Анатолий Вилинович - Остап Бендер в Крыму Страница 44

— Папаша, выходит, что и смеяться уже нельзя? — спросил кто-то из слушателей.

Старик вытянул шею, ища глазами спросившего и строго:

— Кто сказал? Надо! Природой дано сие человеку. Но надо смеяться беззаботно, от души, чтобы мозги у нас отдохнули… — помолчал и тихо. — Товарищи-граждане, не надо, чтобы смех был только значимым и только целенаправленным… не надо… А то наши лица превратятся скоро… — схватил одну из масок и надел ее. И предстал перед зрителями уже не прежний Зайчин, а какой-то безжизненный тип с пустыми глазами, скучнейшим лицом.

Глядя на него, все дружно засмеялись и зааплодировали. Он снял маску и сказал, когда смех приутих:

— Всему есть разумный предел, товарищи-граждане… наука наукой, но давайте смеяться жизнерадостно и от всего сердца! Здорово смеяться! Особенно это касается нас, людей в возрасте. Извините, если что не так… — кланяется и при всех снимает свои предметы грима, преображаясь в знакомого уже всем содокладчика Пятова.

Іром аплодисментов зрителей пронесся не только вокруг дворца, всколыхнув ветви магнолий, самшита, лавра и кипарисов, но и ворвался в помещения дворца.

— Кто еще желает выступить? — спросила Елина, когда шум утих. — Вы? Пожалуйста.

На сцену вошел заика и долго старался зацепить первый слог своего выступления. Наконец это ему удалось, и он начал:

— Я не совсем согласен с выступлением предыдущего уважаемого товарища…

— По теме диссертации прошу говорить, — попросила его председательствующая на совете.

— Хорошо. У нас смеха много, хоть отбавляй. И смех у нас есть всякий. И социальный, и сатирический, и просто юмор со смехом и смех без юмора… Но, действительно, развлекающего смеха у нас мало. Где карнавалы смеха? Где народный юмор? Где вечера и утренники школьников и взрослых? А говорят: «Минуту посмеешься — день проживешь». А ученые утверждают: «Три минуты смеха утром вполне физзарядку заменяют»…

— Прошу все же по существу, товарищ, — встала Елина.

— Я по существу. Вот какой нам нужен смех. А мастеров такого смеха раз-два и обчелся… Мало, не хватает, вот только Пат и Патошон, разве. Да этот… как его… ну, вы сами знаете, э-э… Заика! Ах, как он заикается, как заикается! Талант! Куда мне, куда! Разве сравнить!.. Да эти… Тип и Топ…

Сразу же после этих слов из граммофона за задником с рожей понесся заразительный смех двух клоунов. Заика замолчал. Звучащим смехом начали постепенно заражаться зрители и участники спектакля диссертационной защиты. И когда смех достигает своего апогея, граммофон вдруг умолкает. И постепенно смех замолкает и среди присутствующих. Заика прошел к своему месту и уселся с видом чуть ли не соискателя самой диссертации о смешном и комическом. Елина вытерла глаза платочком и объявила:

— Прения закончены. Соискателю предоставляется заключительное слово. Ивакин встал за трибуну и начал:

— Марк Твен, выступая с чтением юмористических рассказов, заметил, что один из рассказов то вызывает хохот, то недружный смех, а то и вовсе не вызывает даже улыбки. Причина оказалась в длине паузы. Если пауза была точной — все громко смеялись, если паузу укорачивал, смеялись сдержанно, а если удлинял паузу, вовсе не смеялись. Исследуя действенно некоторые концепции комического и смешного, я прошу у всех извинения, что тоже допустил несоразмерный по длине, теме, по юмору и остроумию подбор сценических примеров. Но я апеллирую ко всем присутствующим быть ко мне снисходительными по следующим причинам. Во-первых, подобное сценическое исследование комического и смешного проводится впервые в моей жизни; во-вторых, я стал абсолютно лишенным чувства юмора, потому что очень много изучал его,…

— Зачитанным стал, — донесся голос от зрителей.

— В-третьих, как я уже говорил в начале своей защиты, у меня аппендицит…

— У всех аппендицит! — снова донесся от скамеек голос.

— В-четвертых… — продолжал свое заключительное выступление диссертант, — заканчивая, я благодарю всех участников, зрителей и слушателей за внимание к моему скромному труду и надеюсь… — тут он сел на стул.

— Совет приступает к голосованию! — объявляет Елина и со всеми членами совета, оппонентами, содокладчиками уходит за занавес. И тут же все участники снова выходят перед зрителями в разнообразных смехотворных масках. Елина и Жадов держат красочный транспарант «Коллектив спектакля сердечно поздравляет тов. Ивакина М. А. с отличной защитой диссертации о комическом и смешном и желает ему дальнейших успешных исследований юмора и сатиры!». Все это сопровождается бухающими звуками барабана, в который бьет боксерскими перчатками Пятов.

После аплодисментов и даже оваций, все отдыхающие в Алупке и местные жители, толкаясь и смеясь, вникали в тонкости комического и смешного, обсуждая все виденное и услышанное.

— Я доволен спектаклем-защитой, — сказал Остап. — Я уношу одну ценную идею из этого представления, камрады. Возможно, в будущем она пригодится. А вам, детушки-юмористы, понравился этот театр на открытом воздухе под порталом графского дворца?

— Мне да, Остап Ибрагимович, особенно за автомобилиста, потерявшего свой прицеп, — хихикнул Козлевич.

— А мне все понравилось, командор, посмеялись как следует, — тряхнув своими рыжими кудрями, весело сказал Балаганов.

— Ну что ж, развлеклись, пора и за дело браться, голуби вы мои.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЗЛЕ ГРАФСКИХ СОКРОВИЩ

Глава XV. НОЧНОЕ ПРОНИКНОВЕНИЕ ВО ДВОРЕЦ

Стояла безлунная глубокая ночь. Тишина и умиротворенность окружали дворец. Не было слышно даже шелеста листьев магнолий, платанов, лавровых и самшитовых кустов. И только у бывшей графской молельни еле слышно плескалась вода, стекая в чашу фонтана с плавающими в ней лилиями. Да еще снизу еле уловимо доносился шум падающей со скалы воды. Полное ночное безлюдье царило у южного фасада дворца. Но вот к окнам его столового корпуса подкрались три силуэта.

— Ну, с богом, командор, — прошептал Балаганов.

— Вот именно, Шура, — шепотом ответил Остап, подсовывая широкое полотно ножа под оконную раму. Нажал рукоятку своеобразного рычага, и подвижная рама окна легко сдвинулась вверх. Подняв раму настолько, что можно было легко пролезть в окно, единомышленники без промедления, один за другим, вползли в помещение, втащив с собой сумку, где были три фонаря и нужный слесарный инструмент для последующих открываний дверей. Опустились на пол у окна, учащенно дыша.

Тройка осмотрелась. В зале еле заметным длинным пятном простирался стол. Другого ничего видно не было. Здесь, как и вокруг дворца, царили покой и тишина. И только из зимнего сада доносилось легкое журчание воды фонтана.

— Ну, братцы, сердце колотится так, как будто в молодости я не проделывал такое, — прошептал Козлевич.

— И у меня, Адам Казимирович, — промямлил еле слышно Балаганов. — Теперь куда, командор?

— Куда, куда… Закудыкал рыжеголовый, — буркнул Остап. — В подвал, куда же еще, — встал он. — Двинулись.

Нарушители неприкосновенности социалистической собственности неслышными шагами пошли по дворцу. Прошли зимний сад мимо сереющих пятен скульптур и через все помещения, где они много раз побывали с экскурсиями, вышли к двери, ведущей в подвал дворца.

— Ну, Адам, теперь дело за вами, — прошептал Остап. — Шура, прикройте меня позади, я посвечу ему… — и, достав фонарь, направил луч света на замочную скважину.

Адам Казимирович деловито извлек из сумки инструмент, отмычки и занялся процессом открывания двери.

— Адам, как я уже говорил, открывать надо так, чтобы замок не повредить.

— Понимаю, понимаю, Остап Ибрагимович, — продолжал свою работу Козлевич.

— Как я полагаю, камрады, наш поиск потребует не одного нашего ночного посещения.

— Конечно, разве можно сразу найти, командор, — прошептал Балаганов. Оно, если по справедливости, как бог даст, — вздохнул он.

Провозившись совсем немного времени у замка, Козлевич удовлетворенно прошептал:

— Прошу, братцы, карета подана, — и распахнул перед своими друзьями дверь.

— Благодарю, вы не только непревзойденный автомеханик, но и великий мастер открывания графских замков, — не преминул воздать хвалу Козлевичу Остап.

— Я тоже, Адам Казимирович… — шепнул Балаганов.

Тройка искателей графских сокровищ, закрывая за собой дверь, спустилась в подвал, уже не таясь, освещая себе путь фонарем.

В подвале было сухо и прохладно. Стоял застоявшийся запах множества картин. Со стен на компаньонов смотрели уже виденные ими портреты, пейзажи и натюрморты великих мастеров живописи.

— Как планировалось, Балаганов изучает левую стену этого помещения, Адам Казимирович — правую, а я исследую стены, обращенные к северу и к югу. Вперед, мои верные визири, — уже не шепотом проговорил Остап.