Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов) Страница 44

— Ты должен мне помочь, Абрахам! Беда, беда!.. Я стала стара, бедна, а ты покинул меня вот уже пятнадцать лет назад.

И вдруг, понизив голос, стала говорить тихо-тихо, немного торопливо, как всегда женщины жалуются мужу:

— Во-первых, деньги. Всю свою жизнь ты зарабатывал не меньше пятнадцати тысяч долларов в неделю, а сейчас они донимают меня с квартплатой. — И презрительно скривила губы, подумав об этом несчастном, стучавшем в ее двери первого числа каждого месяца… — Ты разъезжал в каретах, Абрахам. У тебя всегда было как минимум четыре лошади. Когда ты выезжал, люди говорили: вон, глядите, — это едет Абрахам Решевски!

Когда ты садился за стол, вместе с тобой садились не меньше пятидесяти сотрапезников. Ты всегда пил вино за завтраком, обедом и ужином, и пятьдесят человек пили вместе с тобой. У тебя было от меня пять дочерей, и бог весть сколько еще — от других женщин. И каждую девочку, как только она начинала ходить, ты одевал в наряды, привезенные только из Парижа. У тебя было шестеро сыновей, и у каждого из них — свой личный преподаватель из Гарвардского университета.

Ты питался в лучших ресторанах Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Будапешта, Вены, Берлина, Варшавы, Рио-де-Жанейро. Ты съедал гораздо больше любого человека, живущего на этом свете. У тебя всегда было два пальто с подкладкой из меха норки. Ты раздавал бриллианты, рубины, нитки жемчуга стольким женщинам — из них можно было бы сколотить три балетные труппы! Иной раз ты платил за железнодорожные билеты пяти женщин, которые охотно следовали за тобой, когда ты путешествовал.

Ты неизменно ел всласть, пил вдоволь, и всегда на твоих коленках сидела маленькая дочка, до самого дня твоей смерти. Ты проживал на этой земле как король, во всех смыслах. — Мадам Решевски покачала головой стоя у могилы. — Ну а что же я, твоя законная жена? Чем мне платить за квартиру?

Мадам Решевски приблизилась к изголовью могилы и теперь общалась с мужем еще более откровенно.

— Ты был королем до последнего дня жизни. У тебя был свой специалист из Вены, три подготовленные сиделки, четыре доктора-консультанта, и это все — для семидесятисемилетнего старика, который истощил себя, набивая брюхо, глотая вино, занимаясь любовью. Да, тебя похоронили. Но похоронили как короля, воздали воистину королевские почести. Похоронная процессия за твоим гробом растянулась по Второй авеню на три квартала, — подумать только, тысячи взрослых мужчин шли за тобой молча, со скорбным видом; женщины плакали, утираясь носовыми платочками, прямо среди бела дня, не стесняясь своих слез. Ну а что оставалось мне, твоей законной жене? Всеми забыта! Все деньги истрачены, о театре пришлось забыть, муж умер, никакой страховки… Остались только дети.

Мадам Решевски холодно улыбалась мужу, лежавшему перед ней в земле.

— А дети — боже мой, вылитая копия папочки! Такие эгоисты! Думают только о себе. Такие глупые! Совершают одни безумства. Якшаются со смешными людьми. Просто беда, катастрофа! Весь мир переживает одну катастрофу за другой, и твои дети ведут полную опасностей жизнь. Алименты, кино, постоянные ссоры с девочками, денег нет, и, скорее всего, не предвидятся… Родители умирают в Германии. Какие-то пять сотен их наверняка бы спасли! Но их нет, этих пятисот долларов. Я старею с каждым днем, и те, кто может помочь, не помогают, а те, кто хотят оказать помощь, этого сделать не в силах. Трижды в неделю мне названивает портниха, требуя уплатить по старым счетам. Кошмар! Боже, почему такое происходит именно со мной?!

Снова голос мадам зазвучал гораздо выше и отчетливым эхом разносился по пологим холмам маленького кладбища.

— Почему, спрашивается, это происходит со мной, скажи на милость?! Я работала на тебя как рабыня. Я вставала в пять утра. Я чинила тебе костюмы. Доставала билеты в театр. Ругалась со своими авторами из-за плохих пьес. Выбирала роли для тебя. Это я научила тебя играть на сцене, Абрахам. Великий актер — так говорят о тебе, называют Гамлетом европейского театра; широкой публике хорошо известно твое имя — от Южной Африки до Сан-Франциско. Женщины от избытка чувств разрывали платья на груди в твоей гримуборной. Кем ты был до встречи со мной? Жалким любителем. Я научила тебя всему. Каждая произнесенная тобой реплика с восторгом воспринималась театралами в зале. Я выпестовала тебя, как скульптор — свою статую. Я сделала тебя артистом. Ну а еще… — мадам Решевски с иронией передернула плечами, — ну а еще я приобретала книги, нанимала билетерш, я играла с тобой лучше любой главной исполнительницы. Каждые два года я регулярно рожала тебе детей, потом кормила тех, которыми тебя одаривали другие женщины все остальное время. Собственными руками я натирала до блеска яблоки, которыми торговали в антрактах.

Мадам Решевски расстегнула котиковое манто; голос ее перешел на шепот:

— Я так тебя любила, но ты не заслуживал моей любви, оставлял меня постоянно одну все эти пятнадцать лет. А я ведь старею, и мне не дают покоя с этой квартплатой… — Она опустилась на холодную землю, прямо на траву могилы, по-зимнему пожухлую. — Абрахам, — шептала она, — ты должен мне помочь! Прошу тебя, помоги мне, пожалуйста! Могу сказать тебе только одно… только одно: когда я оказывалась в беде, то всегда могла на тебя положиться, всегда… Помоги мне, прошу тебя, Абрахам!

Немного помолчала, ощупывая голыми руками почву с неживой травой. Пожав плечами, выпрямилась, и на лице ее появилось расслабленное, умиротворенное, уверенное выражение — точно такое, какое у нее бывало все эти месяцы. Отвернувшись от могилы, она закричала:

— Элен, дорогая, теперь можешь идти!

Элен поднялась с мраморной скамеечки на могиле человека по фамилии Аксельрод и не торопясь направилась к могиле отца.

Образец любви

Кэтрин шла рядом с Гарольдом по улице к его дому, крепко прижимая к себе связку книг.

— Я уйду в монастырь, — сказала вдруг она, — уйду из этого мира, буду жить в уединении.

Гарольд с чувством неловкости разглядывал ее через стекла очков.

— Ты этого не сделаешь. Они тебе этого никогда не позволят.

— Позволят, вот увидишь! — стояла она на своем; шла твердым шагом, уверенно, глядя прямо перед собой; как ей хотелось, чтобы дом Гарольда стоял подальше, ну, кварталов через десять. — Не забывай — я католичка и имею полное право поступить в монастырь.

— Для чего? Какая в этом необходимость? — робко пробормотал Гарольд.

— Как ты считаешь, я красива? Имей в виду, я не ищу комплиментов, просто мне это нужно знать в силу личных причин.

— Конечно, красива! — отвел ее сомнения Гарольд. — Мне кажется, красивее тебя нет девочки в школе.

— Все вы так говорите. — Кэтрин чувствовала, как ее покоробило это словечко — «кажется», но она не подала виду. — Я сама в этом не уверена, но ведь все говорят. Да и ты вроде тоже не очень в этом уверен, как и я.

— Что ты! — всполошился Гарольд. — Совсем напротив!

— Ну, если судить по тому, как ты себя ведешь…

— Порой очень трудно сделать окончательные выводы о поведении человека.

— Я люблю тебя, — холодно призналась Кэтрин.

Гарольд, сняв очки, стал нервно протирать стекла носовым платком.

— Ну а что ты скажешь о Чарли Линче? — Занимаясь своим делом, он старался не смотреть на Кэтрин. — Кто не знает, что ты и Чарли Линч…

— Неужели я тебе совсем не нравлюсь? — задала вопрос Кэтрин с каменным лицом.

— Конечно, нравишься. Очень нравишься! Но этот Чарли Линч…

— У нас с ним все кончено. — Кэтрин от негодования клацнула зубами. — Он мне жутко надоел.

— Очень приятный парень, — заступился за него Гарольд, снова нацепив очки на нос. — Во-первых, капитан бейсбольной команды, а во-вторых, староста восьмого класса и…

— Это меня совсем не интересует! — оборвала его Кэтрин. — Больше не интересует, — уточнила она.

— Благодарю тебя, — молвил Гарольд. — Мне пора заниматься.

— В субботу вечером Элеонор Гринберг устраивает вечеринку. — Кэтрин замедлила шаг — до дома Гарольда оставалось совсем немного. — Я могу прийти к ней с кем хочу. Не будешь ли моим кавалером? Ну, что скажешь?

— Видишь ли, в чем дело, моя бабушка… — замялся Гарольд. — В субботу мы едем к ней. Она живет в Дойлстауне, штат Пенсильвания. У нее семь коров. Я обычно езжу к ней летом. Я даже научился правильно доить коров, и они…

— В таком случае вечером, во вторник, — быстро заговорила Кэтрин. — Отец с матерью в этот день обычно уходят играть в бридж и не возвращаются домой раньше часа ночи. Я буду одна с маленьким ребенком, но младенец спит в своей комнатке, так что я буду практически одна.

«Ну что это, как не откровенное приглашение?» — подумал Гарольд.

— Может, придешь, составишь мне компанию?

Гарольд, чувствуя себя абсолютно несчастным, с трудом сглотнул слюну; почувствовал, как краска заливает лицо, проникает даже под стекла очков… Громко кашлянул — пусть Кэтрин подумает, если заметит его смущение, что он покраснел от приступа кашля, от натуги.