Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013) Страница 44

Они еще поговорили о фильмах, которые хочется отчего-то пересмотреть, и директор даже пообещал учесть пожелания, поставить пару фильмов в программу. Затем он взглянул на свои часы и вспомнил об утраченном времени. Выяснилось, что утрачено три часа, что метро уже не ходит, и водитель вызвался его подвезти до самого дома. У буфетчицы была своя машина, шестерка, с облезшей, ободранной краской, с трещиной на заднем стекле, буфетчица говорила, что это камуфляж, что вообще-то Клава (так она называла свою машину, Клавой) в порядке, зато никто на нее, облезлую, не позарится, не угонит. Билетерша ходила домой пешком, она жила рядом с кинотеатром, в соседнем дворе, говорила, что всю жизнь мечтала вот так вот рядом работать, что сейчас она вообще живет как в мечте и люди хорошие вокруг, притом что жизнь — страшная.

У водителя была старая “Волга”. ГАЗ-21, третья серия. В отличном состоянии. Он говорил, что может ее разобрать и собрать с закрытыми глазами, как автомат Калашникова. У него никогда ничего не было лишнего в салоне, никаких наклеек, присосок с качающимися фигурками. Чисто, радио говорит, приборы подсвечены. Печку практически не включал, любил прохладу. И директору эта строгость, холодность нравились. Работал водитель у них по свободному графику. Подвозил по необходимости коробки с фильмами, бухгалтера с зарплатой. Вообще, он, что называется, бомбил — подрабатывал к военной пенсии извозом.

Они свернули с маленькой улицы к набережной. Летел мокрый снег и таял в реке.

— Так, значит, вы были на этом сеансе? — спросил директор. — И что? Видели убитую?

— Ну, только уже убитую. Живой я ее не приметил, я ближе сидел, я вообще люблю кино поближе смотреть.

— Я помню.

— Как вам так всё обо всех помнить удается?

— Само выходит.

— У меня тоже память неплохая. Профессиональное.

— У меня тоже профессиональное.

— А вы помните, в этом фильме человек мелькнул на тридцать третьей минуте, просто мелькнул, как прохожий? Бритый, высокий. У него лицо. Грустное лицо. Будто сейчас заплачет.

— Кажется, я напрасно похвастался своей памятью.

— Они там еще едут на автобусе. И долго стоят на светофоре. И пока стоят, герой смотрит в окно и разглядывает улицу. На остановке люди ждут, их он тоже рассматривает. Лица. И этот бритый, высокий, на остановке. У них даже взгляды встретились.

— Да.

— Вспомнили? Ну вот. Он сегодня был, тоже это кино смотрел.

Директор изумленно взглянул на водителя. Машина шла уже по мосту, над рекой.

— Фильму пять лет, — заметил директор. — Даже пленка постарела.

— Я понимаю. Но это был он. Я изучил его лицо досконально. Выражение. Не смоешь. Сколько бы лет…

— Надо бы следователю сказать.

— Разумеется. Я сказал. Я, как только вошел в зал, его увидел. За пять минут до начала фильма. Десятый, по-моему, ряд.

— Убитая сидела в восьмом. У прохода.

— Он тоже у прохода. Мне кажется, у него даже шарф тот же был, что в фильме. Но свет погасили, и я забыл о нем думать.

Они молчали. Ехали по ночной Москве. Москва напоминала пустыню. Казалось, что жители ее покинули. Казалось, что в домах живут пришельцы. Кочевники. И даже не живут, остановились на время, передохнут, и пойдут дальше, и оставят разгромленный город. И одичавшие псы будут грызть его старые кости.

Чувство это не оставляло директора. И он вспоминал фильмы оттепели, тот солнечный мир, о котором хотел знать далекий японский друг. Конечно, и та реальность была не такой ясной. Но хотя бы фильмы.

Они проехали мимо заброшенного парка и встали. Дорога была перерыта.

— Трубы, что ли, взялись менять посреди зимы, — сказал директор. — Ничего, здесь рядом, дойду.

— Я вас провожу, — предложил водитель.

— Ну вот еще. Думаете, мне в первый раз? Я часто сижу допоздна. Все уходят, я работаю и забываю время. Или оно обо мне забывает. Тоже вариант. Так что иду пешком.

— Далеко.

— За час добираюсь. Нормально.

— Не боитесь?

— Боюсь. Но что делать. Иду и пою песни. А вы? Не боитесь подвозить незнакомцев?

— У меня нож в кармане.

И водитель вынул из кармана нож и показал директору, как выскакивает из рукоятки узкое лезвие.

— Отличный, — сказал директор. — Мне бы в детстве такой.

— В детстве я себе сам такой сделал. У меня брат на заводе работал. Научил. Но, конечно, и нож не поможет. Вот как сегодня эту женщину. Просто сзади, ребром ладони. И что там в кармане — нож, пистолет, уже не важно.

— А что это было? Какой-то особый прием?

— Рубящий удар по шее сбоку. Перекрывается сонная артерия. Человек теряет сознание.

— То есть убивать ее не хотели?

— Этого я не знаю. Могли не рассчитать. А могли наоборот.

На этом они попрощались, и директор вышел под мокрый снег. Водитель подождал, пока он перейдет по шатким мосткам канаву, посветил ему фарами, затем дал задний ход, выехал на пустынную дорогу, развернулся и на большой скорости помчался к себе, в Сокольники. Человек с обочины махнул рукой, но водитель не остановился. Не было у него настроения сажать в машину чужого, с чужим запахом, человека, слушать чужой голос, смотреть в чужие глаза, прикидывать, не набросит ли этот чужой тебе на шею удавку. Не остановился и ничего в этот день не заработал.

Никаких домофонов тогда не существовало. Кто угодно мог войти в подъезд, хлопнуть дверью, сесть на подоконнике, закурить, вынуть почту из любого ящика. Это было время, когда газеты перестали выписывать. Их просто не читали. Интернета еще не существовало в той нашей действительности. И казалось, что ничего уже не будет. Что мир катится прямиком к концу.

Мир катится к концу, думал директор, открывая ключом дверь, а есть все равно хочется, хотя бы хлеб с маслом.

Но даже хлеба дома не оказалось. Хотя с утра, когда он уходил на работу, был хлеб, полбуханки черного, ему продавщица знакомая придержала. И масло оставалось в масленке, и пара яиц. Ничего. Все съела подчистую дочка, а сама исчезла. Где проводит ночь? с кем? когда вернется? В прихожей еще пахло духами, которые он привез ей из Парижа в маленьком, с мизинец, граненом флаконе. Она называла этот флакон мальчик-с-пальчик.

Он сел в кресло в большой комнате, посмотрел на книжные корешки, вытянул одну книжку из тесного ряда наугад. Наугад открыл. Сидел он, не зажигая в комнате света, буквы различал уличный фонарь.

“Мы редко говорили с Володей с глазу на глаз и о чем-нибудь серьезном, так что, когда это случалось, мы испытывали какую-то взаимную неловкость, и в глазах у нас начинали прыгать мальчики, как говорил Володя…”

У него тоже был друг Володя. Его Володя редактировал книги. По искусству и философские. Иногда они гуляли вместе по тому самому парку, мимо которого сегодня вез его водитель. Гуляли по узким асфальтовым дорожкам, шуршали осенними листьями, в последний раз именно шорох осенних листьев сопровождал их. Разговаривали о далеком каком-нибудь прошлом, о Средних веках, к примеру, и казалось, что гуляют они где-то в райском саду. Бывает в райском саду осень? Голые мокрые ветки? Ветер? Холодная дрожь?

Он закрыл книгу, откинулся на мягкую спинку и начал задремывать, хотел встать, пойти в ванную, почистить зубы, но сон уже не отпускал. Он услышал, как книга упала на ковер, но не проснулся. Звонок его разбудил. За окном брезжил свет. Часы показывали начало девятого.

— Кому ж это делать нечего в такую рань? — спросил директор.

Телефон у него стоял на полу под заваленным книгами журнальным столиком. Так что директор лег на пол, на старый, вытертый ковер, и взял черную трубку. Кстати подобрал валявшуюся под столом монету.

— Разбудил? — спросил голос из трубки.

— Нет.

— Я помню, что ты рано встаешь.

Директор смотрел в потолок, на хрустальные висюльки старой люстры. Разглядывал и подбрасывал монету. Монета беззвучно падала на ковер. Орел. Решка. Орел. Орел. Упала ему на грудь. Орел.

— Слышал, у вас вчера женщину убили. На моем фильме. Почему — не знаешь? А кто убийца, так и не выяснили? Да-а-а, навряд ли теперь и найдут. А что, народу много было? Полный зал? Это хорошо, все-таки давний фильм. Я думал, ты позвонишь, что поставил его в программу. Ну да, я понимаю. Ладно, если будут новости, дай знать.