина, придирчиво рассматривая кожаный костюм.

— Ага, матрешек… Мандавошек!

Обе перевоплощенные хрюшки визгливо прыснули.

— Мне великоват будет, — заявила наконец подруга телезвезды протягивая порно-костюм обратно хозяйке.

На это Вознесенская отреагировала злобным сопением и взглядом, от которого у Лавандышевой похолодели кончики пальцев.

— Хотя нет, — тут же поправилась певица, быстро переоценив размер, — в самый раз! Мы же с тобой как сестрички, — улыбнулась она примирительно.

— Одевайся.

Через двадцать с небольшим минут, из подъезда элитного дома на улице Тверской, вышли две замаскированные светские львицы, видом своим ничем не отличаясь от работниц интимных эскорт — услуг. Вознесенская — в образе медсестры, с сексапильной марлевой повязкой на лице, в почти прозрачном белом халатике, таком коротком, что розоватые половинки ягодиц слегка подернутые целлюлитом, задорно выглядывали из под него и доступны были для обозрения каждому.

И Лавандышева, обряженная в черный кожаный комбинезон, эффектно подчеркивающий притягательные формы певицы. Безобразное лицо Катерины пряталось за кожаной шапочкой-маской. Маска полностью скрывала новообретенный певицин нос и видны окружающим были только ее бесстыжие глаза и ярко накрашенные пухлые губы.

Первой шла медсестра Эллада, на плече у которой покачивалась белая кокетливая сумочка с красным крестом, а внутри нее булькала последняя литровая бутылка водки.

— Вот шалавы, совсем стыд потеряли! — заявила старушка у подъезда, сидящая в компании еще двух пенсионерок. Сами старушки жили в соседнем доме, вовсе не элитном и не таком благоустроенном, но сидели всегда непременно у этого. Почему? Потому что сидя возле подъезда привилегированного строения всегда можно было встретить какую-нибудь знаменитость, проживающую здесь или спешащую к кому-то в гости и обсудить ее, полив с ног до головы грязью. Для старушек занятие это было сродни работе творческой, доставляющей огромное душевное удовлетворение, но не приносящей ни копейки. Как, например, написание картин для какого-нибудь неизвестного художника.

— Небось от Шмульгина идут, — предположила вторая старушка, злобно глядя на молодых стройных девиц, цокающих по асфальту непомерно длинными каблуками.

— Всю ночь кувыркался, поди? Композитор — кобелище! — подтвердила третья, мечтательно закатив глаза, к композиторским окнам, выходящим во двор.

— Тьфу мерзость! — поставила резюме первая пенсионерка.

Подруги остановились напротив сплетниц и Вознесенская, шатнувшись, развернулась к ним.

— Чего пялишься? — пьяно выговорила Эллада. Она услышала последнюю фразу, обращенную в их адрес, и это ее задело, — Чего не нравиться старая кляча? Сидят тут, кошелки…

Старушка, нисколько не страшась молодой потаскушки, нагло уставилась на нее уперев руки в бока.

— Уу-у блядища! Иди, иди, пошевеливайся! — огрызнулась старушка. Она совершенно не узнала в столь развратном обличии известную телеведущую, чьи передачи любила всей душой и смотрела регулярно.

Эллада вдруг, будучи уже сильно пьяной, обиделась страшно на это народное непризнание и воинственно прихрюкнув, заявила:

— Да ты хоть знаешь кто я? Я звезда!

Старушка матершинно ответила в рифму, кто она по ее мнению.

— Что? — опешила Вознесенская.

— Пойдем, пойдем, — потянула подругу певица, — что ты с чернью всякой общаешься?

Однако оскорбленная знаменитость, отступать не собиралась.

— Ну-ка повтори? — потребовала она.

И старушка, с особенным удовольствием, повторила.

— Ах ты сука старая! Птеродактиль в платье! — завопила Вознесенская и решительно двинулась к скамейке. Пенсионерки, вероятно предчувствуя, что дело может дойти до рукоприкладства, проворно вскочили и, сдав неприятелю оккупированную скамеечную территорию, заверещали на весь двор;

— Это что ж делается! Граждане смотрите скорее! Вот до чего сучки-проститутки дошли, на пожилых людей кидаются! Звоните в милицию, щас их быстро определят!..

Эллада остановилась, в растерянности глядя по сторонам. Старушечьи вопли и впрямь привлекли внимание праздно сидящих во дворе жильцов, которые живо повернулись в сторону замаскировавшихся звезд. Это было крайне не желательно. Привлекать к себе столько внимания в планы коварных свинооборотней не входило. Эллада, погрозив крохотным кулачком старушке-матершинице, взирающей на нее как на какую-то тлю, бессильно отступила, хрипя проклятья.

Подруги быстро покинули двор, под завывания победоносных пенсионерских голосов, и насмешливые взгляды разомлевшей от жары публики. Затаившись в тени арки, Вознесенская хлебнула водки и немного успокоилась.

— Ну я этой мымре еще покажу! — пригрозила она.

— Да будет тебе, — успокоила подруга, — Кто она и кто ты!

— И то верно, — горделиво согласилась Вознесенская. Она еще раз хлебнула живительной влаги, — Если кто спросит, мы тут недалеко в кино снимаемся, а сейчас в кафе идем, перерыв у нас. Поняла? — наставила подругу она.

— Ага, — кивнула певица, и тоже приложилась к бутылке. В кожаном комбинезоне ей было очень жарко, а от того она пыхтела, издавая новым своим носом булькающие, неприятные звуки.

— Значит план такой, — тихо скомандовала Эллада, — сейчас первую прохожую хватаем и напаиваем. Посмотрим, что будет.

— Ага, — кивнула Лавандышева, истекая потом.

И они затихли, ожидая первую жертву.

Именно в этот самый момент Наталья Андреевна Нистратова, взволнованная, с тревожным рассеянным взглядом, шла по Тверской улице мимо дома № 16. Она проходила как раз возле арки, где притаились коварные знаменитости. Взволнованна она была потому, что днем встретила возле подъезда своего дома, алкоголического соседа Семеныча, который принес страшную весть. Оказывается, вечно пьянствующий старик видел, как сегодня ее мужа Елисея в компании двух подозрительных типов задержала милиция.

— Один явный уголовник, а второй араб какой-то или грузин! — заявил он, сально косясь на разрез юбки Натальи Андреевны, — А может и террорист чеченский! — выдвинул версию алкаш.

Супруга Нистратова ни за что бы не поверила спившемуся старику, если бы тот как всегда был подшофе, и нес вечную свою ахинею про родовую принадлежность к графу Суворову, праправнуком которого он, якобы, является, или про тайный заговор правительства направленный на уничтожение генофонда нации. Но Семеныч был трезв. Трезв уже три дня! Удивительным образом с выпивкой он завязал, что казалось совсем уж невероятным событием, похлеще чем происшествие с телебашней.

— А вы никак трезвый? — изумленно осведомилась Нистратова.

— Я теперь Наталья Андреевна не пью! Алкоголь — это яд! Сознательность во мне проявилась, — сказал он, намазывая непослушные волоски на блестящий череп, и хотя в голосе обнаруживалась некоторая твердость в глазах его, между тем, сквозила тоска. Завязал Семеныч, как и многие другие, страшась кошмарного перевоплощения.

— А где же вы Елисея видели? — перебила взволнованная супруга, пытаясь отстраниться от завязавшего соседа подальше. Он, обретя новый статус гражданина непьющего, теперь видимо пытался сообразить себе новый имидж, в связи с чем, надел относительно приличный пиджак и надушился одеколоном. Только все равно одеколон этот источал подозрительный приторно-перегарный аромат.