Алексей Леснянский - Гамлеты в портянках Страница 43

Артиллерист — самая безопасная профессия в армии, даже если в горячую точку попадёшь. Так что и тут не переживай. Здесь у меня друг есть. Его зовут Герц. Так вот он всё время говорит, что все великие люди были артиллеристами. Наполеон, Достоевский, Солженицын. Тут проще пареной репы. Если бы их убило, то они не стали бы великими. Я тебе больше скажу. Если ты артиллерист, то автоматически должен поумнеть. Я вот чувствую, как умнею не по дням, а по часам. Ощущаю появление и шевеление новых извилин. Наполеона из меня, конечно, не выйдет, но наш совхоз возглавлю, помяни моё слово.

Сегодня выступал на ОГП (общественно-государственная подготовка) на тему «Боевое товарищество». Типа реферата такого. Рассказывал понятно, без заумных слов, которые в учебниках. С примерами. Сам руку поднял, проявил, так сказать, инициативу. Все слушали внимательно. Сержант Лысов поставил пятёрку. То есть четвёрку. Я сам попросил, чтоб четвёрку. Не люблю выделяться, в серёдке держусь, как в школе.

Неделю назад был марш-бросок по полной выкладке на 15 км. Тяжело, но терпимо. Некоторые не выдержали. Семёнов упал и заныл, что расстреливайте, но дальше не побегу. Кузельцов сказал, что фееры (фееры или фейерверкеры — это артиллеристы в царские времена, так мы в учебке прозываемся) раненых не бросают. А Семёнов как бы раненый получался. Мы должны были нести его на себе. И так тяжело, а тут ещё кого-то тащить. Но мы не потащили Семёнова, спасибо Герцу. Он Семёнова пристрелил. Понарошку, конечно, магазины-то у нас пустые были. Герц подбежал к сержанту Кузельцову, посмотрел на него так, как только он может, и сказал: «Рана серьёзная. Чем нести, лучше застрелить, чтоб не мучился». И всадил в Семёнова очередь, — мы и опомниться не успели. Скинул с плеча автомат, снял его с предохранителя, передёрнул затвор, прицелился и нажал на курок. Потом снял каску, опустился на колено, провёл ладонью по остекленевшим от ужаса глазам Семёнова, как будто закрывая их, и сказал: «Чтоб вороны не выклевали. Вернёмся — похороним. Вперёд!» И мы побежали дальше. Герц реальную кору отмочил, всё было как взаправду.

Ладно, допустим, неделю назад Герц дал отдохнуть Семёнову, пока мы бегали. Опять же мы Семёнова на себе не волокли, тоже плюс. Всё вроде грамотно, не придерёшься, но вот как бы поступил Герц, если бы всё это случилось в боевой обстановке? Он просто героем хочет быть, я так думаю. Только у него всё шиворот-навыворот в этом плане. Об огненном мире мечтает, который полыхает без суббот и воскресений, и герои этот мир, типа, тушат с перерывами на перекуры в кулаки и похороны обугленных товарищей в закрытых гробах. Если с пожарами случится напряг, Герц самолично и подпалит что-нибудь, вот к бабке не ходить — пустит петуха. Прямо вижу, как он втыкает факел в наш сеновал и, сложив руки на груди, хладнокровно дожидается, когда пожару присвоят первую категорию сложности. Вторая-то его не устроит, ты что, чести при тушении мало. И только тогда, когда объявят, что первая, он возьмётся за ведро. Ни фига! За ведро — ни фига! Вёдрами любой дурак сможет, а он у нас особенный дурак. Он в дом полезет. Чтоб его там несущей балкой придавило! Не думай, мама, что я другу зла желаю. Наоборот — добра. Потому что он сам спит и видит, чтобы его в горящем здании чем-нибудь приплюснуло; так подвиг выше. Если у балки будут другие планы, Герц её сам и подпилит, он такой. А потом, придавленный, типа, такой из последних сил вытащит котят, которых мы перед этим как раз хотели утопить; придётся и правда грех на душу брать, раз им Герц сгореть не дал. Короче, экстренный пацан, для нормальной жизни не приспособлен. Если какое-нибудь ЧП, ему нет равных. Тогда он махом соображает, что делать, как в случае с Семёновым. Главно, детально всё у него, быстро и без суеты.

А я не хочу всего этого. Не хочу мира в гари и копоти, в котором не люди, а гиганты живут. Не хочу быть героем. Кто тогда будет в казарме налаживать розетки и смесители менять? У гигантов же каждый день Армагеддон по распорядку, некогда им такой фигнёй страдать. А вообще Герц хороший пацан и верный друг. Мы с ним разные, как плюс и минус. И дружба у нас не слюнявая, а жёсткая такая, мужская. Он беспощадного из себя корчит, типа, ни перед чем не остановится, если понадобится. Ещё как остановится, пусть меня только не пытается залечить. Это у него вроде защиты — вковаться в броню против врагов и на всякий случай — против друзей. Может, он и прав.

Пацаны писали, что Верка теперь с Витькой Коконовым. На тачку, говорят, повелась. А как слезами перрон заливала, божилась — дождусь! Скоро Витька её бросит, я тебе говорю. Он бросит, а я подберу. По любой — уже пузатую. Ничего, забуду о гордости. Какая тут гордость, когда молодые девчонки делают аборты, а потом белугами воют, что Бог детей не даёт. Кто-то же должен подстраховывать твиксы, пока у них в головах солома вместо мозгов. Этот кто-то твой сын. Я уже всё решил за тебя, Верку и Витька. Прости. А ещё я Веру люблю, мама, очень люблю, больше жизни, и это самое главное — пойми. А лучше бы главным было то, что я против абортов, но уж как есть — я не святой. Знаешь, представляю эту сладкую парочку в «девятке». Жалею обоих. Ей плевать, что он спец по железу и вообще здравый пацан, который всегда жил мужиком. А ему плевать, что она добрая, любит детей, торчит в садике с утра до ночи, что-то всё время разучивает с ясельной группой. То есть им на это как раз не плевать, но они плюют через силу, потому что она станет крутой среди наших, если будет гонять на тачке, а он будет крутым — ну, ты понимаешь «когда». Оба сейчас нажрались в хлам от такой жизни и лижутся на заднем сиденье, которое всё в дырах и мазутных пятнах; Витькина тачка так же загажена внутри, как наворочена снаружи. Какая уж тут ревность, жалость одна. Сейчас бы прижать обоих к груди, как малых детей, а перед этим конкретно навешать Витьке, с него больше спрос, чем с Верки.

Пишешь, что батя опять загулял. Сердце не рви. Загулял и загулял, что теперь? Мам, только передай ему от меня, что пусть не говорит, что во всём виноваты демократы. Совхоз мы сами развалили, что-то с Чубайсом я в районе деревни ни разу не пересекался. А вот батю с ворованной дроблёнкой видел частенько. Так хоть бы он по уму распорядился этой дроблёнкой, свиней — я не знаю — кормил. Тоже мне хозяин. Хорошо, хоть гектары в мешки не засунешь, а то бы их тоже по амбарам растащили. За землю особенно переживаю, не знают ей настоящей цены. Как бы левые не пришли и не взяли её задарма. Если кто-нибудь приедет скупать земельные паи, не вздумай наши продать. И накажи всем соседям то же самое. Даже тем, с кем ты сейчас в контрах, накажи. Нет, тем, с кем ты в контрах, скажи, чтоб преспокойно продавали, так они точно не продадут. Ни в коем случае нельзя продавать! Дождись меня. Это приказ, мама. Не до того мне, что ты меня старше, что я люблю и уважаю тебя. Я приказываю тебе как старший. Продашь — спрошу жёстко. Только бы успеть!

Теперь о Малом. Хочет кататься на мотоцикле — пусть катается, только скажи ему, чтоб следил за техникой. Хочет гулять до утра — пусть гуляет. Хочет на рыбалку с ночёвкой — пусть шурует. Пацану четырнадцатый пошёл, дай ему волю. И разрешай много, и нагружай работой по полной программе. Пусть его свобода растёт вместе с ответственностью, так из него человек выйдет. А то, что он тырит яблоки в саду деда Антохи, — это ерунда, пройдёт с возрастом. Я сам тырил. Батя тырил. Все деревенские у деда Антохи спокон веков тырили. Не для воровства — для адреналина, одно от другого отличать надо. Это такие воспоминания, ты бы знала. Как вернусь с армейки, скооперируюсь с пацанами и пойду к деду новые яблони сажать, чтоб воровство не переводилось. Сад-то у него старый, обновить надо. А вот деда Антоху, жаль, не обновишь. Уже не тот у него крик: «Я вам дам, стервы!», сила в крике не та. И преследование с палкой такое, в котором мало азарту для мелюзги. Ты, мам, сходи к деду, что ли, варенье малиновое снеси. Он любит чай с малиновым, и от гриппа помогает. Без деда воровство яблок уже не то. Как сберечь старика для новых воришек — вот в чём вопрос. И ещё вопрос: кто будет сад поливать, когда дед на ладан задышит? Подумываю о дневальных из старой шантрапы на вроде меня. А что? Это вариант. А Малого пори, как сидорову козу. До схождения шкуры.

Давай о чём-нибудь весёлом тебе расскажу. Ну как о весёлом? Короче, о весёлом, потому что не знаю, как это даже назвать. Короче, есть у нас один пацан с Витебска, Ваня Жуков. Так вот он слепой. Ну как слепой? Не совсем, конечно, но дальше носа не видит. Как кутёнок. Мы реально офигели, что таких призывают. Как заселился в казарму, тыкался во все углы, спотыкался везде. Потом выучил местность, перестал тыкаться. Сначала все думали, что он косит, пока его в парке не сбил газик. Знаешь, там машины курсируют в разных направлениях, ревут, а нас туда послали какие-то агрегаты таскать. По звуку не определить, где кто едет, смотреть надо. И Ваню, значит, сбили. Благо, водила во время тормознул, удар несильный. Орём на Ваню: «Жуков, ты чё слепой?! Шары разуй!» А Ваня глазами хлопает быстро-быстро так, и видно, что, кроме сапог, разувать ему нечего. Тут и догнали мы, что Ванька-то наш кроту фору даст. Ничего не сделаешь. Раз призвали — значит, здоров. После того случая в парке он в основном сидит в расположении. Главно, не жалуется. Хороший пацан, добрый, всем помогает, чем может. Если он в казарме, и не скажешь, что он слепой. Он нам всем как брат. Если кто-нибудь сильно заскучает по дому или по своей девчонке, то подойдёт к Ване и спросит: «Ванька, ты чё в натуре ни черта не видишь?» А он просто улыбнётся в ответ и сигарету предложит, если есть. И как-то уже меньше скучаешь по дому. Тут человек ни черта не видит, а ты по дому скучаешь! Я даже окулисту из Ванькиного военкомата подыскал оправдание, потому что без Вани наша батарея была бы, как Шушенское без деда Антохи. Окулист, наверное, подумал, что Ваня косит. Сейчас же все косят. Я и военкома ихнего оправдал. А что — нормальный мужик, хоть и на лапу берёт. Сдался нам сын шишки, Петя Иванов, вместо которого Ваня Жуков в армию загремел, когда слепой Ваня в тыщу раз лучше всех этих зрячих Петей вместе взятых.