Пэт Конрой - Обрученные с Югом Страница 45

— Я много кручусь, Чэд. Общаюсь с разными людьми. И слышу эту новость из разных источников. И уже довольно давно.

— Отчего же пришел только сегодня?

— Айк попросил.

— Мой любимый коп! — Неудовольствие Чэда выдает только легкое подергивание правой брови. Ему, похоже, надоели мои голословные заявления. — Найлз приходил еще неделю тому назад. Настоящий наставник. Кажется, он воспитывался вместе со своей чокнутой сестрицей в каком-то негритянском приюте? Ты ведь знаком с его сестрой. Кажется, ты женился на этой сучке?

— Заткнись, Чэд! Напрасно ты, мошенник, пытаешься задеть меня.

— А ты напрасно лезешь в мою жизнь. Она тебя не касается. Ни тебя, ни кого-либо еще, — подытоживает он.

— Мне кажется, твою жену немного беспокоит положение дел. Так она мне сказала, когда мы занимались любовью прошлой ночью.

Чэд громко хохочет. Меня всегда восхищало его умение сохранять хладнокровие под пулями.

— Благодарю тебя, Лео. Я сам могу разобраться со своими делами и уж конечно — со своей женой. А теперь вали отсюда, старый газетный сплетник! Дай мне спокойно закончить работу, завтра встретимся у моей сестры. Может, я даже поговорю с Найлзом и попрошу его заняться своими делами, а не моими.

— Чэд! Об этой истории знают многие! Ты неосторожно выбрал место для свиданий. Твой нежно-голубой «порше» много раз засекали возле ее дома в Фолли-Бич.

— Пора купить новую машину. Знаешь, Лео, я одолжил эту машину одной сотруднице, которая разбила свою. Сам теперь хожу на работу и с работы пешком.

— Тебе следует отнестись к этому серьезно.

— Такого рода слухи преследуют меня со старших классов школы. Давай посмотрим правде в глаза, Лео. У людей есть все причины, чтобы обращать на меня особое внимание. У меня отличная работа, много денег, отец и мать — из лучших чарлстонских фамилий. С рождения я принадлежу к сливкам общества. Поэтому обо мне всегда будут распускать слухи.

Голос Чэда, его манера говорить могут повергнуть в трепет, к тому же он обладает даром в критические моменты пользоваться всем арсеналом разнообразных средств воздействия. Вдруг он протягивает руку к Библии, она лежит на столе — богато украшенная, старинная, не то фамильная реликвия, не то театральный реквизит, специально предназначенный для драмы, которую мы разыгрываем.

— Даю слово чести, Лео. — Чэд потрясает книгой в воздухе. — Клянусь на Библии. В этом дерьмовом суде, где ты добровольно взял на себя роль председателя, я, Чэдуорт Ратлидж-десятый, торжественно клянусь, что я неизменно хранил верность своей жене и брачному обету, который дал летом тысяча девятьсот семьдесят четвертого года в епископальной церкви Святого Михаила. Я твердо уверен, что рьяный католик Лео Кинг, который пристал ко мне, как банный лист к заднице, присутствовал на той торжественной церемонии и принимал в ней участие.

— Невеста была прекрасна, жених великолепен.

Чэд секунду смотрит на меня, потом говорит небрежно:

— Ты не проведешь меня, дружище. Ты можешь сколько угодно рядиться в сутану и торчать на мессе хоть каждый день в течение високосного года, я-то знаю, что у тебя в постели порой оказываются занятные киски. Я слышу о тебе много всякого, не меньше, чем ты обо мне. Но я веду себя скромнее и терпимее, чем ты, потому что знаю: ты женат на сумасшедшей со справкой, которая всю жизнь бегает от тебя.

— Выкручиваюсь, как могу, Чэд. Я нашел выход — спать с женщинами, с которыми дружу. Среди них есть одинокие, разведенные, вдовы и даже несколько замужних. Нет среди них только, как ты верно заметил в красноречивом монологе, моей жены.

— Ну ты и притворщик, сукин сын! — говорит он таким голосом, будто выиграл кубок при полном стадионе.

— Никакого притворства, — отзываюсь я. — Я признался, что сплю с женщинами, на которых не женат. Это ты поклялся на Библии, что верен Молли со дня свадьбы. А притворщик я? Прости, старина, но я могу назвать как минимум восемь женщин, с которыми ты спал. Я пытаюсь помочь тебе, Чэд. Ты на пути к пропасти. Попробуй изменить направление, пока не поздно.

— Давай лучше поговорим о той пропасти, к которой ты уже подошел. Я о твоей славной жене. Разведись с этой сумасшедшей. Я сию секунду подготовлю все документы. И не возьму с тебя ни цента. Во имя старой дружбы.

Думаю, мы с Чэдом Ратлиджем знаем друг друга как облупленные и можем пересчитать все порванные струны в сердце другого. Любим мы друг друга меньше, чем остальных из нашей компании, но каждый отдает должное достоинствам и недостаткам другого. Мы признаем родство наших неидеальных душ и дорожим нашим несовершенным братством. Мы не боимся друг друга, хотя знаем, что опасаться есть чего.

При этом я всегда отказывался выражать Чэду почтение, на которое он претендует в силу своего рождения. Ему выпали все козырные карты: и знатность, и богатство, однако он высоко оценивает потенциал тех из нас, кто вышел из более низких слоев общества. Он уверен, что мы обскачем его, если только представится случай. Чэд крайне высокомерен, он полностью лишен умения притворяться, которое позволило бы ему спрятать под маской скромности и простоты чувство собственной избранности. И все же, если со мной приключится настоящая беда, я сначала обращусь к Чэду Ратлиджу. Он не из тех, кому стоит доверять своих женщин, но он принадлежит к касте воинов и хранит верность старинным традициям.

— Я хочу помочь тебе, — говорю я. — Я старался рассеять те слухи, что до меня дошли. Но твоя беспечность меня удивляет. Это так не похоже на тебя.

— Совать свой нос, куда не просят, вынюхивать, чем пахнут чужие задницы, — это твой образ жизни, да, Лео? Глядишь, какой-нибудь гадкий слушок вырастет в газетную колонку.

— Я никогда не публиковал сплетен о тебе. И никогда не опубликую, ты знаешь.

— По отношению к моему другу Бэнксу Приоле ты не был так щепетилен.

— Бэнкс выдвинул пятимиллионный иск против любовника своей жены за раскол семьи.[61]

— Ты сделал все, чтобы его лишили адвокатской практики, — говорит Чэд, и я понимаю, что перекрестного допроса не избежать.

— Он сам сделал все, чтобы его лишили адвокатской лицензии. Он нанял частного сыщика, который снимал на видео его жену, ее любовника, бывшую жену любовника, его собственных родителей и даже собаку. Сам он держал любовницу в отеле «Форт Самтер» и воровал деньги из кармана Гертурды Рэгсуорт, у которой была болезнь Альцгеймера в тяжелой форме. Внутренняя налоговая служба пронюхала, что у него есть офшорный счет на Бермудах, а также не уплачено налогов тыщ на двести долларов. Бэнкс заварил большую кашу, Чэд, но заварил ее сам. Чтобы лишиться лицензии, ему не нужна была ни моя, ни чья-либо еще помощь.

— А как ты себя чувствовал, когда Бэнкс покончил с собой?

— Как будто мне подарили миллион, сукин ты сын! Ужасно я себя чувствовал, вот как. Он был хорошим человеком, который запутался в очень грязных делах. В конце концов у него возникло чувство, будто он обесчестил себя и свою семью. Бэнкс не видел другого способа все исправить, кроме как застрелиться. Конечно, он ошибался.

— Его дети до сих пор не оправились после этого. И вряд ли когда-нибудь оправятся, — произносит Чэд. — Мне кажется, ты помог ему зарядить пистолет, из которого он пустил пулю себе в лоб. Позор — это одно. Публичный позор — другое.

— Я пришел сюда как раз для того, чтобы предупредить об этом. Тебе угрожает публичный позор, он будет страшней ночных кошмаров. Не думаю, что ты готов к нему. Я не пришел бы, если бы Айк не попросил меня. Судя по всему, Найлзу тоже все известно.

— Ниггер и Горный Человек. — Чэд потряс головой. — Два сапога пара.

— Найлзу не очень нравится это прозвище. Должен тебе сказать, что Бетти, Айка и Фрейзер оно тоже не очень забавляет. Айк же просто набьет тебе морду, если услышит.

— Даже ты в состоянии оценить иронию судьбы. Сирота с гор прибывает в Чарлстон и женится на моей сестре, потому что у нее лицо как у лошади, а фигура как у коровы. Найлз за один ход перебирается из хижины во дворец. От этого у меня возникает желание вскочить и запеть «Боже, храни Америку!».

— Найлз и Фрейзер — отличные люди, нам повезло, что у нас есть такие друзья. И мы оба знаем это. Нам здорово повезло.

— Господи, ты так похож на свою мать, что хоть караул кричи. Ты унаследовал от нее накрахмаленное благочестие, которое она вынесла из монастыря. Но у твоей матушки оно настоящее. А у тебя — фальшивка, и меня от него тошнит — боюсь заблевать весь мой элегантный офис. Можно мне сказать тебе, что я думаю о тебе, о себе, об этом городе? Сказать прямо здесь и сейчас? Могу я сказать правду, Лео?

— Добро пожаловать! Я весь внимание. — Мне и страшно, и любопытно, что же такое Чэд хочет сказать.

— У меня такое чувство, будто ты мой тюремщик и мой духовник. Я словно обезьянка, а ты шарманщик и заставляешь меня плясать на потеху порядочным людям. Я ненавижу порядочных людей, Лео. Я могу тебе в этом признаться, потому что считаю тебя такой же сволочью, как я сам. Я ненавижу быть хорошим, наряжаться каждое воскресенье и идти в церковь, дважды в неделю обедать в клубе, в черном галстуке тащиться на все благотворительные мероприятия в этом городе. У них ведь благие цели, скажешь ты. Разумеется — кто же станет давать деньги на дурные цели? Поэтому я наряжаюсь, как положено, и подписываю чеки на кругленькую сумму для больных почечной недостаточностью. Или для сердечников. Или для диабетиков. Или для больных рассеянным склерозом. Или раком желудка. Это все прекрасно, это для спасения жизни. Так я живу изо дня в день. С утра до вечера. Я дышу этим. Я сыт по горло, с души воротит. Это ради семьи, да. Ради семьи. Ради общества. Ничего другого не существует. Я должен выполнить долг перед обществом. Когда я еще раз услышу эти слова от очередного самодовольного болвана, я завизжу. «Чарлстон был добр к тебе, Чэд, старина. Пора вернуть свой долг обществу». Я ненавижу этот мир, Лео, а он схватил меня мертвой хваткой за глотку, и мне не вывернуться. Я чувствую эту мертвую хватку постоянно… и сейчас… сейчас… Я просыпаюсь каждое утро с мыслью, что нужно выполнить долг перед самим собой. Да, я хочу что-то сделать для Чэда Ратлиджа, который медленно погибает оттого, что является Чэдом Ратлиджем. Я погибаю оттого, что я тот, кем родился.