Хулио Кортасар - Избранное Страница 45

— Привет, — сказал Рауль. — Что-то я не видел тебя весь день.

— Дело в том… Вот идиот, перепутал коридоры. Моя каюта в другой стороне, — сказал Фелипе, медленно поворачиваясь. Свет упал ему в лицо.

— Похоже, ты перегрелся на солнце, — сказал Рауль.

— Ха, ничего подобного, — ответил Фелипе, стараясь говорить сердитым тоном, но это плохо ему удавалось. — В клубе я всегда торчу в бассейне.

— Но в твоем клубе воздух не такой, как в открытом море. Ты хорошо себя чувствуешь?

Рауль подошел к Фелипе и дружески заглянул ему в лицо. «И чего он ко мне приценился», — подумал Фелипе, но ему было приятно, что Рауль снова ласково заговорил с ним после того, как поступил с ним так некрасиво. Он утвердительно кивнул и снова повернулся к переходу, но Рауль не хотел его отпускать.

— Я уверен, у тебя нет никакого средства от ожогов, разве у твоей мамы… Зайди на минутку, я тебе кое-что дам, помажешься перед сном.

— Не беспокойтесь, — сказал Фелипе, прислонясь плечом к переборке, — кажется, у Бебы есть саполан или какая-то другая гадость.

— Все равно возьми, — настаивал Рауль, отступая, чтобы отворить дверь своей каюты. Он увидел, что Паулы не было, но она оставила свет зажженным. — У меня для тебя есть еще кое-что. Зайди на минутку.

Фелипе, казалось, решил остаться в дверях. Рауль, роясь в несессере, знаком пригласил его войти. Внезапно он понял, что не знает, как побороть эту враждебность обиженного щенка. «Я сам виноват, — подумал он, копаясь в ящике с носками и носовыми платками. — Как он переживает, боже мой». Выпрямляясь, он снова кивнул Фелипе. Фелипе сделал несколько шагов, и только тут Рауль заметил, что он немного качается.

— Я так и подумал, что тебе нехорошо, — сказал Рауль, подвигая ему кресло. Ударом ноги он захлопнул дверь. Потом, понюхав воздух, вдруг расхохотался.

— Так, значит, это солнце из бутылки. А я-то думал, ты в самом деле перегрелся… Но что это за табак? И что за вино? От тебя ужасно разит.

— Подумаешь! — пробормотал Фелипе, борясь с подступающей тошнотой. — Выпил рюмку и выкурил… что тут такого…

— Ну, разумеется, — сказал Рауль. — У меня нет ни малейшего намерения упрекать тебя. Но, знаешь, смесь солнца с таким вином и таким табаком немного опасна. Я мог бы рассказать тебе…

Однако рассказывать ему совсем не хотелось, он предпочитал рассматривать Фелипе, который, побледнев, напряженно глядел в сторону иллюминатора. На миг воцарилось молчание, которое показалось Раулю долгим и полным, а Фелипе — водоворотом красных и синих точек, танцующих перед era глазами.

— Возьми этот крем, — сказал наконец Рауль, вложив ему в руку тюбик. — У тебя, наверно, вся спина обгорела.

Фелипе машинально расстегнул рубашку и оглядел себя. Тошнота проходила, и вместо нее росло злорадное желание промолчать, ничего не сказать о Бобе, о встрече с ним и стакане рома. Ему, только ему принадлежала заслуга в… Фелипе показалось, что губы Рауля чуть дрогнули, и он с удивлением посмотрел на него. Рауль, улыбнувшись, выпрямился.

— Думаю, после этого ты будешь спать спокойно. А теперь бери то, что я обещал. Я всегда выполняю обещанное.

Фелипе взял трубку дрожащими руками. Никогда еще он не видел такой красивой трубки. Рауль, стоя к нему спиной, доставал что-то из кармана пиджака, висевшего в шкафу.

— Английский табак, — сказал он, протягивая ярко раскрашенную коробку. — Не знаю, найдется ли у меня еще одна прочищалка, но можешь взять мою, когда тебе понадобится. Ну, нравится?

— Да, конечно, — сказал Фелипе, восхищенно разглядывая подарок. — Но вы не должны были бы дарить мне такую трубку, слишком она хорошая.

— Именно поэтому я и дарю, — сказал Рауль. — И чтобы ты скорей простил меня.

— Вас…

— Видишь ли, я и сам не знаю, почему так поступил. Мне показалось, что ты еще слишком молод, чтобы участвовать в таком деле. А потом я подумал и пожалел. Ты уж извини меня, Фелипе, и давай будем друзьями.

Тошнота снова медленно подкатывала к горлу, холодный пот выступил на лбу. Фелипе спрятал трубку и табак в карман и, покачнувшись, с усилием выпрямился. Рауль поддержал его.

— Мне… мне надо бы на минутку в туалет… — пробормотал Фелипе.

— Да, конечно, — ответил Рауль, поспешно открывая дверь. Затворив дверь, он сделал несколько шагов по каюте. Послышалось журчание воды в умывальнике. Рауль приблизился к двери в ванную и взялся за ручку. «Бедняжка, чего доброго, ударится головой», — подумал он, но понял, что лжет самому себе, и прикусил губу. Если он откроет дверь и увидит его… Нет, — Фелипе никогда не простит ему такого унижения, разве только… «Нет, еще рано, еще рано», его, наверное, тошнит, пусть лучше остается один, только бы не потерял сознания и не ударился. Ничего он не ударится, глупо лгать самому себе, искать предлога. «А трубка ему очень понравилась, — подумал он, снова принимаясь кружить по каюте. — Но теперь ему станет стыдно, что пришлось идти в мой туалет… И от жгучего стыда он меня всего исцарапает, разве только трубка, только трубка…»

Буэнос-Айрес был обозначен красной точкой, от которой почти параллельно линии побережья тянулась широкая голубая полоса. Входя в столовую, пассажиры могли оценить четкость географической карты, украшенной эмблемой «Маджента стар», где отмечался путь, пройденный «Малькольмом» за день. Улыбаясь со сдержанной гордостью, бармен признался, что нанесение маршрута парохода на карту входит в его обязанности.

— А кто вам сообщает данные? — спросил дон Гало.

— Мне их дает старший офицер, — объяснил бармен. — В молодости я был чертежником и в свободные минуты люблю поработать циркулем и угольником.

Дон Гало сделал знак шоферу, чтобы тот увез кресло-каталку, и исподлобья оглядел бармена.

— А как обстоят дела с тифом? — спросил он в упор.

Бармен заморгал. Но тут появилась безупречная фигура метрдотеля. И сладенькая улыбочка обласкала по очереди всех пассажиров.

— По-видимому, все идет хорошо, сеньор Порриньо, — сказал метрдотель. — По крайней мере я не получал никаких тревожных известии. Ступай в бар, — сказал он своему подчиненному, заметив его желание поторчать в столовой. — Посмотрим, сеньор Порриньо, как вам понравится для начала potage champenois [93]. Он очень вкусный.

Сеньор Трехо с супругой уселись вместе с Бебой, вырядившейся в платье, недостаточно открытое, на ее взгляд. Вошедший следом за ними Рауль подсел к Пауле и Лопесу, которые при его приближении одновременно подняли головы и улыбнулись с отсутствующим видом. Семейство Трехо, пренебрегая изучением меню, принялось обсуждать новость о внезапном недомогании Фелипе. Сеньора Трехо была очень благодарна сеньору Косте, который любезно помог Фелипе, проводил его до каюты и вдобавок послал Бебу предупредить родителей. Фелипе сразу же заснул, но сеньору Трехо не переставала волновать причина этой неожиданной болезни.

— Просто перегрелся на солнце, дорогая, — уверял сеньор Трехо. — Весь день проторчал на палубе и теперь похож на вареного рака. Ты не видела, но когда я снимал с него рубаху… Счастье еще, что у этого молодого человека оказался крем, по-видимому очень хороший.

— Ты забыл, что от него ужасно разило виски, — заметила Беба, читая меню. — Этот мальчишка делает все, что ему вздумается.

— Виски? Не может быть, — сказал сеньор Трехо. — Наверное, выпил где-нибудь пивка, и все.

— Тебе надо будет обязательно поговорить с буфетчиком, — сказала сеньора Трехо. — Пусть ему не подают ничего, кроме лимонада и воды. Он еще слишком мал, чтобы распоряжаться собою.

— Если вы думаете, что вам удастся его приструнить, то глубоко ошибаетесь, — сказала Беба. — Слишком поздно. Со мной одни строгости, а ему…

— Прекрати, пожалуйста.

— Ну? Что я говорила? Прими я дорогой подарок от какого-нибудь пассажира, что бы вы сказали? Учинили бы дикий скандал. А вот он может преспокойно делать все, что ему заблагорассудится! Надоело! И почему я не родилась мужчиной…

— Подарки? — изумился сеньор Трехо. — Какие еще подарки?

— Никакие, — отрезала Беба.

— Нет, говори, дочка, говори. Раз начала, говори. В самом деле, Освальдо, я хотела поговорить с тобой о Фелипе. Эта девица, ну эта… в бикини, ты знаешь.

— В бикини? — сказал сеньор Трехо. — А-а, эта рыженькая девушка.

— Да, эта самая девушка весь день строила глазки нашему малышу, и если ты не заметил, то я мать, у меня на такие вещи чутье, сердце подсказывает. Ты не встревай, Беба, ты еще маленькая и не понимаешь, о чем мы толкуем. Ох эти дети, одно мученье.

— Строила глазки Фелипе? — сказала Беба. — Да не смеши меня, мама. Неужели ты думаешь, что такая женщина станет терять время на этого сопляка? («Вот если бы он меня слышал, — подумала Беба, — позеленел бы от злости».)