Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных Страница 44

«Ты почему-то покраснела…»

Ты почему-то покраснела,а я черемухи нарвал,ты целоваться не умела,но я тебя поцеловал.

Ребята в сквере водку пили,играли в свару и буру,крутили Токарева Виллии матерились на ветру.

Такой покой в волнах эфира,ну, а пока не льется кровь,нет ничего уместней, Ира,чем настоящая любовь.

«Я помню всё, хоть многое забыл…»

Я помню всё, хоть многое забыл —разболтанную школьную ватагу.Мы к Первомаю замутили брагу,я из канистры первым пригубил.

Я помню час, когда ногами насза хамство избивали демонстранты,и музыку, и розовые банты.Но раньше было лучше, чем сейчас.

По-доброму, с улыбкой, как во сне:и чудом не потухла папироска,и мы лежим на площади Свердловска,где памятник поставят только мне.

Романс

Саше Верникову[67]

Мотив неволи и тоски —откуда это? Осень, что ли?Звучит и давит на вискимотив тоски, мотив неволи.

Всегда тоскует человек,но иногда тоскует очень,как будто он тагильский зек,как, ивдельский разнорабочий.

В осенний вечер, проглотивстакан плохого алкоголя,сидит и слушает мотив,мотив тоски, мотив неволи.

Мотив умолкнет, схлынет мрак,как бы конкретно ни мутило.Но надо, чтобы на крайняку человека что-то было.

Есть у меня дружок Ванои адресок его жиганский,ширяться дурью, пить винов поселок покачу цыганский.

В реальный табор пить вино —Конечно, это театрально,и театрально, и смешно,но упоительно-печально.

Конечно же, давным-давно,давным-давно не те цыганы.Я представляю все равногитары, песни и туманы.

И от подобных перспективна случай абсолютной болине слишком тягостен мотив,мотив тоски, мотив неволи.

«Музыка жила во мне…»

Музыка жила во мне,никогда не умолкала,но особенно во снеэта музыка играла.

Словно маленький скрипач,скрипача того навроде,что играет, неудач —ник, в подземном переходе.

В переходе я иду —руки в брюки, кепка в клетку —и бросаю на ходуэтой музыке монетку.

Эта музыка в душезаиграла много позже —до нее была ужемузыка, играла тоже.

Словно спившийся трубачпохоронного набора,что шагает мимо прач —чечной, гаража, забора.

На гараж, молокосос,я залез, сижу, свалитьсяне боюсь, в футболке «КРОСС»,привезенной из столицы.

«Надиктуй мне стихи о любви…»

Надиктуй мне стихи о любви,хоть немного душой покриви,мое сердце холодное, злоенеожиданной строчкой взорви.

Расскажи мне простые слова,чтобы кругом пошла голова.В мокром парке башками седыми,улыбаясь, качает братва.

Удивляются: сколь тебе лет?Ты, братишка, в натуре поэт.Это все приключилось с тобою,и цены твоей повести нет.

Улыбаюсь, уделав стаканза удачу, и прячу в карман,пожимаю рабочие руки,уплываю, качаясь в туман.

Расставляю все точки на «ё».Мне в аду полыхать за враньё,но в раю уготовано местовам — за веру в призванье моё.

«Я работал на драге в поселке Кытлым…»

Роме Тягунову

Я работал на драге в поселке Кытлым,о чем позже скажу в изумительной прозе,корешился с ушедшим в народ мафиози,любовался с буфетчицей небом ночным.Там тельняшку такую себе я купил,оборзел, прокурил самокрутками пальцы.А еще я ходил по субботам на танцыи со всеми на равных стройбатовцев бил.Да, наверное, все это — дым без огняи актерство: слоняться, дышать перегаром.Но кого ты обманешь! А значит, недаромв приисковом поселке любили меня.

«А иногда отец мне говорил…»

А иногда отец мне говорил,что видит про утиную охотусны с продолженьем: лодка и двустволка.И озеро, где каждый островокему знаком. Он говорил: не виделя озера такого наявупрозрачного, какая там охота!представь себе… А впрочем, что ты знаешьпро наши про охотничьи дела!

Скучая, я вставал из-за столаи шел читать какого-нибудь Кафку,жалеть себя и сочинять стихипод Бродского, о том, что человек,конечно, одиночество в квадрате,нет, в кубе. Или нехотя звонилзамужней дуре, любящей стихипод Бродского, а заодно меня —какой-то экзотической любовью.Прощай, любовь! Прошло десятилетье.Ты подурнела, я похорошел,и снов моих ты больше не хозяйка.

Я за отца досматриваю сны:прозрачным этим озером блуждаюна лодочке дюралевой с двустволкой,любовно огибаю камыши,чучела расставляю, маскируюсьи жду, и не промахиваюсь, точностреляю, что сомнительно для сна.Что, повторюсь, сомнительно для сна,но это только сон и не иначе,я понимаю это до конца.И всякий раз, не повстречав отца,я просыпаюсь, оттого что плачу.

«Прежде чем на тракторе разбиться…»

Прежде чем на тракторе разбиться,застрелиться, утонуть в реке,приходил лесник опохмелиться,приносил мне вишни в кулаке.

С рюмкой спирта мама выходила,менее красива, чем во сне.Снова уходила, вишню мылаи на блюдце приносила мне.

Потому что все меня любили,дерева молчали до утра.«Девочке медведя подарили», —перед сном читала мне сестра.

Мальчику полнеба подарили,сумрак елей, золото берез.На заре гагару подстрелили.И лесник три вишенки принес.

Было много утреннего света,с крыши в руки падала вода,это было осенью, а летоя не вспоминаю никогда.

«Ордена и аксельбанты…»

Ордена и аксельбантыв красном бархате лежат,и бухие музыкантыв трубы мятые трубят.

В трубы мятые трубили,отставного хоронилиадмирала на заре,все рыдали во дворе.

И на похороны этилюбовался сам не свойместный даун, дурень Петя,восхищенный и немой.

Он поднес ладонь к виску.Он кривил улыбкой губы.Он смотрел на эти трубы,слушал эту музыку.

А когда он умер тоже,не играло ни хрена,тишина, помилуй, Боже,плохо, если тишина.

Кабы был постарше я,забашлял бы девкам в морге,прикупил бы в Военторгея военного шмотья.

Заплатил бы, попросил бы,занял бы, уговорилбы, с музоном бы решил бы,Петю, бля, похоронил.

Чтение в детстве — романс