Михаил Мамаев - Месть негодяя Страница 44

Под впечатлением от психушки, дома ставлю пересмотреть «Страну приливов» режиссера Терри Гилльема. …Девочка живет в безумном мире, ее окружают сначала безумные отец и мать, а когда они умирают, безумная соседка и ее безумный брат. Ребенок прячется от реальности в своем воображении. Ее подруги — говорящие белки и куклы, вернее, резиновые головки кукол. Она надевает эти головки на пальцы, разговаривает. И там не монологи — она слышит голоса кукол и белок…

Один из видов сумасшествия — когда, защищаясь от мира, придумываешь другой. И в нем живешь. В вымышленной реальности, где кроме пары сумасшедших соседей нет людей. Общаешься с говорящими белками и с головами кукол — они твои лучшие друзья… Может, в какой-то момент это случилось и со мной? И те, кого я считаю моими друзьями — резиновые головы кукол у меня на пальцах?! А может, все еще страшнее, и я — резиновая кукольная голова на чьем-то беспокойном пальце…?! Надеюсь, что все-таки нет! По крайней мере, моя бабушка по отцовской линии внушает мне некоторую надежду…

С чувством радости и без

…Лиде Колесник не удалось набрать внизу код. Приходится мне спуститься. В шортах и рубашечке с коротким рукавом — я так все время хожу по квартире, если нет инея на паркете — люблю чувствовать себя немножко в лете.

Поднимаемся ко мне, я достаю коньяк.

— Нет-нет, — сразу отказывается Лида. — Я же за рулем.

— Бросишь машину. И, кстати, где апельсины?

— Ты хотел сегодня?

— А когда? Давай налью тебе чисто символически.

— Нет, ни капли. Лучше чай.

Ставлю на место бокалы и коньяк, завариваю чай. Садимся на кухне. Пока делаю чай, все время смеемся. Это так здорово, когда с девушкой много смеешься!

— Как дела на площадке? — спрашивает.

— Сегодня снимали в реальной психиатрической лечебнице.

— В Новинках?

Меня это веселит.

— А откуда ты знаешь, где у вас психиатрическая лечебница? — подмигиваю с подтекстом.

— Чем бы в тебя кинуть… — смеется.

Или она спрашивает:

— А где у тебя это…?

— Что? Ванна? Туалет? Или, может, сразу спальня?

— Ты покажешь мне что-нибудь, — напоминает.

Ставлю первые серии. Пока смотрим, неоднократно звонит ее телефон. Сначала мама. Потом еще кто-то. Лида выходит в коридор разговаривать.

— Мне очень понравилось, — говорит после двух серий. — У тебя есть что-нибудь накинуть? А то холодно.

Приношу плед, укутываю ей плечи.

— Ты так по-летнему одет, — замечает. — А я мерзлячка.

— Если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины лежит через хороший плед!

— Можно тебя попросить? — говорит смущенно. — Переписать наши сцены…

— Конечно. Только я еще не разобрался, как это делается.

— Я привезу чистый диск.

— Ну, что ты, не надо, я найду…

Она удивленно хлопает ресницами. Что я не так сказал? А, понятно! Ну, типа, «не приедешь ты сюда больше ни с какими дисками, я лучше сам диск найду, чем тебя еще раз приглашу…»

— Я найду диск, приезжай просто так, — едва сдерживаюсь, чтобы снова не рассмеяться.

— С апельсинами приеду, — напоминает.

— Да, уж, пожалуйста!..

В начале второго собирается. В коридоре мы целуемся.

— Я встала тебе на ногу, — смущенно шепчет.

— Ничего, стой, на здоровье!

— Спасибо за чай…

— И тебе спасибо. Что не напоила коньяком.

— Ну, да… Нельзя, завтра же работа…

— Вот, именно!

— Мы еще как-нибудь встретимся, когда не надо будет торопиться…

— Да, мы ни в коем случае не будем торопиться!.. И я возьму в группе парковочные буи…

— В каком смысле?

— Забронирую место для твоей машины у подъезда.

— Понятно. Буи — это обычно на воде.

— А слово хорошее. Такое емкое. И всего три буквы…

Наконец, отпускаю. Она выскальзывает за дверь, жмет на кнопку лифта. Кнопка не загорается.

— Ну, вот… — огорчается. Мне кажется, будь ее воля, она бы сейчас ушла, как добрая фея — превратившись в прозрачную серебряную пыль… По-моему, девушки испытывают потребность в волшебстве куда чаще, чем мы — им хочется все время производить сказочное впечатление…

Я снова целую ее.

— Ну, вот, опять улыбаешься, — замечает.

— Да? А я и не заметил…

Почему с одними все случается в первую же ночь, и не чувствуешь радости, а с другими не случается, а радость переполняет сердце?

В восемь утра выхожу из дому. На улице туман, накрапывает, но радость переполняет меня. Мне кажется, я все еще улыбаюсь. Забираем Олега Шкловского. Он приехал ранним московским поездом. Ему сняли квартиру в кирпичной пятиэтажке в двух шагах от меня.

Олег энергично выскакивает из подъезда в модном спортивном костюме, как будто на зарядку или на свидание с какой-нибудь чемпионкой. Свежевыбритая круглая голова его задиристо блестит и похожа на бильярдный шар. Запах его дорогого парфюма немного напоминает коньяк. А может это и есть коньяк, выпитый ночью, в поезде, интеллигентно влитый походной рюмочкой — почти у всех артистов они имеются — в бильярдный шарик головы.

— Здравствуй, о великий, прославленный, талантливый, лучезарный! — кричит, плюхнувшись на заднее сиденье.

— Еще раз, — просит Вадим, имея в виду плохо закрытую дверь.

— Что? — переспрашивает Олег.

— Ну, повтори все то, что ты только что обо мне сказал! — мгновенно реагирую.

Актерские вагончики дислоцированы у здания заводоуправления. До обеда у нас несколько сцен в кабинетах. Олег надевает белую рубашку, черный галстук, черный костюм-тройку и становится похож на Ленина. Сидим в вагончике, гоняем текст. Олег репетирует ярко, звонко, как будто наслаждается бодростью и талантом, или как будто мы с ним в вагончике не одни. Может, так и есть — в большинстве творческих людей живет еще кто-то, невидимый для окружающих и бесценный для нас — наш внутренний зритель, или цензор, или спаринг-партнер…

Объезжаем по городу вокруг гигантской территории завода к главной проходной. На улицах по-прежнему густой туман. Машины пробираются, как кроты, почти вслепую. Наружное освящение включено. Неоновые надписи в витринах сливаются в пестрые акварельные пятна. Желтые лампы фонарей похожи на головки одуванчиков. Если ты не за рулем, туман успокаивает. Хочется быть добрым и всех любить. Но ни то, ни другое невозможно, когда воюешь за место под солнцем, спрятавшимся в тумане. Если мир создан таким сознательно, тогда я ничего не понимаю. И значит, буду разбираться — это тоже моя тема! Скорей бы зима — зимой не бывает туманов.

После поджога завода милиция находит обгоревшие трупы. На роль трупов утверждают двоих парней из массовки. Один в кадре до поджога. Второй — после. Два разных грима. Первый труп должен быть бледным, второй обожженным. Первый грим делать три минуты, второй около часа… «Трупы» спорят, кому быть обожженным — это с их точки зрения выигрышней. В конце концов, на спичках тянут жребий.

— Я не буду после съемки разгримировывать лицо, — заметив мое удивление, объясняет парень, выигравший обожженный грим. — Только тело разгримирую, чтобы одежду не запачкать. Так и пойду домой пугать родителей…

«Смотри, не затягивай с умыванием, брат, — хочется предупредить. — Поверь профессионалу — грим имеет коварную способность прирастать! И назад, к твоему настоящему лицу, пути уже не будет…»

Руковожу тушением пожара. Написанного текста нет. Надо импровизировать. И запоминать импровизацию, чтобы в каждом новом дубле точно повторять слова и действия. Рабочие сбегаются с ведрами и лопатами. Выхватываю у них ведра, выплескиваю на огонь. Текста не много, но приходится кричать, на пределе напрягая связки. Горло горит, но азарт сцены переполняет меня. «Наша история будет такой, какой мы ее сделаем, — мысленно кричу. — Я буду играть, как будто это мое завещание!..»

В перерыве сажусь в раскладное кресло рядом с костюмерной, пью горячий чай. Костюмер пытается чистить мои черные кожаные перчатки.

— Зачем? — спрашиваю. — Они уже могут быть грязные, после канистр и обгоревших бревен…

Видимо, она пытается сказать, что лучше сейчас сразу почистить, чем потом мучиться, когда ржавчина и грязь въедятся в кожу. Но торопится, и получается абракадабра:

— Лучше сейчас уже, Леша, чем потом еще…

«Так и во всем, — думаю. — Надо успевать чистить, прежде чем ржавчина и грязь въедятся в кожу. Лучше сейчас уже, чем потом еще…»

Подъезжает ОМОН, всех ставит к стене. На репетиции договорились с ребятами в масках, чтобы они в полную силу не работали. В этом нет необходимости — мы профессионалы, подыграем. Но, когда звучит команда «Мотор, начали!», один из парней нечаянно бьет Олега головой о стену. Можно понять — это не какой-то специальный кино-ОМОН, парни — каждый день тренируются, готовятся к боевым операциям. С врагом нельзя в пол силы — либо ты его, либо он тебя. Движения доведены до автоматизма, срабатывают на рефлексах. Но Олегу от этого не легче. Медсестра обрабатывает рану, прикладывает лед. Ловлю себя на мысли, что существую в профессии, как этот ОМОН, не могу вполсилы — рефлексы мешают.