Диана Сеттерфилд - Тринадцатая сказка Страница 44

Интересно, была ли эта фраза произнесена в действительности? Допустим, как-нибудь за завтраком отец между прочим сказал: «Сегодня напишу письмо Маргарет», а она – небрежно? или с искренним чувством? – откликнулась: «Передай ей привет от меня».

Нет, я не могла себе представить такую сцену. Скорее всего, отец сделал эту приписку по собственной инициативе, без ее ведома. Но зачем? Чтобы доставить мне удовольствие? В надежде на то, что эти слова когда-нибудь прозвучат на самом деле? Ради кого из нас – ради меня или ради мамы – он предпринимал эти тщетные попытки нас сблизить? Задача была в принципе невыполнима. Мы с мамой походили на два материка, очень медленно, но неотвратимо удалявшиеся друг от друга; и мой отец, построив между нами мост, был вынужден постоянно добавлять все новые звенья к этой непрочной конструкции, дабы поддерживать хоть какую-то межконтинентальную связь.

В магазин пришло письмо на мое имя, и отец присовокупил его к своему посланию. Это был ответ от старого профессора, к которому я обратилась по отцовской рекомендации.

Дорогая мисс Ли.

Я и не знал, что у Айвена Ли есть дочь, но, поскольку теперь я это знаю, очень рад с вами познакомиться – и тем более рад возможности оказать вам услугу. В общих чертах вы правильно понимаете суть такой процедуры, как официальное признание умершим: это правовая презумпция, применяемая к лицу, чье местонахождение остается неизвестным так долго и при таких обстоятельствах, что единственным разумным объяснением этому может быть лишь его смерть. К данной процедуре прибегают главным образом для того, чтобы наследники пропавшего человека могли вступить во владение его имуществом.

Я навел справки и обнаружил кое-какие документы, которые имеют отношение к интересующему вас конкретному случаю.

Насколько я могу судить, этот мистер Анджелфилд жил настоящим отшельником; точная дата и обстоятельства его исчезновения неизвестны. Тем не менее стараниями некоего мистера Ломакса, действовавшего в интересах наследников (двух его племянниц), все необходимые в таких случаях формальности были соблюдены.

Унаследованное ими поместье было оценено в солидную сумму, хотя она и уменьшилась вследствие пожара, от которого сильно пострадал дом, ставший непригодным для проживания. Впрочем, все это вы можете узнать из прилагаемой копии документа.

Вас может удивить, что за одного из наследников расписался поверенный, но это обычная практика в ситуациях, когда человек по какой-либо причине (например, из-за тяжелого заболевания) является недееспособным.

Мое внимание особо привлекла подпись второй из наследниц.

В оригинале она очень неразборчива, и мне пришлось порядком повозиться с расшифровкой. Что это – неужели я наткнулся на разгадку одной из самых тщательно охраняемых тайн последнего времени? Вы, вероятно, знали об этом заранее? Смею предположить, что это и стало причиной вашего интереса к данному случаю.

Но не беспокойтесь! Я человек благоразумный и умею хранить чужие тайны. Передайте вашему отцу, что, если он даст мне хорошую скидку с «Jиstitiae Naturalis Principla», я буду немее рыбы!

Ваш покорный слуга, Уильям Генри Кадуалладр

Я обратилась к копии документа, сделанной добросовестным профессором Кадуалладром. Как он и отметил, за Эммелину расписался мистер Ломаке. По крайней мере это означало, что она не погибла при пожаре. А строкой ниже стояло имя, которое я надеялась увидеть: «Вида Винтер». После него в скобках было указано: «ранее известная как Аделина Марч».

Вот оно, подтверждение.

Вида Винтер – это Аделина Марч.

Значит, она говорила мне правду.

С этой мыслью я направилась в библиотеку, где прослушала, делая пометки в блокноте, рассказ мисс Винтер о том, что случилось после ухода Эстер.

***

Первую ночь и первый день после воссоединения Аделина и Эммелина оставались у себя в комнате. Все это время они пролежали в одной кровати, обнявшись и глядя друг другу в глаза. Миссиз и Джон-копун по молчаливому согласию не тревожили девочек, относясь к ним как к идущим на поправку больным. В сущности, они таковыми и являлись. Близнецы получили тяжелую травму и теперь понемногу приходили в себя, лежа нос к носу и глаза в глаза. Не сказав за это время ни слова. Ни разу не улыбнувшись. Моргая в унисон. Посредством этого растянувшегося на сутки обмена взглядами нарушенная связь была восстановлена и рана затянулась. Но, как и все глубокие раны, она оставила после себя шрам.

А между тем Миссиз недоумевала, что же случилось с Эстер. Джон, не желая разрушать ее иллюзии относительно гувернантки, ничего не рассказал о случившемся в доме доктора, но это молчание лишь заставляло ее строить все новые и новые предположения.

– Уж доктору-то она наверняка сказала, куда и зачем уезжает, – заявила в конце концов Миссиз. – Я спрошу у него, когда она должна вернуться.

Теперь Джон был вынужден заговорить.

– Не вздумай его об этом спрашивать! – грубо отрезал он. – Не спрашивай его ни о чем! Да и доктор к нам больше не явится.

Миссиз отвернулась от него в еще большем недоумении. Что такое со всеми случилось? Куда подевалась Эстер? Почему Джон так расстроен и зол? И доктор, дотоле ежедневно наведывавшийся в усадьбу, – почему он вдруг перестанет сюда приходить? Все это было выше ее понимания. В последние дни ее все чаще посещало и подолгу не покидало чувство, что с этим миром творится что-то неладное. Неоднократно она, вдруг встряхнувшись посреди дня, обнаруживала, что несколько прошедших часов не оставили никакого следа в ее памяти. Порой она не могла понять некоторые фразы, явно имевшие смысл для других. А когда она просила ей это пояснить, в глазах людей мелькало странное выражение и они спешили закончить разговор. Безусловно, с миром творилось что-то неладное, и внезапное исчезновение Эстер было лишь частью этого глобального процесса.

Джон-копун сочувствовал переживаниям Миссиз, но при этом радовался, что Эстер покинула усадьбу. Ему это принесло большое облегчение. Он теперь в любое время свободно заходил в дом и вечерами подолгу засиживался на кухне у Миссиз. С его точки зрения, потеря гувернантки была на самом деле не потерей, а избавлением. Эстер внесла лишь одну позитивную перемену в жизнь Джона, побудив его вновь заняться фигурным садиком, но это было сделано непрямым путем, без нажима, и впоследствии он легко убедил себя в том, что возрождение сада началось исключительно по его собственной инициативе. Окончательно поверив, что Эстер уже не вернется, он снова стал расхаживать по всему дому в рабочих сапогах и чистил их прямо у плиты, упершись ногой в край кухонного стола, – а кто мог ему это запретить?

Между тем приступы ярости у затворника Чарли сменились тоскливой депрессией. Порой было слышно, как он, шаркая ногами, медленно передвигается по своим комнатам; а приложив ухо к двери, можно было разобрать нескончаемые рыдания и всхлипы вроде тех, что через силу выдавливает из себя упрямо не желающий успокоиться двухлетний ребенок. Быть может, до той поры Эстер каким-то таинственным – но притом, безусловно, научным – способом умудрялась воздействовать на Чарли через закрытые двери, не позволяя ему погрузиться на самое дно отчаяния? Такая возможность отнюдь не исключена.

Исчезновение Эстер отразилось не только на людях – на него тотчас отреагировал и дом как таковой. Это прежде всего проявилось в наступившей здесь тишине. Исчез дробный стук ее каблучков на лестницах и в коридорах, а вскоре стих и грохот молотков рабочих, занимавшихся починкой крыши. Мастер-кровельщик, узнав об отъезде гувернантки, логично рассудил, что теперь некому будет подсунуть Чарли счет за выполненную работу, которая таким образом останется неоплаченной. Посему он упаковал инструменты и отбыл, позднее еще раз появившись в усадьбе лишь для того, чтобы забрать свою стремянку.

С первого же дня тишины старый дом вернулся на привычную стезю упадка и разрушения, как будто и не было кратковременного перерыва в этом растянувшемся на многие годы процессе. Началось, как водится, с мелочей: снова из всех щелей полезли грязь и труха, каждый предмет в каждой комнате стремительно обрастал слоем пыли, окна покрылись налетом жирной копоти. Привнесенные гувернанткой перемены были очень поверхностными, и сохранение их требовало постоянных усилий. А поскольку все мероприятия Миссиз по поддержанию чистоты разбивались о ее бессилие, старый дом вновь проявил свою истинную сущность. Очень скоро здесь уже не было ни одной вещи, прикосновение к которой не оставило бы на ваших пальцах грязных пятен.

Сами эти вещи также взялись за старое. Первыми пошли вразброд ключи: они вываливались из замочных скважин и отцеплялись от связки, чтобы найти себе новое пристанище где-нибудь в щели между половицами. Серебряные подсвечники, еще не успевшие потерять блеск после проведенной Эстер тотальной чистки, перекочевали с камина под кровать Эммелины, пополнив собой ее коллекцию «всего, что блестит». Книги постепенно перемещались с библиотечных полок на верхние этажи, чтобы пристроиться где-нибудь в темном закоулке. Портьеры обрели способность самостоятельно двигаться, упрямо наползая на оконные проемы. Даже мебель пришла в движение, пользуясь тем, что никто за ней не присматривал: в одном месте возникал и уверенно расширялся просвет между диваном и стенкой, в другом кресло отъезжало в сторону на пару-другую футов. Снова начало заявлять о себе домашнее привидение.