Владимир Спектр - Русский жиголо Страница 45

И так, обсуждая Капри, вчерашнюю тусовку на «Крыше» и новый силикон Нади Сказки, мы сидим за столиком часа два-три, а может и больше, шампанское уже никто не хочет, все предпочитают крепкие напитки, и очередная откупоренная бутылка грустно валяется в ведерке с растаявшим льдом, а я успеваю выпить приличное количество двойных виски Chivas 18 и даже раза четыре сходить в туалет, потому что у армянского юриста оказывается неплохой «первый», что, конечно, редкость теперь в Москве, и этот приподнятый хачик всех им угощает, даже соседние столики, хоть они совсем и не celebrities, ну что тут поделать, широкая восточная душа; все, конечно, прикладываются по разу, а то и по два, зато модели банкира отказываются, типа, здоровый образ жизни, сельдерейный сок, солярий, фитнес и все такое, хотя какое там к черту здоровье, таблеточные они телки, ну да ладно, плевать; и тогда уже мы, старики, методично и поступательно гробим свое здоровье под трек Deep Area «Mad Love Fot Ya» и «I Believe» от Sounds Of Blackness. В итоге юридический армянин так теплеет, что даже отсыпает мне почти что полграмма.

Макс уже не в первый раз рассказывает, как он ездил в Париж и как дерьмово его обслуживали в «Будда-баре», сколько времени он ожидал заказанного столика и какой плохой он оказался, и какие отвратительные там были официанты, и как они все требовали, чтобы он заказал себе основное блюдо, в то время когда он так нанюхался, что аппетит отсутствовал напрочь и ему хотелось просто бухнуть, чтобы придти в себя, в итоге он, не зная языка, заказал какое-то блюдо из птицы, а когда ему его принесли, то был уверен, что это голубь, очень уж похоже, и ему стало нехорошо, потому что мы ведь здесь, в России, как-то не привыкли жрать голубей, даже в «Cantina Antinori», ну, вы понимаете, говорит он, как-то это не по-человечески, не по-русски, блядь, это вроде того, как корейцы, которые жрут собак, но потом ему все же объяснили, что это перепелка, и он ее съел через силу, но все равно какой-то неприятный осадок остался, и больше он в «Будда-бар» не пойдет ни за какие коврижки, ну в «Костес» там, ну в «Бартолео», куда ни шло, но в этот ужасный арабский клоповник – ни за что.

Все то время, что мы торчим в «Галерее», к столику постоянно подходят разные знакомые, большей частью мужчины, и некоторые из них выглядят как бизнесмены, а другие – как бездельники, но почти все они немного похожи на гомиков, и потом совсем уже пьяная Инга бросает своего портфельного инвестора, садится к нам, заказывает виски и несет какую-то ерунду про то, что ее приятель открывает через неделю новый бутик, или бар, или SPA-салон, это не важно, а важно, что называться это место будет «Изврат», и это действительно прикольно, но ее никто не слушает, а она все время спрашивает меня, как там дела у Вероники, и я уже даже не пытаюсь на это реагировать, надоедает напрягаться.

А потом я в очередной раз иду в туалет и вдруг решаю больше за столик не возвращаться, забираю в гардеробе свой бушлат New York Industrie и ухожу не попрощавшись, просто сливаю по-английски, куколка, но, я уверен, никто уже не обращает на это внимания.

На улице две серьезные дамы солидно грузятся в оранжевый Hummer, их водитель, здоровенный, коротко стриженный детина, в строгом черном костюме, придерживает дверцу, и одна из дам низким грудным голосом спрашивает, не хочу ли я прокатиться в бар «Seven», я молча соглашаюсь, киваю, и улыбаюсь, и залезаю на заднее сиденье, и та, что приглашала, садится рядом, близко-близко, берет меня за руку и шепчет в самое ухо: «Ну и как тебя зовут, красавчик?»

В маленьком баре «Seven» – настоящий биток, темно, и люди стоят плотно, а какие-то ненормальные все же пытаются танцевать, потные тела трутся друг о дружку, парень, похожий на Ляпидевского, а может быть, и сам Ляпидевский, крутит пластинки, естественно, все тот же disco, но когда я кричу ему: «Здорово, Толян!» – он только пожимает плечами и не отзывается.

Большинство из посетителей приехали сюда из «Галереи», и от этого мне становится как-то не по себе, кругом те же рожи, что и полчаса назад, только в другом интерьере, а тетки, которые привезли меня, планомерно накачиваются дорогим шампанским, и та, что с низким грудным голосом, становится все развязнее и норовит ущипнуть меня за задницу, и тогда я беру у нее номер телефона, целую в щечку ее подругу, киваю на прощанье Ляпидевскому или просто парню, похожему на Ляпидевского, и сливаю из бара.

На улице холодно и сыро, у таксистов неприветливые пропитые рожи и чрезмерные аппетиты, и сначала я думаю поехать в «30\7», но не рискую, в это время там должно быть критически много пьяных экспатов, и я отправляюсь на Петровку, в «Дягилев».

Там, как всегда – толпа малолетних шлюх обоих полов и взрослых пузатых кретинов на входе. Какой-то кавказец потрясает над головой волосатой ручищей, на запястье поблескивает поддельный Rolex, и он кричит: «Паша! Паша!» – но охрана отодвигает придурка в сторону и выдергивает из толпы меня, и я жму Пашину руку, хлопаю кого-то по плечу и тут же оказываюсь в клубе.

Несколько метров призрачного винилового коридора, гардероб, лестница, и вот снова – шквал невнятного disco, трясущийся в белой горячке свет, толпа потных тел. Барная стойка, а вокруг телки, все как одна в мини и ботфортах, а у барменов усталые лица, и танцовщица на высокой тумбе еле трясет своей тощей задницей совсем не в такт этим сопливым битам и лупам.

Я беру виски-колу, меня кто-то толкает, я обливаюсь, липкая жидкость на новеньком свитере D.U.K.E., оборачиваюсь и вижу Веронику, она смотрит в сторону, туда, где VIP-столики и толпа нанюханных олигархов, я трогаю ее за рукав и кричу: «Вера! Вера! Вероника!» – и та оборачивается на мой крик, и в этот момент я догоняю, что перепутал, просто ошибся, и воспоминания обрушиваются на меня каменной глыбой, я вижу перед собой носилки и тело, покрытое простыней, и кровавое пятно на том месте, где должно быть лицо.

Я иду в туалет, там очередь, впрочем, как обычно, и стоять в ней совершенно нет сил, я слабо флиртую с какой-то поношенной блядью в шляпке Phillip Tracy, но безуспешно, и, в конце концов, обессилевший и опустошенный, покидаю клуб.

На «Крыше» творится обычная вакханалия: пьяный Олег Ефремов зависает у барной стойки, знакомые тусовщики, педовки, бандюки и какие-то неизвестные мне подонки, и у всех почему-то очень озабоченный вид, – я заказываю себе водку-редбулл и прусь в туалет. Уже в кабинке меня совсем накрывает, сказывается нервное напряжение последних дней, усталость и алкоголь, а еще и кокос, все же дерьмовый, бодяженый какой-то химический «первый». Делаю дорогу, потом вторую, и голова вроде понемногу проясняется, я умываюсь холодной водой и возвращаюсь в зал.

– Привет, быстро же ты свинтил! – произносит до ужаса знакомый голос, я вздрагиваю и поднимаю глаза от столешницы, которую созерцаю уже, кажется, целую вечность.

За моим столиком сидит он. Этот ментовской лысый придурок, все в том же дерьмовом плаще, который я видел на нем во время нашей первой встречи в Лондоне, он даже здесь, в клубе, его не снимает, нет, ну надо же, каков лох, и как таких только пускают в правильные места?

– Чего ты в плаще-то? – только и говорю ему я.

– Burberry, – гордо чеканит Тимофей, выпячивая грудь и отгибая край плаща, чтобы я увидел классическую клетку, – Burberry, еще лет семь назад притаранил из этого гребаного Альбиона, во как, сносу нет, сечешь?

Я тупо киваю, удолбанный и пьяный, все видится словно в тумане, такие дела, детка, а Тимофей, словно пидор какой, придвигается почти вплотную.

– Ну че? – говорит он ехидно, – сбежал от проблем, да?

– Что тебе надо? – выдавливаю я из себя, постепенно приходя в чувство.

– Мне? – Тимофей смеется, тонкие губы его дрожат и кривятся, обнажая пожелтевшие кривые зубы. – Мне? – повторяет он. – А ты не знаешь, а?

Внезапная ярость вдруг охватывает меня.

– Зачем вы это сделали? – кричу я ему в лицо. – На хуя надо было ее убивать, она ведь вменяемая баба была, неужели нельзя было как-то решить по-человечески?

– Не понял? – похоже, ментовской придурок всерьез ошарашен. – Че-то я не воткнул. Ты нам мокруху, что ли, шьешь?

– А кому еще ее прикажешь шить?

– Да я у тебя хотел узнать, – Тимофей нагибается над столом и приближает свое лицо почти вплотную к моему, – я думал, ты мне расскажешь, как так получилось, что мамочка твоя отправилась к праотцам?

– Так я и думал, – шепчу я в ответ, – вы меня подставить решили, суки, суки…

На глазах моих слезы, я весь трясусь, будто мне холодно, хотя нет, скорее это похоже на жар.

– Тихо, тихо, тихо, – твердит Тимофей, – спокойно, ниче такого я не имел в виду, я же знаю, что ты парень с вот такими маленькими яйцами, ну, в фигуральном смысле, образно, блядь, так-то они у тебя, наверное, как у слона, да хуй с ними, с яйцами, хуй с ними, я и не думаю, что ты мог свою опекуншу завалить, нет, нет, я так не думаю.

– Вот именно, – говорю я сквозь слезы, – я ведь ее любил.