Владимир Романовский - Русский боевик Страница 44

— Я вам потом покажу, — пообещал Милн, и Стенька тут же отсел от него подальше.

У Марианны, против ожиданий, оказалась хорошая фигура, но осанке ее и походке — особенно босиком — недоставало женственности. Впрочем, в полуобнаженном виде, с волосами, прихваченными полотенцем, выглядела Марианна гораздо привлекательнее, чем обычно. Некрасов со знанием дела намочил веник и стал им стегать Пушкина, продолжавшего болтать с Марианной. А грузный отец Михаил, тоже вооружившись веником, предложил свои услуги Эдуарду — у которого, кстати говоря, из всех присутствующих сложение было самое удачное, почти идеальное, по канону Поликлета. Эдуард лег на полок, и отец Михаил, крякнув, стал его стегать.

— Осторожно, у вас ребра ушиблены, — напомнил ему Эдуард.

— Ничего, — кряхтя, сказал отец Михаил.

— Швы разойдутся.

— Не разойдутся.

Сделав паузу, покосившись на тихо переговаривающихся Милна и Аделину, отец Михаил сказал:

— Берегите девушку, молодой человек. Право слово, берегите. Она, конечно, не подарок. Но есть в ней что-то, что бывает редко. Я толком не могу понять, что именно.

Эдуард промолчал.

В номере Аделина поставила Эдуарда справа от кровати, а Милна слева.

— Поехали, — сказала она.

— Бррам-бам-бам, бррам-бам-бам… бам! — пропели хором Милн и Эдуард.

— Стоп, — сказала Аделина. — Эдька, ты уволен. Будешь молчать. Всегда забываю, что у тебя нет слуха. Седрик, с начала. Раз, два.

— Бррам-бам-бам, бррам-бам-бам… бам! — пропел Милн баритонально.

— Сойдет, — сказала Аделина.

— Давайте условимся, Эдуард, — сказал Милн.

— Слушаю вас.

— Если там серьезная охрана…

— Да?

— Мы уходим и больше на связь выйти не пытаемся. Во всяком случае, этим способом.

— Ну…

— Я серьезно. Вам бы я вообще не рекомендовал выходить на связь. — Он посмотрел на Аделину.

— При ней можно, — заверил его Эдуард.

— Вы ей все рассказали?

— О чем не рассказал — догадается.

— Догадаюсь, — подтвердила Аделина.

— Хорошо, — согласился Милн. — Если там в Питере, или, того хуже, в Москве, узнают что вы здесь — вы автоматически под подозрением. И, поскольку вы здесь тайно, соблазн оставить вас здесь навсегда будет очень велик.

— А вы? Если о вашем пребывании здесь узнают в Лангли… Если, конечно, уже не знают, и не одобряют, и не сами санкционировали.

— Открою вам секрет. Не знают. Но со мной другая история. Я под подозрением уже не первый год, и как-то свыкся. А вам с непривычки будет неудобно.

— Вы? Под подозрением?

— Между мною и Лангли существует негласное соглашение. Если я не мозолю им глаза, они оставляют меня в покое.

— Тогда я не понимаю, зачем нам вообще выходить на связь. Если выйду я — меня уберут. Если выйдете вы — вас уберут. Может, лучше выпьем коньяку, если Некрасов с Пушкиным весь не выжрали еще?

Милн некоторое время думал.

— Я знаю человека, который может мне… нам… помочь. Прояснить обстановку. Он не связан с Лангли.

— Где обитает человек?

— Скажу, если появится возможность выйти на связь.

— Не согласен. Аделина, выйди.

— Аделина здесь не при чем. Идите к лешему, Эдуард. Человек бегает по лестницам… на девятом этаже у него вдруг пищит мобильник… Что вы там делали, на лестнице?

— Я же сказал — упражнениями занимался.

Милн кивнул. Он подозревал, что знает, что именно делал Эдуард на лестнице, на девятом этаже. Ну, может, не на девятом. На седьмом, или, скорее всего, одиннадцатом. И вовсе не на лестнице. И совершенно точно не с Аделиной, судя по выражению ее лица.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ВЫХОД НА СВЯЗЬ

Люди Вадима, готовящие два внедорожника к поездке в студию, столкнулись с неожиданной проблемой — кончался бензин. Решили сперва, что заправятся по прибытии в студию, но вдруг вспомнили, что бензоколонка у студии автономным генератором не снабжена, а подача бензина производится только с помощью плотно компьютеризированных электромоторов. Подогнали четыре газика, сунули им в бензобаки трубки, и откачали несколько литров. Оказалось маловато. Тогда четверо людей в хаки сели в один из газиков, проехали десять кварталов, и встали там стратегически на углу. Несколько машин стояли припаркованные у поребрика, но без ведома хозяев горючее экспроприировать не хотелось. Завидев залетный малолитражный агрегат японского производства, люди Вадима повыпрыгивали из газика с автоматами наперевес. Один из них остался держать на прицеле водителя, а трое остальных открыли армейским ножом закрытый на замок бензобак, отвернули затычку, сунули внутрь трубку, создали оральным способом в трубке вакуум, и отлили в канистру литров пятнадцать. Таким образом проблема горючего была временно решена. Водитель стал было возмущаться тем, что ему покорежили дверцу бензобака. Тогда ему разбили прикладами передние и задние фары, выцарапали тем же армейским ножом слово «хуй» на капоте, а один из людей в хаки порылся в газике, вернулся с ломиком, и в несколько приемов отодрал у японского агрегата передний бампер из композитной пластмассы. Перепуганный водитель уехал, как только от его машины отошли.

В баре помытый и притихший Стенька сидел отдельно от остальных, у стойки, как Иуда на картине Андреа Кастаньо, и листал женский детектив, одолженный у Нинки-регистраторши — у нее был большой запас. Эдуард, сидя со всеми, читал Библию, данную ему, в ответ на вежливую просьбу, отцом Михаилом, а остальные слушали обаятельного Пушкина. Некрасов даже не пытался с Пушкиным конкурировать — явно думая о чем-то своем и вид имея озабоченный.

Появилась Амалия с заспанным, опухшим лицом, в джинсах и свитере. Компания поприветствовала ее, а Пушкин на некоторое время замолчал. Взревновав, Марианна попросила его нарочито добродушным голосом продолжать какой-то рассказ. Амалия села вместе со всеми.

— Электричества все нет, — равнодушно констатировала она.

— Да, видите ли, — слегка растерянно сказал Пушкин. — Позвольте представиться. Лев Пушкин… хмм… кондуктор. Электричества… нет.

Амалия полуобернулась, протянула руку к декоративной тумбочке, на которой помещалась абажурная лампа, не включавшаяся с момента ее прибытия в гостиницу по настоянию дизайнера интерьера, и пошарила, ища выключатель. Неожиданно лампа засветилась. Все встрепенулись — даже Стенька у стойки. Лампа, погорев несколько секунд, погасла.

— Да, действительно нет, — сказала Амалия. — Не обращайте внимания, это я так… от тоски…

И миролюбиво положила руки на колени.

— Как вы это сделали? — пораженно спросила Марианна.

Амалия мотнула головой и даже слегка отмахнулась.

— Вы знаете, я большой ваш поклонник, — признался ей Пушкин.

— Кофе остался еще? — спросила Амалия.

— Я сейчас сделаю, — Милн поднялся на ноги.

— Нет, лучше я, — предложил Пушкин.

— Не надо, вы не умеете… А, черт, машина-то электрическая… Ладно, запалим газ…

Милн прошел к стойке, постоял некоторое время, чувствуя себя глупо, и вернулся.

— Молотилка тоже электрическая, — объяснил он. — Не молотком же зерна крошить.

— Ну, тогда я просто воды выпью, — сказала Амалия. — Пожалуйста, не надо прерывать разговор, я не хочу мешать, я хочу тихо сидеть и слушать.

Эдуард, некоторое время тихо послушав, как сперва неуверенно, а затем все более плавно, начал снова трепаться Пушкин, вернулся к чтению Библии. Читал он выборочно. Многие главы были ему известны. Слегка задержавшись на Екклесиасте, он пролистнул несколько страниц, а затем по оглавлению нашел Евангелие от Луки. Прочтя первую страницу, он вернулся к началу, вспомнил что-то, поискал то, что вспомнил, сперва у Матфея, затем у Марка, а потом и у Иоанна — и не нашел. Потом найду, решил он. Пролистав деяния апостолов и послания Павла, он дошел до части, которую давеча усиленно рекламировал Стенька. Он помнил, что искать следует главу тринадцатую. Нашел. Прочел. Подумал, перечел некоторые пассажи, и с удивлением поднял голову, глядя на сидящего у стойки Стеньку. Отец Михаил посмотрел на него — из-за заплывшего глаза нельзя было точно определить, одобряет ли он, порицает ли, или просто смотрит — что будет дальше. Эдуард встал и с Библией в руке направился к стойке.

— Ты, Стенька, оказывается ничего не понял, — удивленно сказал он.

— Ты о чем это?

— Об «Откровении». Ты учился в семинарии, думал, рассуждал и обсуждал, воюешь со Зверем — а ничего не понял.

— Что там понимать? Все яснее ясного.

— Ну и кто такой, по-твоему, первый зверь?

— Первый зверь — военщина.

— А смертельно раненная голова?

— Имеется в виду Германия, конечно. Ее во Второй Мировой победили, но она снова поднялась. Либо КГБ. Их, то есть, вас…

Эдуард улыбнулся, не веря себе.