Арнольд Цвейг - Спор об унтере Грише Страница 44

Эта последняя мера предосторожности была отнюдь не лишней. Командование балтийской эскадры уже дорого заплатило за авантюру у Балтийского порта. Чтобы обстрелять мирный вокзал, где однажды произошло решающее свидание монархов, одиннадцать только что введенных в строй истребителей пошли в ночную атаку… только четыре в глубоком молчании вернулись обратно. Мины. Пятьсот утонувших.

Затем Шиффенцан говорил по телефону с политическим отделом управления связи по поводу предстоящего в ближайшем будущем посещения оккупированной местности германскими парламентскими деятелями. Они головой будут отвечать перед ним за то, чтобы ни один из депутатов и шагу не сделал без сопровождения специально к нему прикомандированного офицера.

— Хорошо кормить, хорошо устроить, хорошо показывать, — закончил он с добродушным смехом. Уж он оседлает этих жеребцов из рейхстага!

Денщик принес ему бутерброды и чай. Еще дожевывая, с набитым ртом, он уже советовался с капитаном Блаубертом, начальником отдела печати, какими мерами незаметно задержать распространение левых газет в войсках и даже среди населения.

Добиться этого очень легко, надо только действовать незаметно: в зависимости от направления газет выработать план их распределения и хитроумную шкалу сроков доставки.

Если найдутся охотники, предпочитающие свежей газете правых устаревшие новости демократической печати — пожалуйста! Никто не будет препятствовать им в этом… Между прочим, рейнский поэт Гейнц Флюгелиг, ефрейтор из части господина Блауберта, надел под мундир высокий крахмальный воротник. Это не полагается, надо, кстати, напомнить еще раз приказ, что лишь раненные в ногу солдаты имеют право носить обмотки.

Затем офицер для поручений из оперативного отдела доложил о последних ужасных боях при Трембовле, назвал точные цифры потерь у русских, количество пленных.

Он увез с собою ряд приказов: срочно — Перестроить захваченный орудийный парк и приспособить его к размерам германских боеприпасов; обучить германских канониров обращению с захваченными орудиями, большей частью американскими и японскими; организовать пункты для сбора металлических гильз.

Затем, в двенадцать часов Шиффенцан принял для обстоятельной беседы депутата Шиллеса, из Рурской области. Этот политический деятель в мешковатом костюме, с бледным лицом, бородкой и миндалевидными глазами, одновременно являлся самым крупным промышленником на континенте: он был угольным и рудным королем, владельцем многочисленных пароходных компаний, он возглавлял борьбу за аннексию лотарингской руды и металлургии севера Франции.

Он сидел в единственном мягком кресле, слегка опираясь на него тонкой рукой. Оба вели разговор в почтительном тоне, крайне осторожно. Оба затягивались сигарами, выдерживая длинные паузы.

Несмотря на общность интересов, каждый через посредство другого стремился добиться своих особых целей. В то время как магнат, беспрестанно ворочая головой, строго, спокойно, деловито напирал на необходимость, — если только хотят выиграть войну, — подчинения всего государства интересам — он называл это потребностями — тяжелой промышленности, то есть его собственным, Шиффенцан смеялся про себя над этими «купчиками-выскочками», стремящимися, опираясь на свои деньги, прибрать к рукам государственную власть. Он рассчитывал идти с ними вместе, нога в ногу, пока это будет ему удобно, а в нужный момент он сумеет осадить их, ибо, в конечном счете, власть у того, кто держит в руках штык.

Он не знал, что этот бледный, вероятно, не совсем здоровый, штатский человек вот уже год как исходит в своих махинациях из глубокой расшатанности государственного строй, расшатанности, которую он тонко почуял еще со времени проигранной битвы под Верденом. Выражением ослабления мощи государства и веры в него населения было для Шиллеса падение курса денег.

Германская марка уже больше не достигала довоенного уровня или даже ее собственного нынешнего курса в Цюрихе. Он ясно понимал, почему марка на этой нейтральной бирже немедленно поднималась в курсе на несколько пунктов, как только появлялась малейшая надежда на близкий мир, и снова падала, когда германские победы — победы в кавычках — предвещали продление войны. Вот почему он уже год брал взаймы у государственного банка все большие и большие суммы в марках. Он был уверен, что он-то лично войну выиграет, — и выигрыш получит наличными.

Теперь он шептался с Шиффенцаном по поводу предоставления ему, во имя блага отечества, двадцати — тридцати тысяч рабочих из жителей оккупированной области, ибо верховное командование вознамерилось наложить руку на его собственных рабочих, недовольных, ожесточенных, закрепленных за заводами. Они будут призваны в армию. Помимо всего, Шиллес выгадывал на еврейских, польских, литовских «роботах» добрую треть заработной платы. Кроме того, он желал (руководствуясь своей денежной теорией), чтобы ссудные кассы «Обер-Ост» выплатили родственникам этих новых рабочих часть заработной платы авансом. После заключения мира эти суммы будут попросту зачтены.

К этому времени они представят собою лишь около половины нынешней их стоимости, так что все беспрерывно притекающие к нему заказы на военные поставки — пушки, снаряды, рельсы, предметы вооружения, вагоны — в переводе на золото или швейцарские франки принесут ему сто восемьдесят процентов сверх нормальной прибыли. Этими своими тайными замыслами, гнездившимися в извилинах его изощренного мозга, он поверг генерала в удивление — истинное удивление!

Как два знатока, они беседовали обо всех этих планах, но единомышленниками они почувствовали себя лишь тогда, когда осторожно высказали друг другу свою ненависть к коллегам Шиллеса по рейхстагу и к их затеям по части подготовки мира.

Правда, рейхсканцлер — этот заумный моралист-философ, облачавшийся в свою майорскую форму лишь для чтения тронных речей, несомненно навредивший в начале войны стране своей декларацией о Бельгии и вредящий еще и поныне, — был накануне отставки. Но зато продолжают свои интриги депутаты центра и левых, домогаясь, по-видимому, министерских портфелей после заключения мира. Только военные власти поддерживают решительную программу патриотических партий, которые во имя будущего Германии не соглашаются ни на какие декларации, касающиеся возврата Бельгии.

Конечно, и речи быть не может о внутриполитических реформах, например, об отмене действующего прусского избирательного права, опирающегося на три цензовые группы собственников и представляющего одному Шиллесу приблизительно такую же силу в рейхстаге, какую имеют все три миллиона ныне сражающихся солдат. И он договорился с Шиффенцаном о помещении в армейских газетах ряда пламенных статей на тему о том, что действующая армия считает-де для себя оскорбительным, когда ей предлагают своего рода подачку за геройство, низводя тем самым основные права граждан на степень разменной монеты, которой пользуются в своих торгашеских сделках политические партии.

На мгновение они обменялись беглыми улыбками — бледный, худой, с черной бородой и тяжелыми веками магнат и розовый, мясистый Шиффенцан.

И затем поехали обедать.

Шиффенцан обычно обедал вместе со своими генштабистами, не дозволяя, однако, чтоб его дожидались. Было половина третьего — так много времени заняла у него беседа.

Столовая просторного казино, устроенного в бывшем небольшом дворце графа Браницкого, выглядела пустой, одинокой. В конце стола военный судья доктор Вильгельми с ожесточением поглощал жаркое.

Еще четверть часа тому назад он поджидал в опустевшем на время обеденного перерыва помещении своей душной канцелярии фрейлейн Эмили Пауз. Крошка Пауз, обладательница очаровательных ножек, как яркая звезда, блистала среди дам, которыми пришлось пополнить технический персонал канцелярии после отозвания многих писарей в действующую армию. Вильгельми ухаживал за фрейлейн Пауз. Смело рассчитав, что толстяк Вильгельми в конце концов женится на ней, она дразнила его, не позволяя ему целовать свое пикантное личико, и в то же время очень легкомысленно вела себя с одним из тех лейтенантов, которых господь бог уберег в Белостоке для развлечения молодых девушек. Будучи уверена, что в один прекрасный день она станет женой председателя областного суда, Эмили позволила себе сыграть с ним злую шутку. Обещав прийти к нему в половине второго с «делами», она тут же решила послать вместо себя этого противного унтер-офицера Бареншена, который тоже имел дерзость ухаживать за ней.

В половине второго, минута в минуту, она, нежно сверкнув глазами, всунула в руки унтеру первое попавшееся дело, выхватив его из запыленной груды залежавшихся папок и тщательно вытерев предварительно пыль на обложке.