Ник Хоакин - Пещера и тени Страница 43

— Аба, падре[90], здесь большая фиеста! — сказал шофер такси. — По какому поводу, если позволите спросить?

— День рождения. У дона Андонга Мансано, — пробормотал Джек, развалившись на переднем сиденье.

— Вы хотите сказать, что старик еще жив? Наку, да ведь он был знаменит еще во времена моего деда, тот от него был прямо-таки без ума. Всегда голосовал за дона Андонга, потому что терпеть не мог монахов. Когда меня маленьким поймали с грязными картинками, папаша меня высек, но отца в детстве пороли, если у него находили святые картинки.

Поток машин, продвинувшись немного вперед, опять замирал, но это никого не раздражало — ведь колеса здесь крутились в честь праздника. Скорость не имела значения, все спешили к единой цели — прокричать «ура». Может, последнее «ура», подумал Джек. Он был в костюме и при галстуке, что никак не гармонировало с непраздничным выражением его лица.

— А это что такое? — воскликнул шофер, когда в поле зрения попал фонтан.

— Памятник.

— Статуя дона Андонга?

— Может быть.

— Бомба, падре[91],— хихикнул шофер, впившись взглядом в искусно вылепленные гениталии Александра Македонского.

Над статуей, над огромным домом и его нелепой башней нависла серая жара. Небо висело как одно сплошное облако, как какой-то вселенский дым, сгущавшийся в зените, словно именно оттуда извергал его скрытый огонь.

— Большой ураган идет, — перекрестившись, пробормотал шофер.

На деревьях, окружавших дом, уже трепетали листья. А под деревьями за столиками угощались кучки людей, в то время как официанты в черном и белом деловито шныряли с подносами.

— А это что же? — опять воскликнул шофер, останавливая машину.

— Вы имеете в виду священников и монахинь?

Сбоку от парадного входа выстроилось божье воинство в небесных одеяниях.

Шофер вытаращил глаза:

— Но ведь, я думал, он против церкви?

— Он передумал, — сказал Джек, расплачиваясь.

— Ай, наку, как удивился бы мой бедный дедушка. Но все равно — передайте мой привет дону Андонгу, приятель, и пусть подождет, пока я съезжу переоденусь.

Сегодня парадные двери «Ла Алехандрии» были широко распахнуты — огромные, украшенные резьбой, словно портальные ворота храма и столь же в данный момент оживленные, ибо политические приверженцы дона Андонга ордами вваливались в дом и высыпали наружу, натыкаясь то на какого-нибудь оторопелого провинциала в воскресном костюме, то на матрону, остановившуюся поправить юбки, то на сурового вида молодого активиста в черной одежде, как у героя итальянских вестернов, и с волосами, перевязанными лентой.

Вступив в этот водоворот, Джек сказал себе, что теперь уж он тоже в плену у обычая, поскольку открытый для всех дом вождя в день его рождения столь же традиционен для филиппинской политической жизни, как подкуп голосов и переходы из одной партии в другую; это ритуал, обязательный даже для тех лидеров, которые, как дон Андонг, отошли от политики, но не ушли из коридоров власти и в ежегодном праздновании своего дня рождения видят доказательство того, что есть еще у них королевство, власть и слава. Но если здесь все традиционно пьяны, подумал Джек, удивляясь, как он еще может думать в этом реве, то я пока нет; а мне бы хотелось основательно выпить. И он знал, что это желание вызвано не только жаждой. К черту все, надерусь.

В длинном зале под двойным рядом ярко сиявших люстр стояли два ряда столов, вдоль которых теснились пожиратели традиции. Направившись в дальний конец, где толпа курсировала между буфетом с одной стороны и баром — с другой, Джек краем глаза вдруг заметил свою бывшую тещу, мать Альфреды, в красноречиво строгом черном трауре. Он попытался уйти из поля ее зрения, но это лишь привело к тому, что она с тарелкой в руках встала на его пути, протянув ему руку ладонью вверх, словно дорожный полицейский, требующий взятки. Он поднес ее руку к губам, сожалея, что это не бокал с пивом.

— Ты в городе уже три дня, Джакосалем, и ни разу не навестил меня.

Он невнятно пробормотал слова извинения.

— Que? Qué? Habla en cristiano, hombre![92] В твоем возрасте пора уже научиться говорить как следует. И смотри мне в глаза, когда говоришь со мной!

— Я был занят, сеньора, поскольку обещал Альфреде…

— Если бы не письмо Альфреды, я бы ни за что не догадалась, что ты в городе. Она просит, чтобы я рассказала тебе все, но как я могу это сделать, если ты от меня прячешься?

— Если вам есть что рассказать, я мог бы…

— Где ты остановился? Ты немедленно переедешь ко мне.

Собирайся сейчас же.

— Но как можно, сеньора, ведь мои вещи…

— Вчера мне позвонила Чеденг Мансано, чтобы напомнить о сегодняшнем дне, и спрашивала, что случилось с одеждой, в которой была моя бедная внучка, когда умерла.

— Она у вас, сеньора?

— Одежда была в полиции, и они прислали ее только месяц назад. Так что мы не могли отправить ее в Америку вместе с телом. Я велела отдать вещи в чистку, а потом о них забыла. Но после звонка Чеденг спросила экономку, где они. Экономка сказала, что одежду из чистки вернули и она повесила ее в шкаф, тот самый, которым пользовалась моя внучка. Но когда мы заглянули в шкаф, одежды там не было… А должны были быть красный свитер с воротником под горло, черные вельветовые джинсы и… Нет, больше ничего, что весьма предосудительно. Мы искали везде, но ничего не нашли. Otro misterio mas[93]. А почему Чеденг спросила?

— Потому что я сказал ей, что видел девушку, которая, кажется, была в этой одежде.

— Значит, ее украли? Из моего дома?

— Очевидно.

— Qué horror![94] Нет, я всегда это говорила — люди в наши дни просто бесчувственны. Представить только: украсть одежду мертвой, да еще носить ее… Я бы скорее ходила голой! А ты ведь знаешь, как легко я простужаюсь. Особенно в дни поста и воздержания. Джакосалем, ты уже поел?

— Я как раз смотрел, сеньора, algo que tomar…[95]

— Томар! Да это же тот самый негодяй, который и украл одежду!

— Какой Томар?

— Я хотела сказать — Томас. Официант из какого-то отеля. Я наняла его прислуживать за ужином после отпевания моей бедной внучки Нениты.

— Когда это было?

— Всего несколько дней назад. А во время отпевания мне понадобилось зайти в комнату Нениты, взять ее фотографию, и вот сейчас я хорошо помню, как этот официант, этот Томас, выскользнул из комнаты. Но он скрылся, прежде чем я дошла до дверей — там надо спуститься по лестнице, — а потом я совсем забыла об этом. Но ведь это он украл, разве не так? Черные вельветовые джинсы были того же покроя, что и на нем.

— Колоколом?

— Уж не знаю, как там они называются. Да, но кто же мне рекомендовал этого официанта?..

— Отель, в котором он работает?

— Нет. Я даже не знаю, из какого отеля. Мне его рекомендовал кто-то другой. Кажется, тот молодой человек в набедренной повязке…

— Молодой человек в набедренной повязке?

— Когда Ненита лежала cuerpo presente[96] в моем доме, явились какие-то ужасные фанатики и начали эти свои дикие обряды у гроба, потому что, дескать, Ненита была одной из них. Я бы вышвырнула их прочь, но мэр Гатмэйтан упросил меня потерпеть. А этот молодой человек в набедренной повязке, особенно приятный юноша, увидел, как я забегалась с ужином — его надо было подать попозже, — и сказал, что у него есть друг, который все может взять на себя, поскольку он опытный официант и за услуги берет недорого. А ты ведь знаешь, у меня плохо с прислугой: экономка, она же кухарка, и только одна служанка, чуть не каждый день другая. И тогда мы пригласили этого официанта — он сказал, что его зовут Томас Торо, — и он великолепно обслуживал, en debida forma.

— А еще пропало что-нибудь, когда он…

— Это были ужасные дни: сначала все эти детективы, затем эти фанатики, а потом еще надо было собрать вещи, чтобы отправить вместе с телом в Америку. Я заранее приготовила записные книжки Нениты, но, когда мы начали паковать, не смогла их найти.

— Это было до или после ужина, когда они…

— Когда она лежала в моей зале, на ужин у нас был цыпленок с рисом, а перед самым ужином я эти записные книжки собрала. Но на следующий день их не было.

— Так, значит, этот официант…

— О, он обслуживал нас прекрасно, поэтому я и вспомнила о нем, когда несколько дней назад мне надо было пригласить на чтение молитв и на ужин членов святого братства дев-пустынниц…

— Когда это — несколько дней назад?

— Ну, дня два или три. И он опять прекрасно подавал нам на стол. Откуда мне было знать, что ему нравится носить женскую одежду?

— Но сеньора, чтобы связаться с ним, вы…

— Ты не куришь опиум, Джакосалем? Я подозреваю, что этот молодой человек курит. Напротив моего дома есть заведение, якобы пивной бар, но на самом деле это, должно быть, отменная курильня, потому что туда ходит много китайцев, а ты же знаешь — где китайцы, там и опиум. В тот день, когда вечером ко мне должны были прийти из братства, я случайно выглянула из окна и увидела перед курильней этого Томаса Торо, а вокруг китайцы так и шныряют. Я послала за ним экономку, и он сказал, что после обеда у него представление, но что вечером он свободен и может прислуживать у меня за ужином, что он и сделал, как я уже сказала, после того, как украл одежду Нениты. Но он, должно быть, врал насчет представления, потому что я никогда не слыхала, чтобы официанты участвовали в представлениях. Впрочем, подожди, возможно, это из тех представлений, где официанты одеваются в женское платье?.. Тогда понятно, почему он украл одежду из шкафа.