Роберт Стоун - Дамасские ворота Страница 44

Он также узнал, что, добавив букву «шин» к тетраграмматону[239], можно превратить имя Бога в имя Иисуса. Что сефардский каббалист Авраам Абулафия увидел в себе мессию и, посетив папу, поставил о том в известность его святейшество и вышел из Ватикана живым. Что большое число монахов монастыря Сан-Иероннмо в Кастилии были схвачены инквизицией за устроение седера[240] в юбилейный, 1500 год. И что почти все великие испанские мистики были еврейского происхождения, включая святую Терезу Авильскую, святого Хуана де ла Круса[241] и Луиса де Леона[242].

Каббалистские формулировки все больше нравились ему, даже в интерпретации Разиэля и Де Куффа. Уже днем он встал, чтобы подбодриться глоточком спиртного, но вместо этого вернулся к Шолему, к его «О каббале и ее символике». Как это истинно, думал он. Настолько истинное объяснение вещей с точки зрения психологии; подобного он никогда не встречал. Грандиознее и убедительнее томистской заумности католицизма, которой удалось подавлять его природу с семилетнего возраста. Хотя, конечно, никогда не вставало вопроса о том, что есть истина — вот нелепое слово, — а что ею не является.

Затем ему пришло в голову, что представление о некоем великом божественном уходе и остающейся священной эманации — все это не более истинно, нежели представления христианства его матери, но, по-своему, есть то же самое по сущности, лежащей в основе любой формы, которую может принять истина.

Он взял паскалевские[243] «Мысли», чтобы освежить в памяти кое-какие подзабытые вещи.

«Природа, — писал Паскаль, — как в человеке, так и вне человека, повсюду свидетельствует об утраченном Боге».

Янсенизм. Цепочка рассуждений привела его от Пор-Рояля[244] к Декарту. К онтологическому доказательству существования Бога. Оно утверждало, что если можешь ясно и убедительно вообразить себе Старика, то, клянусь Юпитером, он должен существовать. Онтологическое доказательство, в свою очередь, вызвало желание хлебнуть чего покрепче — пробудило в нем так-и-неосуществившегося ирландского иезуита или, возможно, воспоминание о бутылке, тайком пронесенной на церковные танцы. Он налил стакан «Гленливета» и, сев, засмотрелся на незаметное изменение цвета каменных стен города в меркнущем свете.

Декарт сидит возле горячей печки. Я существую — Декарт возле Горячей Печки, — следовательно существует и Бог. Я воображаю его себе, следовательно он есть. Фрейдистский метод. Я мыслю, следовательно существую. Есть процесс, и, следовательно, я его часть. Под виски, думал Лукас, онтология идет однозначно лучше, поэтому, наверное, среди духовенства столько алкоголиков.

Но процесс действительно есть, разве не так? Какие-то вещи, скорее они есть, нежели нет. И если процесс, как очевидно, этим не закончился, то когда он закончится? Разве не прокляты бесповоротно все эти яростные поиски абсолюта, это страстное стремление без надежды на покой, эта неутолимая жажда? Кстати, о жажде, надо налить еще.

Затем он подумал, что идея великого скрывшегося Бога должна, обязана отражать некое действительное положение вещей. Что эманации царства, святой мудрости и материнского понимания, величия, силы и любви, Страшного суда, красоты, милосердия и терпения, славы, Царствия Небесного и его основания прекрасно и безусловно присутствуют, они просто есть. Есть даже в нем самом, в его глубинной тьме. Сидя со стаканом в руке, он думал: «Как интересно разделять подобные верования, какое это приносит удовольствие и какое удовлетворение».

А еще он спросил себя, насколько сложно было бы вообразить, что он причастен ко всему этому по праву рождения. Как еврей, которым, решил он, можно было бы считать себя. Но даже в противном случае как замечательно принадлежать ко всему этому. Иметь наследие обеих сторон: Шехину и матерь-Церковь, и ирландский овес, благословение и овсянку.

Однажды, возвращаясь в воскресенье из церкви, они с матерью встретили жену отца. Они шли из церкви Святого Иосифа на Ласаль-стрит мимо строящейся скоростной автомагистрали через Гарлем, в эту церковь мать водила его, несмотря на то что снобизм склонял ее предпочесть часовню Святого Павла. И там, на тротуаре, с матерью, в белой соломенной шляпке и привычных сценических перчатках, и с ним, в костюмчике и при бабочке, как точная белая копия негритянских детишек, идущих в свои евангелистские церкви, заговорила миссис Лукас, уважаемая чокнутая жена профессора. Мрачная красавица в тевтонском духе, походившая на актрису Лили Палмер, что вынуждена была признать даже его мать.

Встреча оставила горькое впечатление, и слова, которые говорились, были неподходящими для воскресенья. Он навсегда запомнил выражение «злосчастный ребенок». Та-та-та мой муж, та-та-та «злосчастный ребенок». Это о нем. Что неприятно, жили они все по соседству. Такая вот правда жизни. В Верхнем Вест-Сайде.

Вместе с сумерками навалилось одиночество, и немного погодя он вышел из дому. Каждый вечер он чувствовал одно и то же смутное беспокойство. Для него это не был ритуал заката, только отчаянная потребность скорейшего наступления темноты. Его настигло бессилие, сексуальное, интеллектуальное. Преддверие было неожиданным, начала ждать недолго. Но вот он, жив-здоров, профессорско-докторский-отцовский сын. И вокруг Иерусалим, место самой сути, обитель Нетварного Света. Шагая в легком ошеломлении по сумеречному городу, он дошел до османского фонтана в Долине Енномовой, прежде чем сообразил, что движется в сторону Стены Плача.

На освещенной площади, перед Котель-Маарив, собрались субботние толпы. Лукас, не позаботившийся захватить головной убор, взял бумажную кипу у седобородого армейского капеллана, который стоял возле поста охраны наверху каменной лестницы, спускавшейся на площадь.

Бледные хасиды танцевали, образовав круг между западным концом Стены и Навозными воротами. У Стены в четыре ряда стояли верующие. Атмосфера на залитой светом площади царила теплая и радушная, приближался Шаббат, встречаемый пением, как невеста. Лукас, в бумажной ермолке, бродил в радостной толпе, как невидимка. В душе он принадлежал тому, что каббалисты называют обратной стороной, темной оболочкой вещей.

Остановившись в центре площади, он обратился лицом к Стене, глядя на нее поверх почтительно покрытых голов. Легко различалась ее мерцающая масса, ее священная форма, возносящаяся во мрак, который разделял вышний и нижний миры. Взгляд Лукаса скользнул вверх вдоль Стены, в черную пустоту. По утверждению верующих — обиталище Шехины, Божественного Присутствия.

«Мы не в состоянии не желать истины и счастья, — писал Паскаль, — но не способны ни к верному знанию, ни к счастью». И если легко представить себе страстное желание души, изгнание, сопережитое и смягченное Духом Божиим, то равно легко вообразить ужас перед Инакостью, блещущие крыла Господа воинств небесных.

«Беззаконникам горе, — говорится в „Зогаре“, который он читал в тот же день, — желание их и привязанность далеки от Него. Не только они отделяются от Него; они прилепляются к иной стороне».

Он долго стоял и смотрел, как другие молятся, смятенный, с ощущением своей малости. Затем двинулся к отверстию одной из пещер у северного края площади. Помещение было полно молящихся стариков; эхо их голосов отражалось от древних стен.

Он вышел наружу. Смуглый молодой человек, в очках с толстыми стеклами и в соломенной ковбойской шляпе, обратился к нему:

— Простите, вы еврей?

Лукас взглянул на него и покачал головой. Молодой человек, один из всемирной армии хабадников, поспешил к кому-то еще.

25

На площадке для молитв возле арки Уилсона, на углу Стены Плача, стояли рядом Януш Циммер и Разиэль Мелькер, держа в руках молитвенники, и разговаривали. Разиэль был в матерчатой кепке и черном пальто. На Циммере кипа и такое же пальто.

— Думаю, нас вычислили, — сказал Мелькер. — За мной следят, я это знаю. Наверно, отец нанял человека из охранного агентства. Мы устроились в квартире, которую занимал Бергер.

— Это хорошо, что Де Куфф проповедует. Если уж учреждаете культ, надо привлекать сторонников, обращать людей. Улицы полны ищущих. Иностранные граждане в этом смысле идеальны, потому что их правительства захотят выручить их после того, что произойдет.

— Как насчет баптистов, или кто они там? Они довольны?

— Они не баптисты. И даже не пятидесятники. Это деляги. Если зашибут деньгу, то и довольны. А что Сония? Она собирается в сектор в ближайшее время?

— Да, собственно, на следующей неделе.

— Хорошо, — сказал Циммер. — Надо бы, чтобы она ездила туда регулярно. И по возможности с Нуалой Райс.

— Для чего?

— Для того, — ответил Циммер. — Я из надежных источников знаю, что Нуала возит взрывчатку. Если Сония с ней поедет, это будет выглядеть так, будто замешана ваша группа. Раз уж ты любезно решил взять вину на себя, когда… это произойдет.