Автор неизвестен - Литконкурс Тенета-98 Страница 44

Устыдившись собственного поведения, он возвращается в комнату. Быстро раздевшись, укладывается спать. Лучшее лекарство от стресса — сон.

А она уже не плачет. Ванна — не океан и не море, чтобы ее подсаливать слезами. Обида прошла, анаконда, обвившая грудную клетку тугими кольцами, задремала, расслабив ленточные мускулы. Теперь можно дышать, можно вновь любоваться миром. Мир для того ведь и создан, разве нет?..

Вода гремит подобием крохотного водопада. Мореплаватели прикладывают к глазам козырьки ладоней, спешно отворачивают в сторону. Крышка от мыльницы, самонадеянный дредноут, неосторожно приближается к мощной струе и тут же идет ко дну. Даже в этом небольшом водоеме жизнь подчас сурова. Ужас теснит красоту, и последней непросто выйти в победители. Но она все-таки выходит.

Ирина быстро достает со дна утопленную мыльницу, водружает в док — плетеную корзинку, в компанию к куску пемзы и свернутой в клубок мочалке. Все члены экипажа спасены — лишь чуточку хлебнули воды, ошарашено озираются, не веря в столь чудесное избавление. А Ирина занята уже другим. Ладонь с шампунью она подставляет под струю водопада, и ванна быстро заполняется пеной. Пузырчатая масса искрится под стоваттными лучами, снежными холмами лепится к согнутым ногам. Точно два острова колени торчат из воды, вокруг каждого кружевное белое жабо. Вот так и они с Германом. И никакие они не множества, они — острова. Он — остров, и она — остров. А между ними широкая полоса воды. Пролив Лаперуза. Можно пускать друг к другу кораблики, обмениваться световыми сигналами и не более того.

Ладонями она гонит волны, поднимает маленькую бурю. Ничего не меняется, лишь пены чуть прибывает, а колени становятся блестящими, точно лысины стареньких вельмож из чеховских кинолент. Настенное зеркало покрывает антарктический туман. Оно ничего уже не отражает, оно — само по себе. Если чуть прищуриться, можно увидеть в нем самые причудливые фигуры. Некоторые из них даже способны передвигаться. Но сегодня смотреть в зеркало не хочется. Из головы не выходят слова Германа о сомножествах. Видимо, в чем-то он прав. Они соприкасаются каждый день, а общих точек у них почему-то нет. Семейный свитер вязать не получается, и длинное, дремлющее на груди тело анаконды, вновь начинает пробуждаться.

Ирина разгоняет пену и глядит на собственное тело. Еще одно из сотен крохотных "дежа вю". Смешно, но когда-то она искренне любовалась своим телом, почти восхищалась, наперед предчувствуя восторг того, кому все это достанется. Каким счастливцем представлялся плывущий к ней под алыми парусами герой. Он пребывал еще в пути, но за мужество и терпение, за жестокие шторма ему уже готовили щедрый приз. Везунчик, он даже не представлял — какой! Не смел надеяться, что приз этот будет носить на руках. Бережно, трепетно, всю свою жизнь. Глупая, наивная дурочка…

Ирина колышет воду, и вместе с ней колышутся очертания ее утонувшего тела. Ноги сливаются в единое целое, и вот она уже русалка. Красивая, сильная, волею судьбы упакованная в эмалированную ванну.

Ирина выбирается из воды, выдергивает из слива пробку. Обмотавшись полотенцем, выскальзывает в коридор.

Еще светло, но Герман, конечно, уже спит. Он всегда быстро засыпает, когда расстроен. Своеобразная защита организма от обид, от ежедневной инфляции. У нее так не получается, у нее все наоборот. Стресс вызывает бессонницу, и она бродит кругами по комнате, как дремлющий одним полушарием дельфин. Дельфинам нельзя спать. Они дышут воздухом. Если заснут, могут утонуть и никогда больше не проснуться. Поэтому, бедные, они только дремлют. То левым полушарием, то правым. И плавают попеременно — то по часовой стрелке, то против.

Ирина приближается к окну. За ним двор с тополями и редкой сиренью. Сирень каждую весну обламывают на букеты, и потому тополиного пуха все больше, а сиреневого цвета все меньше. Скоро букеты будет делать не из чего, тогда, наверное, возьмутся за тополя.

Налетает ветер, полиэтиленовый пакет раздутым шариком поднимается ввысь и застревает в ветвях. Мимо по тротуару бредут трое: с багровым лицом мужчина, за ним женщина с авоськами, на отдалении зареванный карапуз. Еще одна семья. Еще три острова в океане…

Ирина вспоминает, что так, кажется, назывался какой-то роман у Хэмингуэя. Герман любит Хэмингуэя, а она нет. Хэмингуэй ходил смотреть бой быков, радовался крови. Она такие вещи не переносит. Но роман такой у него точно был. Что-то и где-то она об этом слышала.

Ирина отходит от окна и не сразу отыскивает в шкафу нужную книгу. Забираясь с ногами в кресло, включает торшер и начинает читать "Острова в океане". Ей чудится, что монолог Германа будет продолжен, что-то важное она наконец откроет и поймет, но, увы, книга совсем о другом. Чужая война, столь не похожая на нашу, — сытая, с дорогими напитками и непременными сигарами, — совершенно не задевает. Ирине становится скучно, она листает быстрее. Сначала к середине, а потом и к концу. Увы, книга и впрямь о чужом, постороннем, непонятном.

Она со вздохом откладывает пухлый томик, накинув на ноги плед, задумывается. Проходит минута, другая, и Ирина ловит себя на том, что улыбается. Ей снова становится хорошо. Беспричинно и потому особенно остро. Возможно, и Герману сейчас хорошо. Он спит и отдыхает во сне от нее. Может быть, играет с друзьями в футбол. Ноги его чуть подергиваются, наверное, он каждую минуту забивает голы. Она смотрит в пустоту, а за тюлевой занавеской, точно на театральной сцене, одно за другим зажигаются окна противоположного здания. Это безумно красиво. Артисты возвращаются с работы домой, наскоро гримируются и начинают играть главную роль своей жизни. К островам приделывают моторчики, в землю вкапывают мачты с парусами, кто-то пытается засыпать проливы щебнем и глиной, кто-то строит плоты и паромы. Как обычно у кого-то получается, у кого-то не очень. Островам в океане сложно перемещаться. Они как зубы корнями уходят в далекое дно, и десна держат крепко. Очень и очень крепко. А у Хэмингуэя почему-то про это ничего не сказано. А жаль. Название такое хорошее. Грустное…

г. Екатеринбург, 1996 г.

Михаил Бару

Экклезиазмы

Стихи, фразы, выражения и просто слова (1989–1999)

ИЗ КНИГИ «ВЕРБЛЮЗ»

Осень

(обрывок)

… чуть горьковатый запах прелых листьев,

которые взметает толстый дворник

с свирепым выражением лица

под сдвинутым на лоб засаленным треухом,

с цыгаркой измусоленной в зубах,

кривых и длинных, словно ятаганы

жестоких и турецких янычар,

берущих приступом славянское селенье

в поры, когда уж мирный хлебопашец,

собрав свой небогатый урожай,

играет свадьбы, водку пьет и веселится,

и парни бойкие смущают молодух

частушками уж больно озорными,

и в лес с лукошками уходят поутру,

чтоб бегать друг за дружкой, целоваться,

вдыхая полной грудью прелых листьев

чуть горьковатый и прощальный запах…

***

Как хорошо, где нету нас!

Там есть кокос и ананас,

Там завсегда играет джаз,

Большой ассортимент колбас,

(И с подогревом унитаз),

Вино и женщины там — класс!

Там, что ни чувство — то экстаз!

Всему там радуется глаз

Лишь потому, что нету нас!

***

… сотрудник неподкупного ГАИ,

тянущий длань бездонную за взяткой

в раздолбанный и гязный «БМВ»,

с дешевой проституткой на сиденье,

готовой полюбить за кружку пива,

лишь только бы ей справиться с похмельем

после вчерашней дружеской попойки

с ребятами из фирмы «ХренИнвест»…

***

Все короче радости, все длинней печали,

Неужели это нам черти накачали?

Неужели все это перст слепой Судьбы?

Или же последствия классовой борьбы?

***

Перечитывая "Евгения Онегина"

…И вот уже трещат морозы,

К ОВИРу очередь длинней…

Читатель ждет уж рифмы «розы»

Напрасно. Рифма-то — «еврей».

***

Психологическая разминка

Представьте себе каракатицу,

Одетую в синее платьице;

Представьте себе тараканов

Небритых, без галстуков, пьяных;

Представьте семью аллигаторов

Ударников и агитаторов;

Представьте себе канарейку,

Купившую с рук телогрейку;

Представьте себе альбатроса,

Сдающего членские взносы…

Представив, что взносы уплачены,

Потрогайте лоб — не горячий ли?

***

В голове поздний вечер… Под черепом,

Вдоль извилистых тропок подкорки,

Гаснет свет, опускаются шторки

Мысли лезут под кочки и в норки.

Встрепенулись слепые инстинкты,

Просыпается страх темноты,

На мелькающих мрачных картинках

Черти, женщины-вамп и коты.

Где-то бродят шальные мыслишки