Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина Страница 44

Но то, что развлекало сидящих за праздничными столами, было слишком серьезно для экзаменуемых. Их силы были на исходе, и с каждым новым экзаменом они все больше сомневались в удачном исходе испытаний. Особенно жених. Прошло добрых два часа, пока затравленный кричащими детьми и развязными фотомоделями, он оказался у последней двери. Хронов знал, что все провалил. Единственным его желанием было увидеть Нюшу. Свежий с утра воротничок рубахи успел увянуть и напоминал два понуро висящих уха, пиджак хотелось сорвать и выбросить, по лицу нервно блуждали красные пятна. Что всего хуже, в голову успел перепрыгнуть тот горшечный перезвон, который тиранил его в лаборатории чайлд-фри. Вздохнув и косо напялив счастливую улыбку, Хронов постучал и толкнул коленом белую дверь, на которой царила табличка «Институт брака. Приемная комиссия».

В комнате за круглым столом сидели несколько человек, но единственный, кого он увидел, была его Нюша — невероятно красивая, нарядная, родная. Нюша рванулась ему навстречу, и было видно, что она так же рада ему, как и он ей. Они стояли по разные стороны стола и чувствовали, насколько успели соскучиться, и что жизни не хватит, чтобы наверстать упущенное, и как мало будет любой близости, чтобы не скучать друг по другу.

— Вот теперь все в сборе, — раздался нержавеющий голос во главе стола. — Дорогие друзья, мы переходим к последнему испытанию.

На председательском месте сидела или стояла та самая маленькая суровая дама, что встречала каждого из них у входа в институт.

— Клевые пчелки, — сказал Гоша, даже не взглянув на председательшу.

— Гошка, ты живой? Ты голодный?

— Сейчас все хорошо.

— Золотые мои! Вы в брак вступать будете? Или поговорим и разойдемся? — слегка повысила голос цельнометаллическая дама.

— Что угодно, лишь бы вместе, — ответил Хронов, не сводя влюбленных глаз с невесты.

— Мы не разойдемся, даже не надейтесь! — послышался Нюшин голос из глубин носового платка.

Тут Хронов огляделся и обнаружил, что находится в небольшом парадном зале, украшенном колоннами, изваяниями обнимающихся пар и цветами. На столе и на спинках стульев догорали розовые угольки заката, а по обеим сторонам от председательского места сидели при полном параде Паша с Линой и Стемнин. Георгию показалось, что у Стемнина тревожно-виноватые глаза.

— Присаживайтесь, берите по одному билету. Волноваться не нужно, — с неожиданной мягкостью сказала председательша. — Подсказывать можно, даже желательно, но только вам двоим. Остальных в случае нарушений удалю.

Почему-то дама посмотрела только на Павла Звонарева, который пожал плечами и обиженно воззрился в окно. Точно заправский фокусник, дама вытащила из-под полы кителя колоду карточек и ловко раздала по пять листов — синие рубашки Гоше, желтые — Нюше.

— Открывать только по моему сигналу. — Она подняла над головой медный колокольчик. — Отвечать не задумываясь, слов не подбирать. Кто первый? Вы, сударь? Хорошо, пусть будет невеста. Переверните карточку и прочтите вслух.

Ануш вытянула самую нижнюю карточку, поднесла к лицу и громко прочитала: «Нарисуйте картину вашей семьи через пятьдесят лет». И тут же продолжила, точно эта картина сразу была у ней перед глазами:

— Так. Зима. Новый год. Елка, фонарики. Все дети и внуки в сборе. Внуки бесятся, дети шикают на внуков, я шикаю на детей, внуки шикают на меня… Мы рассаживаемся, нас фотографируют. Гоши нет. «Где дедушка?» — спрашивают внуки. «Ума не приложу», — отвечаю скрипучим голосом, а сама клюшкой в окно сигналю.

— Клюшкой? — удивился Хронов. — Ты хоккеистка на пенсии?

— Ну, палочкой. Костылем. Тут в дверь звонят, и входит дедушка. Дед Мороз… Он передвигается такими резкими зигзагами, подскакивает к внукам и берет самую маленькую на руки. Говорит: «Ну что, деточка, знаешь, кто я?» А она отвечает: «Ты человек-паук».

— Прекрасно, — торжественно провозгласила дама-председатель. — Остается дождаться и проверить, как будет на самом деле. Теперь вы, господин Хронов.

Хронов потянул первый попавшийся билет и прочитал:

— «Перечислить три любимые слабости невесты». Ну нет, я отказываюсь. Зачем это? Слабости — у меня как раз.

Стемнин тайком поглядел на часы.

— Гоша! Конечно, у меня куча слабостей. Ну вспомни! — заволновалась Ануш.

— Я не замечал. Ну хорошо, хорошо. Сейчас. Мне нравится, как ты разговариваешь с комнатными растениями. Ты не до конца уверена, что они тебя слышат и понимают, зато точно знаешь, что я-то тебя слышу. В то же время, вдруг… ну, мало ли… Поэтому ты что-то бормочешь в листочки и очень стесняешься, даже не меня, а вообще.

— Цветы все понимают. Получше некоторых, Георгий. Кстати, это разве слабость?

— Любимая слабость. А любимая слабость — это практически достоинство. Потом еще я люблю, когда ты оказываешься рядом с кондитерской витриной и смотришь на выпечку. В Париже, помнишь?

— Прекрати! Так нельзя! Это запрещенный прием! — Глаза Ануш сияли.

— …И у тебя такой взгляд при этом, как будто ты сейчас молишься мармеладу.

— Ах ты подлец!

— Согласен. А что ж, такой билет… Еще люблю следить за твоим лицом, когда ты смотришь кино. Потом, когда ты волнуешься и что-то рассказываешь, то не успеваешь перехватить воздух между словами и вдыхаешь в середине слова. А еще…

— Гоша! Там всего три было, притом слабости, а не все подряд, — не выдержала Лина.

Жених с невестой не отрываясь смотрели друг на друга.

— Ну что ж, дорогие Ануш и Георгий. Вы с честью прошли все испытания, — провозгласила дама, тоже взглянув на часы. — Теперь нужно составить бумаги…

— Погодите, — вдруг сказал Хронов. — Разве я не провалил все эти тесты?

— Георгий, ты вот это сейчас что — улизнуть собираешься? — строго спросил Паша.

— Какой улизнуть? Давайте спрашивайте меня дальше, я готов.

— Видите ли, Георгий. — Председательша вдруг заговорила обычным голосом, в котором не было ни золота, ни стали, ни торжественной строгости, только сочувствие. — В семейной жизни легенды бывают так же важны, как безукоризненно правильные поступки. Если люди любят друг друга, конечно. Даже глупость — ну, к вам это не относится, конечно, — может укреплять отношения, потому что становится общей историей, общей тайной. А творить легенду — хотя бы семейную — вы, несомненно, можете.

— Это правда, — признался Хронов и окинул всех виноватым взглядом. — Ну давайте тогда нам наши студенческие.

Документ им выписывали один на двоих, и назывался он «Свидетельство о браке», а еще из синего бархата в двух сафьяновых коробочках выловили два кольца белого золота. Тут Георгий вспомнил о том детском колечке, что лежало у него в кармане. Потом они шли куда-то по пустому темному коридору, спускались по лестнице, пересекали двор, и через арку выходили на улицу. Стемнин, который нервничал и спешил, вдруг остановился и спросил:

— Как вам это все? Ужасно?

— Да ты что, Илюша! Да что ты! — закричал Хронов, который по меньшей мере двадцать раз за сегодняшний день был готов растерзать Стемнина. — Это нечто! Совершенно незабываемо, ни на что подобное мы даже не рассчитывали!

— Это похвала?

Ануш быстро обняла директора Департамента писем:

— Ну конечно! Ты гений, дурашка!

Они уже приближались к ресторану и слышали — больше телом, чем ушами, — теплый прибой музыки. Кто-то из гостей, вышедших на украшенное воздушными шарами крыльцо покурить, показывал на них пальцем и кричал что-то приветственное. Стемнин снова заторопился, вытащил из-за пазухи пухлый конверт из плотной рисовой бумаги и сказал:

— Посидите с гостями. Потом будет французский тост, за ним — танец, а сразу после танца входите прямо в глаза. Машина будет ждать у черного хода.

— В какие глаза? Можешь толком объяснить?

— Толком нельзя! Но вы точно все поймете, вы же такие умные! — И бывший преподаватель рванул к дверям ресторана, в водоворот странной свадьбы, которой давно пора было стать настоящей.

Приветствия, объятия родителей, крики, призывы присесть-выпить-поцеловаться-посмотреть подарки… Как только шум стал спадать, оркестр негромко заиграл вступление. В течение получаса свадьба Ануш и Георгия была похожа на другие свадьбы, хотя теперь уже никто этого не заметил.

9

Сев на свободное место и дернув большую виноградную кисть за ягоду, Стемнин ждал кульминации. После нее шансонье отбывал, вступал в свои права диджей и можно было уходить: оркестр играл только до конца французской части программы. Сразу после этого Стемнин договорился встретиться с Варей.

Стемнину казалось, что песни тянутся слишком долго и их слишком много. Со своего места он видел только Варину прическу и иногда взмывающий смычок. «Когда ты уже угомонишься, Арарат Наполеонович!» — с мукой смотрел он на великого певца, на его встрепанные брови и крупный, казавшийся накладным пунцовый нос. Обернувшись, Стемнин заметил Вартана Мартиросовича, который умильно глядел на шансонье и время от времени согласно кивал головой — то ли словам, то ли особенно трогательным нотам, то ли каким-то своим мыслям. Иногда Вартан Мартиросович поднимал глаза на дочь, иногда переглядывался с Аделью Самвеловной. Размякший Никогосов-отец, видимо, смаковал тот редчайший момент, когда все в жизни хорошо. Видя Вартана Мартиросовича, Стемнин и сам немного успокоился, словно мнение этого человека о сегодняшнем торжестве было главным и решающим.